![]() |
XCI МАТЬ И СЫН |
Граф де Монте-Кристо с печальной и полной достоинства улыбкой откланялся молодым людям и сел в свой экипаж вместе с Максимилианом и Эмманюелем. |
Альбер, Бошан и Шато-Рено остались одни на поле битвы. |
Альбер смотрел на своих секундантов испытующим взглядом, который, хоть и не выражал робости, казалось, все же спрашивал их мнение о том, что произошло. |
— Поздравляю, дорогой друг, — первым заговорил Бошан, потому ли, что он был отзывчивее других, потому ли, что в нем было меньше притворства, — вот совершенно неожиданная развязка неприятной истории. |
Альбер, озабоченный своими мыслями, не ответил. |
Шато-Рено похлопывал по ботфорту своей гибкой тросточкой. |
— Не пора ли нам ехать? — |
прервал он наконец неловкое молчание. |
— Как хотите, — отвечал Бошан, — разрешите мне только выразить Морсеру своё восхищение; он выказал сегодня рыцарское великодушие… |
столь редкое в наше время! |
— Да, — сказал Шато-Рено. |
— Можно только удивляться такому самообладанию, — продолжал Бошан. |
— Несомненно, во всяком случае, я был бы на это неспособен, — сказал Шато-Рено с недвусмысленной холодностью. |
— Господа, — прервал Альбер, — мне кажется, вы не поняли, что между графом де Монте-Кристо и мной произошло нечто не совсем обычное… |
— Нет, нет, напротив, — возразил Бошан, — но наши сплетники едва ли сумеют оценить ваш героизм, и, рано или поздно, вы будете вынуждены разъяснить им своё поведение, и притом столь энергично, что это может оказаться во вред вашему здоровью и долголетию. |
Дать вам дружеский совет? |
Уезжайте в Неаполь, Гаагу или Санкт-Петербург— места спокойные, где более разумно смотрят на вопросы чести, чем в нашем сумасбродном Париже. |
А там поусерднее упражняйтесь в стрельбе из пистолета и в фехтовании. Через несколько лет вас основательно забудут, либо слава о вашем боевом искусстве дойдёт до Парижа, и тогда мирно возвращайтесь во Францию. |
Вы согласны со мной, Шато-Рено? |
— Вполне разделяю ваше мнение, — сказал барон. — |
За несостоявшейся дуэлью обычно следуют дуэли весьма серьезные. |
— Благодарю вас, господа, — сухо ответил Альбер, — я принимаю ваш совет не потому, что вы мне его дали, но потому, что я все равно решил покинуть Францию. |
Благодарю вас также за то, что вы согласились быть моими секундантами. |
Судите сами, как высоко я ценю эту услугу, если, выслушав ваши слова, я помню только о ней. |
Шато-Рено и Бошан переглянулись. |
Слова Альбера произвели на обоих одинаковое впечатление, а тон, которым он высказал свою благодарность, звучал так решительно, что все трое очутились бы в неловком положении, если бы этот разговор продолжался. — Прощайте, Альбер! — |
заторопившись, сказал Бошан и небрежно протянул руку, но Альбер, по-видимому, глубоко задумался; во всяком случае, он ничем не показал, что видит эту протянутую руку. |
— Прощайте, — в свою очередь сказал Шато-Рено, держа левой рукой свою тросточку и делая правой прощальный жест. |
— Прощайте, — сквозь зубы пробормотал Альбер. |
Но взгляд его был более выразителен: в нем была целая гамма сдержанного гнева, презрения, негодования. |
После того как секунданты сели в экипаж и уехали, он ещё некоторое время стоял задумавшись, затем стремительно отвязал свою лошадь от деревца, вокруг которого слуга замотал её поводья, легко вскочил в седло и поскакал к Парижу. |
Четверть часа спустя он уже входил в особняк на улице Эль дер. |
Когда он спешивался, ему показалось, что за оконной занавеской отцовской спальни мелькнуло бледное лицо графа де Морсера. Он со вздохом отвернулся и прошёл в свой флигель. |
С порога он окинул последним взглядом всю эту роскошь, которая с самого детства услаждала его жизнь, и в последний раз взглянул на свои картины. Лица на полотнах, казалось, улыбались ему, а пейзажи словно вспыхнули живыми красками. |
Затем он снял с дубового подрамника портрет своей матери и свернул его, оставив золочёную раму пустой. |
После этого он привёл в порядок свои прекрасные турецкие сабли, свои великолепные английские ружья, японский фарфор, отделанные серебром чаши, художественную бронзу с подписями Фёшера и Бари; осмотрел шкафы и проверил, есть ли при каждом ключ; бросил в ящик стола, оставив его открытым, все свои карманные деньги, прибавив к ним множество драгоценных безделушек, которыми были полны чаши, шкатулки, этажерки; составил точную опись всего и положил её на самое видное место одного из столов, убрав с этого стола загромождавшие его книги и бумаги. |
В начале этой работы, вопреки приказанию Альбера не беспокоить его, в комнату вошёл камердинер. |
— Что вам нужно? — |
спросил его Альбер, скорее грустно, чем сердито. |
— Прошу прощения, сударь, — отвечал камердинер, — правда, вы запретили мне беспокоить вас, но меня зовёт граф де Морсер. |
— Ну так что же? — |
спросил Альбер. |
— Я не посмел отправиться к графу без вашего разрешения. |
— Почему? |
— Потому что граф, вероятно, знает, что я сопровождал вас на место дуэли. |
— Возможно, — сказал Альбер. |
— И он меня зовёт, наверное, чтобы узнать, что там произошло. |
Что прикажете ему ответить? |
— Правду. |
— Так я должен сказать, что дуэль не состоялась? |
— Вы скажете, что я извинился перед графом де Монте-Кристо; ступайте. |
Камердинер поклонился и вышел. |
Альбер снова принялся за опись. |
Когда он уже заканчивал свою работу, его внимание привлёк топот копыт во дворе и стук колёс, от которого задребезжали стекла. Он подошёл к окну и увидел, что его отец сел в коляску и уехал. |
Не успели ворота особняка закрыться за графом, как Альбер направился в комнаты своей матери; не найдя никого, чтобы доложить о себе, он прошёл прямо в спальню Мерседес и остановился на пороге, взволнованный тем, что он предугадал и увидел. |
Словно у матери и сына была одна душа: Мерседес была занята тем же, чем только что был занят Альбер. |
Все было убрано; кружева, драгоценности, украшения, белье, деньги — все уложено по шкафам, и Мерседес тщательно подбирала к ним ключи. |
Альбер увидел эти приготовления; он все понял и, воскликнув: " |
"Мама!", |
кинулся на шею Мерседес. |
Художник, который сумел бы передать выражение их лиц в эту минуту, создал бы прекрасную картину. |
Готовясь к смелому шагу, Альбер не страшился за себя, но приготовления матери испугали его. |
— Что вы делаете? — |
спросил он. |
— А что делал ты? — |
ответила она. |
— Но я — другое дело, мама! — воскликнул Альбер, задыхаясь от волнения. — |
Не может быть, чтобы вы приняли такое же решение, потому что я покидаю этот дом и… |
и я пришёл проститься с вами. |
— И я тоже, Альбер, — отвечала Мерседес, — я тоже уезжаю. |
Признаться, я надеялась, что мой сын будет сопровождать меня, — неужели я ошиблась? |
— Матушка, — твердо сказал Альбер, — я не могу позволить вам разделить ту участь, которую избрал для себя; отныне у меня не будет ни имени, ни денег; жизнь моя будет трудная, мне придётся вначале принять помощь кого-нибудь из друзей, пока я сам не заработаю свой кусок хлеба. |
Поэтому я сейчас иду к Францу и попрошу его ссудить меня той небольшой суммой, которая, по моим расчетам, мне понадобится. |
— Бедный мальчик, — воскликнула Мерседес,— |
ты — и нищета, голод! |
Не говори этого, ты заставишь меня отказаться от моего решения! |
— Но я не откажусь от своего, — отвечал Альбер. — |
Я молод, я силен и, надеюсь, храбр, а вчера я узнал, что значит твёрдая воля. |
Есть люди, которые безмерно страдали— и они не умерли, но построили себе новую жизнь на развалинах того счастья, которое им сулило Небо, на обломках своих надежд! |
Я узнал это, матушка, я видел этих людей; я знаю, что из глубины той бездны, куда их бросил враг, они поднялись полные такой силы и окружённые такой славой, что восторжествовали над своим победителем и сами сбросили его в бездну. |
Нет, отныне я рву со своим прошлым и ничего от него не беру, даже имени, потому что — поймите меня — ваш сын не может носить имени человека, который должен краснеть перед людьми. |
— Альбер, сын мой, — сказала Мерседес, — будь я сильнее духом, я сама бы дала тебе этот совет; мой слабый голос молчал, но твоя совесть заговорила. Слушайся голоса твоей совести, Альбер. |
У тебя были друзья — порви на время с ними, но, во имя твоей матери, не отчаивайся! |
В твои годы жизнь ещё прекрасна, милый, и так как человеку с таким чистым сердцем, как твоё, нужно незапятнанное имя, возьми себе имя моего отца; его звали Эррера. |
Я знаю тебя, мой Альбер: какое бы поприще ты ни избрал, ты скоро прославишь это имя. |
Тогда, мой друг, вернись в Париж, и перенесённые страдания ещё больше возвеличат тебя. Но если, вопреки моим чаяниям, тебе это не суждено, оставь мне по крайней мере надежду; только этой мыслью я и буду жить, ибо для меня нет будущего, и за порогом этого дома начинается моя смерть. |
— Я исполню ваше желание, матушка, — сказал Альбер. — Да, я разделяю ваши надежды: |
Божий гнев пощадит вашу чистоту и мою невинность… |
Но раз мы решились, будем действовать. |
Господин де Морсер уехал из дому с полчаса тому назад; это удобный случай избежать шума и объяснений. |
— Я буду ждать тебя, сын мой, — сказала Мерседес. |
Альбер выбежал из дому и вернулся с фиакром; он вспомнил о небольшом пансионе на улице Святых Отцов и намеревался снять там скромное, но приличное помещение для матери. |
Когда фиакр подъехал к воротам и Альбер вышел, к нему приблизился человек и подал ему письмо. |
Альбер узнал Бертуччо. |
— От графа, — сказал управляющий. |
Альбер взял письмо и вскрыл его. |
Кончив читать, он стал искать глазами Бертуччо, но тот исчез. |
Тогда Альбер, глубоко взволнованный, со слезами на глазах, вернулся к Мерседес и безмолвно протянул ей письмо. |
Мерседес прочла: |
"Альбер! |
Я угадал намерение, которое Вы сейчас приводите в исполнение, — Вы видите, что и я не чужд душевной чуткости. |
Вы свободны, Вы покидаете дом графа и увозите с собой свою мать, свободную, как Вы. Но подумайте, Альбер: Вы обязаны ей большим, чем можете ей дать, бедный, благородный юноша! |
Возьмите на себя борьбу и страдание, но избавьте её от нищеты, которая Вас неизбежно ждёт на первых порах, ибо она не заслуживает даже тени того несчастья, которое её постигло, и Провидение не допустит, чтобы невинный расплачивался за виновного. |
Я знаю, вы оба покидаете дом на улице Эльдер, ничего оттуда не взяв. |
Не допытывайтесь, как я это узнал. |
Я знаю, и этого довольно. |
Слушайте, Альбер. |
Двадцать четыре года тому назад я, радостный и гордый, возвращался на родину. |
У меня была невеста, Альбер, святая девушка, которую я боготворил, и я вёз своей невесте сто пятьдесят луидоров, скопленных неустанной, тяжёлой работой. |
Эти деньги были её, я ей их предназначал, и, зная, как вероломно море, я зарыл наше сокровище в маленьком садике того дома в Марселе, где жил мой отец, на Мельянских аллеях. |
Ваша матушка, Альбер, хорошо знает этот бедный, милый дом. |
Не так давно, по дороге в Париж, я был проездом в Марселе. |
Я пошёл взглянуть на этот дом, полный горьких воспоминаний, и вечером, с заступом в руках, я отправился в тот уголок, где зарыл свой клад. |
Железный ящичек все ещё был на том же месте, никто его не тронул. Он зарыт в углу, в тени прекрасной смоковницы, которую в день моего рождения посадил мой отец. |
Эти деньги некогда должны были обеспечить жизнь и покой той женщине, которую я боготворил, и ныне, по странной и горестной прихоти случая, они нашли себе то же применение. Поймите меня, Альбер: |
я мог бы предложить этой несчастной женщине миллионы, но я возвращаю ей лишь кусок хлеба, забытый под моей убогой кровлей в тот самый день, когда меня разлучили с той, кого я любил. |
Вы человек великодушный, Альбер, но, может быть, 363 Вас ещё ослепляет гордость или обида; если Вы мне откажете, если Вы возьмёте от другого то, что я вправе Вам предложить, я скажу, что с Вашей стороны невеликодушно отвергать кусок хлеба для Вашей матери, когда его предлагает человек, чей отец, по вине Вашего отца, умер в муках голода и отчаяния". |
Альбер стоял бледный и неподвижный, ожидая решения матери. |
Мерседес подняла к небу взгляд, полный непередаваемого чувства. |
— Я принимаю, — сказала она, — он имеет право внести мой вклад в монастырь. |
И, спрятав на груди письмо, она взяла сына под руку и поступью, более твёрдой, чем, может быть, сама ожидала, вышла на лестницу. |
|