VI ПОМОЩНИК КОРОЛЕВСКОГО ПРОКУРОРА |
В тот же самый день, в тот же самый час, на улице Гран-Кур, против фонтана Медуз, в одном из старых аристократических домов, выстроенных архитектором Пюже, тоже праздновали обручение. |
Но герои этого празднества были не простые люди, не матросы и солдаты, они принадлежали к высшему марсельскому обществу. |
Это были старые сановники, вышедшие в отставку при узурпаторе, военные, бежавшие из французской армии в армию Конде; молодые люди, которых родители — все ещё не уверенные в их безопасности, хотя уже поставили за них по четыре или по пять рекрутов, — воспитали в ненависти к тому, кого пять лет изгнания должны были превратить в мученика, а пятнадцать лет Реставрации — в бога. |
Все сидели за столом, и разговор кипел всеми страстями того времени, страстями особенно неистовыми и ожесточёнными, потому что на юге Франции уже пятьсот лет политическая вражда усугубляется враждой религиозной. |
Император, ставший королём острова Эльба, после того как он был властителем целого материка, и правящий населением в пять-шесть тысяч душ, после того как сто двадцать миллионов подданных на десяти языках кричали ему: " |
"Да здравствует Наполеон!" — |
казался всем участникам пира человеком, навсегда потерянным для Франции и престола. |
Сановники вспоминали его политические ошибки, военные рассуждали о Москве и Лейпциге, женщины — о разводе с Жозефиной. |
Этому роялистскому сборищу, которое торжествовало и радовалось — не падению человека, а уничтожению принципа, — казалось, что для него начинается новая жизнь, что оно очнулось от мучительного кошмара. |
Осанистый старик, с орденом Людовика Святого на груди, встал и предложил своим гостям выпить за короля Людовика XVIII. То был маркиз де Сен-Меран. |
Этот тост в честь хартвеллского изгнанника и короля-умиротворителя Франции был встречен громкими кликами; по английскому обычаю, все подняли бокалы, женщины откололи свои букеты и усеяли ими скатерть. |
В этом едином порыве была почти поэзия. |
— Они признали бы, — сказала маркиза де Сен-Меран, женщина с сухим взглядом, тонкими губами, аристократическими манерами, ещё изящная, несмотря на свои пятьдесят лет, — они признали бы, будь они здесь, все эти революционеры, которые нас выгнали и которым мы даём спокойно злоумышлять против нас в наших старинных замках, купленных ими за кусок хлеба во времена террора, — они признали бы, что истинное самоотвержение было на нашей стороне, потому что мы остались верны рушившейся монархии, а они, напротив, приветствовали восходившее солнце и наживали состояния, в то время как мы разорялись. |
Они признали бы, что наш король поистине был Людовик Возлюбленный, а их узурпатор всегда оставался Наполеоном Проклятым; правда, де Вильфор? |
— Что прикажете, маркиза?.. |
Простите, я не слушал. — Оставьте детей, маркиза, — сказал старик, предложивший тост. — Сегодня их помолвка, и им, конечно, не до политики. |
— Простите, мама, — сказала молодая и красивая девушка, белокурая, с бархатными глазами, подернутыми влагой, — это я завладела господином де Вильфором. |
Господин де Вильфор, мама хочет говорить с вами. |
— Я готов отвечать маркизе, если ей будет угодно повторить вопрос, которого я не расслышал, — сказал господин де Вильфор. |
— Я прощаю тебе, Рене, — сказала маркиза с ласковой улыбкой, которую странно было видеть на этом холодном лице; но сердце женщины так уж создано, что, как бы ни было оно иссушено предрассудками и требованиями этикета, в нем всегда остаётся плодоносный и живой уголок— тот, в который Бог заключил материнскую любовь. — |
Я говорила, Вильфор, что у бонапартистов нет ни нашей веры, ни нашей преданности, ни нашего самоотвержения. |
— Сударыня, у них есть одно качество, заменяющее все наши, — это фанатизм. |
Наполеон — Магомет Запада; для всех этих людей низкого происхождения, но необыкновенно честолюбивых, он не только законодатель и владыка, но ещё символ — символ равенства. |
— Равенства! — |
воскликнула маркиза. — |
Наполеон — символ равенства? |
А что же тогда господин де Робеспьер? |
Мне кажется, вы похищаете его место и отдаёте корсиканцу; казалось бы, довольно и одной узурпации. |
— Нет, сударыня, — возразил Вильфор, — я оставляю каждого на его пьедестале: |
Робеспьера — на площади Людовика Пятнадцатого, на эшафоте; Наполеона — на Вандомской площади, на его колонне. Но только один вводил равенство, которое принижает, а другой — равенство, которое возвышает; один низвёл королей до уровня гильотины, другой возвысил народ до уровня трона. |
Это не мешает тому, — прибавил Вильфор, смеясь, — что оба они гнусные революционеры и что девятое термидора и четвёртое апреля тысяча восемьсот четырнадцатого года — два счастливых дня для Франции, которые одинаково должны праздновать друзья порядка и монархии; но этим объясняется также, почему Наполеон, даже поверженный— и, надеюсь, навсегда, — сохранил ревностных сторонников. |
Что вы хотите, маркиза? |
Кромвель был только половиной Наполеона, а и то имел их! |
— Знаете, Вильфор, все это слишком отдаёт революцией. |
Но я вам прощаю, — ведь нельзя же быть сыном жирондиста и не сохранить революционный душок. |
Краска выступила на лице Вильфора. |
— Мой отец был жирондист, это правда; но мой отец не голосовал за смерть короля; он подвергался гонениям в дни террора, как и вы, и чуть не сложил голову на том самом эшафоте, на котором скатилась голова вашего отца. |
— Да, — отвечала маркиза, на лице которой ничем не отразилось это кровавое воспоминание, — только они взошли бы на эшафот ради диаметрально противоположных принципов, и вот вам доказательство: все наше семейство сохранило верность изгнанным Бурбонам, а ваш отец тотчас же примкнул к новому правительству; гражданин Нуартье был жирондистом, а граф Нуартье стал сенатором. |
— Мама, мама, — сказала Рене, — вы не помните наше условие: никогда не возвращаться к этим мрачным воспоминаниям. |
— Сударыня, — сказал Вильфор, — я присоединяюсь к мадемуазель де Сен-Меран и вместе с нею покорнейше прошу вас забыть о прошлом. |
К чему осуждать то, перед чем даже Божья воля бессильна? |
Бог властен преобразить будущее, в прошлом он ничего не может изменить. |
Мы можем если не отречься от прошлого, то хотя бы набросить на него покров. |
Я, например, отказался не только от убеждений моего отца, но даже от его имени. |
Отец мой был или, может статься, и теперь ещё бонапартист и зовётся Нуартье; я — роялист и зовусь де Вильфор. |
Пусть высыхают в старом дубе революционные соки, а вы смотрите только на ветвь, которая отделилась от него и не может, да, пожалуй, и не хочет оторваться от него совсем. |
— Браво, Вильфор! — вскричал маркиз. — Браво! Хорошо сказано! |
Я тоже всегда убеждал маркизу забыть о прошлом, но без успеха; вы будете счастливее, надеюсь. |
— Хорошо, — сказала маркиза, — забудем о прошлом, я сама этого хочу, но зато Вильфор должен быть непреклонен в будущем. |
Не забудьте, Вильфор, что мы поручились за вас перед его величеством, что его величество согласился забыть, по нашему ручательству (она протянула ему руку), как и я забываю, по вашей просьбе. |
Но, если вам попадёт в руки какой-нибудь заговорщик, помните: за вами тем строже следят, что вы принадлежите к семье, которая, быть может, сама связана с заговорщиками. |
— Увы, сударыня, — отвечал Вильфор, — Моя должность и особенно время, в которое мы живём, обязывают меня быть строгим. |
И я буду строг. |
Мне уже несколько раз случалось поддерживать обвинение по политическим делам, и в этом отношении я хорошо себя зарекомендовал. |
К сожалению, это ещё не конец. |
— Вы думаете? — |
спросила маркиза. |
— Я этого опасаюсь. |
Остров Эльба слишком близок к Франции. Присутствие Наполеона почти в виду наших берегов поддерживает надежду в его сторонниках. |
Марсель кишит военными, состоящими на половинном жалованье; они беспрестанно ищут повода для ссоры с роялистами. Отсюда — дуэли между светскими людьми, а среди простонародья — поножовщина. |
— Да, — сказал граф де Сальвьё, старый друг маркиза де Сен-Меран и камергер графа д’Артуа. — Но вы разве не знаете, что Священный союз хочет переселить его? |
— Да, об этом шла речь, когда мы уезжали из Парижа, — отвечал маркиз. — |
Но куда же его пошлют? |
— На Святую Елену. |
— На Святую Елену! |
Что это такое? — |
спросила маркиза. |
— Остров, в двух тысячах миль отсюда, по ту сторону экватора, — отвечал граф. |
— В добрый час! |
Вильфор прав, безумие оставлять такого человека между Корсикой, где он родился, Неаполем, где ещё царствует его зять, и Италией, из которой он хотел сделать королевство для своего сына. |
— К сожалению, — сказал Вильфор, — имеются договоры тысяча восемьсот четырнадцатого года, и нельзя тронуть Наполеона, не нарушив этих договоров. |
— Так их нарушат! — сказал граф де Сальвьё. — |
Он-то не был особенно щепетилен, когда приказал расстрелять несчастного герцога Энгиенского. |
— Отлично, — сказала маркиза, — решено: Священный союз избавит Европу от Наполеона, а Вильфор избавит Марсель от его сторонников. |
Либо король царствует, либо нет; если он царствует, его правительство должно быть сильно и его исполнители — непоколебимы; только таким образом можно предотвратить зло. |
— К сожалению, сударыня, сказал Вильфор с улыбкой, — помощник королевского прокурора всегда видит зло, когда оно уже совершилось. |
— Так он должен его исправить. |
— Я мог бы сказать, сударыня, что мы не исправляем зло, а мстим за него, и только. |
Ах, господин де Вильфор, — сказала молоденькая и хорошенькая девица, дочь графа де Сальвьё, подруга мадемуазель де Сен-Меран, — постарайтесь устроить какой-нибудь интересный процесс, пока мы ещё в Марселе. |
Я никогда не видала суда присяжных, а это, говорят, очень любопытно. |
— Да, в самом деле, очень любопытно, мадемуазель, — отвечал помощник королевского прокурора. — Это уже не искусственная трагедия, а подлинная драма: не притворные страдания, а страдания настоящие. |
Человек, которого вы видите, по окончании спектакля идёт не домой, ужинать со своим семейством и спокойно лечь спать, чтобы завтра все начать сначала, а в тюрьму, где его ждёт палач. |
Так что для нервных особ, ищущих сильных ощущений, не может быть лучшего зрелища. |
Будьте спокойны, если случай представится, я не премину воспользоваться им. |
— От его слов нас бросает в дрожь… |
а он смеётся! — |
сказала Рене, побледнев. |
— Что прикажете?.. |
Это поединок… |
…Я уже пять или шесть раз требовал смертной казни для подсудимых, политических и других… |
Кто знает, сколько сейчас во тьме точится кинжалов или сколько их уже обращено на меня! |
— Боже мой! — |
вскричала Рене. — Неужели вы говорите серьезно, господин де Вильфор? |
— Совершенно серьезно, — отвечал Вильфор с улыбкой. — |
И от этих занимательных процессов, которых графиня жаждет из любопытства, а я — из честолюбия, опасность для меня только усилится. |
Разве эти наполеоновские солдаты, привыкшие слепо идти на врага, рассуждают, когда надо выпустить пулю или ударить штыком? |
Неужели у них дрогнет рука убить человека, которого они считают своим личным врагом, когда они, не задумываясь, убивают русского, австрийца или венгерца, которого они раньше и в глаза не видали? |
К тому же опасность необходима; иначе наше ремесло не имело бы оправдания. |
Я сам воспламеняюсь, когда вижу в глазах обвиняемого вспышку ярости: |
это придаёт мне силы. Тут уже не тяжба, а битва; я борюсь с ним — он защищается, я наношу новый удар, и битва кончается, как всякая битва, победой или поражением. |
Вот что значит выступать в суде! |
Опасность порождает красноречие. |
Если бы обвиняемый улыбнулся мне после моей речи, то я решил бы, что говорил плохо, что слова мои были бледны, слабы, невыразительны. |
Представьте себе, какая гордость наполняет душу прокурора, убеждённого в виновности подсудимого, когда он видит, что преступник бледнеет и склоняет голову под тяжестью улик и под разящими ударами его красноречия! Голова преступника склоняется и падает! |
Рене тихо вскрикнула. |
— Как говорит! — |
заметил один из гостей. |
— Вот такие люди и нужны в наше время, — сказал другой. |
— В последнем процессе, — подхватил третий, — вы были великолепны, Вильфор. |
Помните — негодяй, который зарезал своего отца? Вы буквально убили его, прежде чем до него дотронулся палач. |
— О, отцеубийцы, — этих мне не жаль. |
Для таких людей нет достаточно тяжкого наказания, — сказала Рене. — Но несчастные политические преступники… |
— Они ещё хуже, Рене, потому что король — отец народа, и хотеть свергнуть или убить короля — значит хотеть убить отца тридцати двух миллионов людей. |
— Все равно, господин де Вильфор, — сказала Рене. — Обещайте мне, что будете снисходительны к тем, за кого я буду просить вас… |
— Будьте спокойны, — ответил Вильфор с очаровательной улыбкой, — мы будем вместе писать обвинительные акты. |
— Дорогая моя, — сказала маркиза, — занимайтесь своими колибри, собачками и тряпками и предоставьте вашему будущему мужу делать своё дело. |
Теперь оружие отдыхает и тога в почёте; об этом есть прекрасное латинское изречение. |
— Cedant arma togae,— с поклоном сказал Вильфор. |
— Я не решилась сказать по-латыни, — отвечала маркиза. |
— Мне кажется, что мне было бы приятнее видеть вас врачом, — продолжала Рене. — Карающий ангел, хоть он и ангел, всегда страшил меня. |
— Добрая душа Рене! — |
прошептал Вильфор, бросив на молодую девушку взгляд, полный любви. |
— Господин де Вильфор, — сказал маркиз, — будет нравственным и политическим врачом нашей провинции; поверь мне, дочка, эта почётная роль. |
— И это поможет забыть роль, которую играл его отец, — вставила неисправимая маркиза. |
— Сударыня, — отвечал Вильфор с грустной улыбкой, — я уже имел честь докладывать вам, что отец мой, как я по крайней мере надеюсь, отрёкся от своих былых заблуждений, что он стал ревностным другом религии и порядка, быть может, даже более роялистом, чем я, ибо он роялист по раскаянию, а я — только по страсти. |
И Вильфор окинул взглядом присутствующих, как он эго делал в суде после какой-нибудь великолепной тирады, проверяя действие своего красноречия на публику. |
— Правильно, дорогой мой Вильфор, — сказал граф де Сальвьё, — эти же слова я сказал третьего дня в Тюильри министру двора, который выразил удивление по поводу брака между сыном жирондиста и дочерью офицера, служившего в армии Конде, и министр отлично понял меня. |
Сам король покровительствует этому способу объединения. |
Мы и не подозревали, что он слушает нас, а он вдруг вмешался в разговор и говорит: " |
"Вильфор (заметьте, король не сказал "Нуартье", а подчеркнул имя "Вильфор"), Вильфор, — сказал король, — пойдёт далеко; это молодой человек уже вполне сложившийся и принадлежит к моему миру. |
Я с удовольствием узнал, что маркиз и маркиза де Сен-Меран выдают за него свою дочь, и я сам посоветовал бы им этот брак, если бы они не явились первые ко мне просить позволения". |
— Король так и сказал, граф? — |
воскликнул восхищенный Вильфор. |
— Передаю вам собственные его слова, и если маркиз захочет быть откровенным, то сознается, что эти же слова король сказал ему самому, когда он, полгода назад, сообщил королю о своём намерении выдать за вас свою дочь. |
— Это верно, — подтвердил маркиз. |
— Так, значит, я всем обязан королю! |
Я на все готов, лишь бы послужить ему! |
— Таким вы мне нравитесь, — сказала маркиза. — |
Пусть теперь явится заговорщик, — добро пожаловать! |
— А я, мама, — сказала Рене, — молю Бога, чтобы он вас не услышал и чтобы он посылал господину де Вильфору только мелких воришек, беспомощных банкротов и робких жуликов; тогда я буду спать спокойно. |
— Это все равно, что желать врачу одних мигреней, кори, осиных укусов, словом, самых лёгких пациентов, — сказал Вильфор со смехом. — |
Если вы хотите видеть меня королевским прокурором, пожелайте мне, напротив, страшных болезней, исцеление которых делает честь врачу. |
В эту минуту, словно судьба только и ждала пожелания Вильфора, вошёл лакей и сказал ему несколько слов на ухо. |
Вильфор, извинившись, вышел из-за стола и воротился через несколько минут очень довольный, улыбающийся. |
Рене посмотрела на своего жениха с восхищением: его голубые глаза сверкали на бледном лице, окаймлённом чёрными бакенбардами; в эту минуту он и в самом деле был очень красив. Рене с нетерпением ждала, чтобы он объяснил причину своего внезапного исчезновения. |
— Мадемуазель, вы только что выразили желание иметь мужем доктора, — сказал Вильфор, — так вот у меня с учениками Эскулапа (так ещё говорили в тысяча восемьсот пятнадцатом году) есть некоторое сходство: я не могу располагать своим временем. Меня нашли даже здесь, подле вас, в день нашего обручения. |
— А почему вас вызвали? — |
спросила молодая девушка с лёгким беспокойством. |
— Увы, из-за больного, который, если верить тому, что мне сообщили, очень плох. |
Случай весьма серьезный, и болезнь грозит эшафотом. |
— Боже! — вырвалось у побледневшей Рене. |
— Что вы говорите! — |
воскликнули гости в один голос. |
— По-видимому, речь идёт не более и не менее как о бонапартистском заговоре. |
— Неужели! — |
вскричала маркиза. |
— Вот что сказано в доносе. |
И Вильфор прочёл: |
"Приверженец престола и веры уведомляет господина королевского прокурора о том, что Эдмон Дантес, помощник капитана на корабле "Фараон", прибывшем сегодня из Смирны с заходом в Неаполь и Портоферрайо, имел от Мюрата письмо к узурпатору, а от узурпатора — письмо к бонапартистскому комитету в Париже. |
В случае ареста письмо, уличающее его в преступлении, будет найдено при нем, или у его отца, или в его каюте на "Фараоне". |
— Позвольте, — сказала Рене, — это письмо не подписано и адресовано не вам, а королевскому прокурору. |
— Да, но королевский прокурор в отлучке; письмо подали его секретарю, которому поручено распечатывать почту; он вскрыл это письмо, послал за мной и, не застав меня дома, сам отдал приказ об аресте. |
— Так виновный арестован? — спросила маркиза. |
— То есть обвиняемый, — поправила Рене. |
— Да, сударыня, — отвечал Вильфор, — и, как я уже говорил мадемуазель Рене, если у него найдут письмо, то мой пациент опасно болен. |
— А где этот несчастный? — |
спросила Рене. |
— Ждёт у меня. |
— Ступайте, друг мой, — сказал маркиз, — сказал маркиз, — не пренебрегайте ради нас своими обязанностями. Королевская служба требует вашего личного присутствия; ступайте же, куда вас призывает королевская служба. |
— Ах, господин де Вильфор! — |
воскликнула Рене, умоляюще сложив руки. — Будьте снисходительны, сегодня день нашего обручения. |
Вильфор обошёл вокруг стола и, облокотившись на спинку стула, на котором сидела его невеста, сказал: |
— Ради вашего спокойствия обещаю вам сделать все, что можно, дорогая Рене. Но если улики бесспорны, если обвинение справедливо, придётся скосить эту бонапартистскую сорную траву. |
Рене вздрогнула при слове "скосить", ибо у этой сорной травы, как выразился Вильфор, была голова. |
— Не слушайте её, Вильфор, — сказала маркиза, — это ребячество; она привыкнет. |
И маркиза протянула Вильфору свою сухую руку, которую он поцеловал, глядя на Рене; глаза его говорили: " |
"Я целую вашу руку или по крайней мере хотел бы поцеловать". |
— Печальное предзнаменование! — |
прошептала Рене. — Перестань, Рене, — сказала маркиза. — |
Ты выводишь меня из терпения своими детскими выходками. Желала бы я знать, что важнее — судьба государства или твои чувствительные фантазии? |
— Ах, мама, — вздохнула Рене. |
— Маркиза, простите нашу плохую роялистку, — сказал де Вильфор, — обещаю вам, что исполню долг помощника королевского прокурора со всем усердием, то есть буду беспощаден. |
Но в то время как помощник прокурора говорил эти слова маркизе, жених украдкой посылал взгляд невесте, и взгляд этот говорил: " |
"Будьте спокойны, Рене; ради вас я буду снисходителен". |
Рене отвечала ему нежной улыбкой, и Вильфор удалился, преисполненный блаженства. |
|