![]() |
XIX ТРЕТИЙ ПРИПАДОК |
Теперь, когда это сокровище, которое было столь долгое время предметом размышлений аббата Фариа, могло осчастливить того, кого он полюбил как родного сына, оно стало вдвое дороже его сердцу; ежедневно он говорил об этом несметном богатстве, рисовал Дантесу, сколько добра в современном мире можно сделать друзьям, обладая состоянием в тринадцать-четырнадцать миллионов; тогда лицо Дантеса омрачалось; он вспоминал свою страшную клятву отомстить, и думал, сколько в современном мире, имея тринадцать или четырнадцать миллионов, можно сделать зла своим врагам. |
Аббат не знал острова Монте-Кристо, но Дантес знал его; он часто проходил мимо этого острова, лежавшего в двадцати пяти милях от Пианозы, между Корсикой и Эльбой, и как-то раз даже останавливался там. |
Остров Монте-Кристо всегда был, да и теперь ещё остаётся пустынным и необитаемым; это утёс почти конической формы, по-видимому поднятый из морских глубин на поверхность вулканическим потрясением. |
Дантес чертил аббату план острова, а Фариа давал Дантесу советы, каким способом отыскать клад. |
Но Дантес был увлечён далеко не так, как старый аббат, а главное, не разделял его уверенности. |
Конечно, теперь он знал, что Фариа отнюдь не сумасшедший, и находчивость, благодаря которой аббат сделал открытие, создавшее ему репутацию помешанного, только увеличивала восхищение Дантеса; но в то же время ему не верилось, чтобы этот клад, пусть он даже когда-нибудь и был, существовал ещё и теперь; если он не считал его вымышленным, то, во всяком случае, считал его исчезнувшим. |
Между тем, словно судьба хотела лишить узников последней надежды и дать им понять, что они осуждены на вечное заключение, их постигло новое несчастье: |
наружную галерею, давно угрожавшую обвалом, перестроили; починили фундамент и заложили огромными камнями отверстие, уже наполовину заваленное Дантесом. |
Не прими он этой предосторожности, которую, как мы помним, ему посоветовал аббат, их постигла бы ещё большая беда: их приготовления к побегу были бы обнаружены и их несомненно разлучили бы. |
Итак, за ними захлопнулась новая дверь, ещё более прочная и неприступная, чем все прежние. |
— Вот видите, — с тихой грустью говорил Дантес аббату, — Богу угодно, чтобы даже в моей преданности вам не было моей заслуги. |
Я обещал вам навсегда остаться с вами и теперь поневоле должен сдержать своё слово. Клад не достанется ни мне, ни вам, и мы никогда отсюда не выйдем. |
Впрочем, истинный клад, дорогой друг, это не тот, который ждал меня под мрачными скалами Монте-Кристо, это — ваше присутствие, это наше общение по пять, по шесть часов в день, вопреки нашим тюремщикам; это те лучи знания, которыми вы озарили мой ум; это чужие наречия, которые вы внедрили в мою память и которые разрастаются в ней всеми своими филологическими разветвлениями; это науки, ставшие для меня такими доступными благодаря глубине ваших познаний и ясности принципов, к которым вы их свели. |
Вот моё сокровище, дорогой друг, вот в чем вы дали мне и богатство и счастье. |
Поверьте мне и утешьтесь, это больше на благо мне, нежели бочки с золотом и сундуки с алмазами, даже если бы они не были призрачны, как те облака, которые ранним утром носятся над поверхностью моря и кажутся твёрдою землёю, но испаряются и исчезают по мере приближения к ним. |
Быть подле вас как можно долее, слушать ваш проникновенный голос, просвещать свой ум, закалять душу, готовить себя к свершению великих и грозных деяний, — если мне суждено когда-нибудь вырваться на свободу, навсегда покончить с отчаянием, которому я предавался до знакомства с вами, — вот моё богатство; оно не призрачно; этим подлинным богатством я обязан вам, и все властители мира, будь они Чезаре Борджа, не отнимут его у меня. |
Итак, время потекло для двух несчастных узников если не счастливо, то по крайней мере довольно быстро. |
Фариа, столько лет молчавший о своём сокровище, теперь не переставал говорить о нем. |
Как он и предвидел, его правая рука и нога остались парализованными, и он почти потерял надежду самому воспользоваться кладом; но он по-прежнему мечтал, что его младший товарищ будет выпущен из тюрьмы или сумеет бежать, и радовался за него. |
Опасаясь, как бы записка как-нибудь не затерялась или не пропала, он заставил Дантеса выучить её наизусть, и Дантес знал её на память от первого слова до последнего. |
Тогда он уничтожил вторую половину записки, будучи уверен, что если бы даже нашли первую половину, то смысла её не разберут. |
Иногда Фариа по целым часам давал Дантесу наставления, которые могли быть ему полезны впоследствии в случае освобождения; с первого же дня, с первого часа, с первого мгновения свободы Дантесом должна была владеть одна-единственная мысль — во что бы то ни стало добраться до Монте-Кристо, не возбуждая подозрений, остаться там одному под каким-нибудь предлогом, постараться отыскать волшебные пещеры и начать рыть в указанном месте. |
Указанным местом, как мы помним, был самый отдаленный угол второго отверстия. |
Между тем время проходило не то чтобы незаметно, но, во всяком случае, сносно. |
Фариа, как мы уже говорили, хоть и был разбит параличом, снова обрел прежнюю ясность ума и мало-помалу передал своему молодому товарищу, кроме отвлеченных знаний, о которых уже шла речь, то терпеливое и высокое искусство узника, которое состоит в том, чтобы делать что-нибудь из ничего. |
Они постоянно были чем-нибудь заняты, Фариа — страшась старости, Дантес — страшась воспоминаний о своём прошлом, почти угасшем и мерцавшем в глубине его памяти лишь как далёкий огонёк, затерянный в ночи. И жизнь их походила на жизнь людей, устоявших перед несчастьем: она течёт спокойно и размеренно под оком Провидения. |
Но под этим наружным спокойствием в сердце молодого человека, а быть может, и в сердце старика таились насильно сдерживаемые душевные порывы; быть может, подавленный стон вырывался у них из груди, когда Фариа оставался один и Эдмон возвращался в свою камеру. |
Однажды ночью Эдмон внезапно проснулся; ему почудилось, что кто-то зовёт его. |
Напрягая зрение, он пытался проникнуть в ночной мрак. |
Он услышал своё имя или, вернее, жалобный голос, силившийся произнести его. |
Он приподнялся на кровати и, похолодев от страха, начал прислушиваться. |
Сомнения не было: стон доносился из подземелья аббата. |
— Великий Боже! — |
прошептал Дантес. — Неужели?.. |
Он отодвинул кровать, вынул камень, бросился в подкоп и дополз до противоположного конца: плита была поднята. |
При тусклом свете самодельной плошки, о которой мы уже говорили, Эдмон увидел старика: он был мертвенно-бледен и едва стоял на ногах, держась за кровать. |
Черты его лица были обезображены теми зловещими признаками, которые были уже знакомы Эдмону и которые так испугали его, когда он увидел их в первый раз. |
— Вы понимаете, друг мой, — кротко произнёс Фариа. — |
Мне не нужно объяснять вам. |
Эдмон застонал и, обезумев от горя, бросился к двери с криком: |
— Помогите! |
Помогите! |
У Фариа хватило сил удержать его за руку. |
— Молчите! — |
сказал он. — Не то вы погибли. |
Будем думать только о вас, друг мой, о том, как бы сделать сносным ваше заключение или возможным ваш побег. |
Вам потребовались бы годы, чтобы сделать заново все то, что я здесь сделал и что тотчас же будет уничтожено, если наши тюремщики узнают о нашем общении. Притом же не тревожьтесь, друг мой: |
камера, которую я покидаю, не останется долго пустой, другой несчастный узник заступит моё место. |
Этому другому вы явитесь как ангел-избавитель. |
Он, может быть, будет молод, силен и терпелив, как вы, он сумеет помочь вам бежать, между тем как я только мешал вам. |
Вы уже не будете прикованы к полу-трупу, парализующему все ваши движения. |
Положительно, Бог, наконец, вспомнил о вас; он даёт вам больше, чем отнимает, а мне давно пора умереть. |
В ответ Эдмон только сложил руки и воскликнул: |
— Друг мой, замолчите, умоляю вас! |
Потом, оправившись от внезапного удара и вернув себе твёрдость духа, которую пошатнули слова старика, он воскликнул: |
— Я спас вас однажды, спасу и в другой раз! |
Он приподнял ножку кровати и достал оттуда склянку, ещё на одну треть наполненную красным настоем. |
— Смотрите, — сказал он, — вот он, спасительный напиток! |
Скорей, скорей скажите мне, что надо делать. Есть ли ещё какие-нибудь указания? |
Говорите, мой друг, я слушаю. |
— Надежды нет, — отвечал Фариа, качая головой, — но все равно: Богу угодно, чтобы человек, которого он создал и в сердце которого он вложил столь сильную любовь к жизни, делал все возможное для сохранения этого существования, порой столь тягостного, но неизменно столь драгоценного. |
— Да, да, — воскликнул Дантес, — я вас спасу! |
— Что ж, попробуйте! |
Я уже холодею, я чувствую, что кровь приливает к голове; эта дрожь, от которой у меня стучат зубы и ноют кости, охватывает меня всего: через пять минут начнётся припадок, через четверть часа я стану трупом. |
— Боже! — |
вскричал Дантес в душевной муке. |
— Поступите как в первый раз, только не ждите так долго. |
Все мои жизненные силы уже истощены, и смерти, — продолжал он, показывая на свою руку и ногу, разбитые параличом, — остаётся только половина работы. |
Влейте мне в рот двенадцать капель этой жидкости вместо десяти и, если вы увидите, что я не прихожу в себя, влейте все остальное. |
Теперь помогите мне лечь, я больше не могу держаться на ногах. |
Эдмон взял старика на руки и уложил на кровать. |
— Друг мой, — сказал Фариа, — вы единственная отрада моей загубленной жизни, отрада, которую Небо послало мне, хоть и поздно, но все же послало; я благодарю его за этот неоценимый дар и, расставаясь с вами навеки, желаю вам всего того счастья и благополучия, которых вы достойны. |
Сын мой, благословляю тебя! |
Дантес упал на колени и приник головой к постели старика. |
— Но прежде всего выслушайте внимательно, что я вам скажу в эти последние минуты. |
Сокровище кардинала Спада существует. По милости Божьей для меня нет больше ни расстояний, ни препятствий. |
Я вижу его отсюда в глубине второй пещеры; взоры мои проникают в недра земли и видят ослепительные богатства. |
Если вам удастся бежать, то помните, что бедный аббат, которого все считали сумасшедшим, был вовсе не безумец. |
Спешите на Монте-Кристо, овладейте нашим богатством, насладитесь им: вы довольно страдали. |
Судорога оборвала речь старика. Дантес поднял голову и увидел, что глаза аббата наливаются кровью. |
Казалось, кровавая волна хлынула от груди к голове. |
— Прощайте! |
Прощайте! — |
прошептал старик, схватив Эдмона за руку. — Прощайте! |
— Нет! |
Нет! — воскликнул тот. — |
Не оставь нас, Господи Боже мой, спаси его!.. |
Помогите!.. |
Помогите!.. |
— Тише, тише! — |
пролепетал умирающий. — |
Молчите, а то нас разлучат, если вы меня спасёте! |
— Вы правы. |
Будьте спокойны, я спасу вас! |
Хоть вы очень страдаете, но, мне кажется, меньше, чем в первый раз. |
— Вы ошибаетесь: |
я меньше страдаю потому, что во мне осталось меньше сил для страдания. |
В ваши лета верят в жизнь: верить и надеяться — привилегия молодости. Но старость яснее видит смерть. |
Вот она!.. |
Подходит… |
Кончено… |
В глазах темнеет… |
Рассудок мутится… |
Вашу руку, Дантес!.. |
Прощайте!.. |
Прощайте!.. |
И, собрав остаток своих сил, он приподнялся в последний раз. |
— Монте-Кристо! — |
произнёс он. — Помните, Монте-Кристо! |
И упал на кровать. |
Припадок был ужасен: |
сведённые судорогою члены, вздувшиеся веки, кровавая пена, бесчувственное тело — вот что осталось на этом ложе страданий от разумного существа, лежавшего на нем за минуту перед тем. |
Дантес взял плошку и поставил её у изголовья постели на выступавший из стены камень; мерцающий свет бросал причудливый отблеск на искажённое лицо и бездыханное оцепеневшее тело. |
Устремив на него неподвижный взор, Дантес бестрепетно ждал той минуты, когда надо будет применить спасительное средство. |
Наконец он взял нож, разжал зубы, которые поддались легче, чем в прошлый раз, отсчитал двенадцать капель и стал ждать; в склянке оставалось ещё почти вдвое против того, что он вылил. |
Он прождал десять минут, четверть часа, полчаса — Фариа не шевелился. |
Дрожа всем телом, чувствуя, что волосы у него встали дыбом и лоб покрылся испариной, Дантес считал секунды по биению своего сердца. |
Тогда он решил, что настало время испытать последнее средство; он поднёс склянку к посиневшим губам аббата и влил в раскрытый рот весь остаток жидкости. |
Снадобье произвело гальваническое действие: страшная дрожь потрясла члены старика, глаза его дико раскрылись, он испустил вздох, похожий на крик, потом мало-помалу трепещущее тело снова стало неподвижным. |
Только глаза остались открытыми. |
Прошло полчаса, час, полтора часа. |
В продолжение этих мучительных полутора часов Эдмон, склонившись над своим другом и приложив руку к его сердцу, чувствовал, как тело аббата холодеет и биение сердца замирает, становясь все глуше и невнятнее. |
Наконец все кончилось: сердце дрогнуло в последний раз, лицо посинело, глаза остались открытыми, но взгляд потускнел. |
Было шесть часов утра, заря занималась, и бледный свет, проникая в камеру, боролся с тусклым пламенем плошки. |
Странные отблески скользили по лицу мертвеца, и порой казалось, что оно живое. |
Пока продолжалась эта борьба света с мраком, Дантес мог ещё сомневаться, но когда победил свет, он понял, что перед ним лежит труп. |
Тогда неодолимый ужас овладел им; он не смел больше пожать эту руку, свесившуюся с постели, не смел взглянуть в эти белые и неподвижные глаза, которые он тщетно пытался закрыть. |
Он погасил плошку, тщательно спрятал её и бросился прочь, задвинув как можно лучше плиту над своей головой. |
К тому же медлить было нельзя: скоро должен был явиться тюремщик. |
На этот раз он начал обход с Дантеса; от него он намеревался идти к аббату, которому нес завтрак и белье. |
Впрочем, ничто не указывало, чтобы он знал о случившемся. |
Он вышел. |
Тогда Дантес почувствовал непреодолимое желание узнать, что произойдёт в камере его бедного друга; он снова вошёл в подземный ход и услышал возгласы тюремщика, звавшего на помощь. |
Вскоре пришли другие тюремщики, потом послышались тяжёлые и мерные шаги, какими ходят солдаты, даже когда они не в строю. |
Вслед за солдатами вошёл комендант. |
Эдмон услышал скрип кровати, на которой переворачивали тело. Он слышал, как комендант велел спрыснуть водой лицо мертвеца, и, видя, что узник не приходит в себя, послал за врачом. |
Комендант вышел, и до Эдмона донеслись слова сожаления вместе с насмешками и хохотом. |
— Ну вот, — говорил один, — сумасшедший отправился к своим сокровищам: счастливого пути! |
— Ему не на что будет при всех своих миллионах купить саван, — говорил другой. |
— Саваны в замке Иф стоят недорого, — возразил третий. |
— Может быть, ради него пойдут на кое-какие издержки — все-таки духовное лицо. |
— В таком случае его удостоят мешка. |
Эдмон слушал, не пропуская ни слова, но понял из всего этого немного. |
Вскоре голоса умолкли, и ему показалось, что все вышли из камеры. |
Однако он не осмелился войти — там могли оставить тюремщика караулить мёртвое тело. |
Поэтому он остался на месте и продолжал слушать, не шевелясь и затаив дыхание. |
Через час снова послышался шум. |
В камеру возвратился комендант в сопровождении врача и нескольких офицеров. |
На минуту все смолкло. |
Очевидно, врач подошёл к постели и осматривал труп. |
Потом начались расспросы. |
Врач, освидетельствовав узника, объяснил, что он мёртв. |
В вопросах и ответах звучало равнодушие, возмутившее Дантеса. Ему казалось, что все должны чувствовать к бедному аббату хоть долю той сердечной привязанности, которую он сам питал к нему. |
— Я очень огорчен, — сказал комендант в ответ на заявление врача, что старик умер, — это был кроткий и безобидный арестант, который всех забавлял своим сумасшествием, а главное, за ним легко было присматривать. |
— За ним и вовсе не нужно было смотреть, — вставил тюремщик. — Он просидел бы здесь пятьдесят лет и, ручаюсь вам, ни разу не попытался бы бежать. |
— Однако, — сказал комендант, — мне кажется, что, несмотря на ваше заверение, — не потому, чтобы я сомневался в ваших познаниях, но для того, чтобы не быть в ответе, — нужно удостовериться, что арестант в самом деле умер. |
Наступила полная тишина; Дантес, прислушиваясь, решил, что врач ещё раз осматривает и ощупывает тело. |
— Вы можете быть спокойны, — сказал наконец доктор, — он умер, ручаюсь вам за это. |
— Но вы знаете, сударь, — возразил комендант, — что в подобных случаях мы не довольствуемся одним осмотром; поэтому, несмотря на видимые признаки, благоволите исполнить формальности, предписанные законом. |
— Но что же, раскалите железо, — сказал врач, — но, право же, это излишняя предосторожность. |
При этих словах о раскалённом железе Дантес вздрогнул. |
Послышались торопливые шаги, скрип двери, снова шаги, и через несколько минут тюремщик сказал: |
— Вот жаровня и железо. |
Снова наступила тишина; потом послышался треск прижигаемого тела, и тяжёлый, отвратительный запах проник даже сквозь стену, за которой притаился Дантес. |
Почувствовав запах горелого человеческого мяса, Эдмон весь покрылся холодным потом, и ему показалось, что он сейчас потеряет сознание. |
— Теперь вы видите, что он мёртв, — сказал врач. — Прижигание пятки — самое убедительное доказательство. |
Бедный сумасшедший излечился от помешательства и вышел из темницы. |
— Его звали Фариа? — |
спросил один из офицеров, сопровождавших коменданта. |
— Да, и он уверял, что это старинный род. Впрочем, это был человек весьма учёный и довольно разумный во всем, что не касалось его сокровища. Но в этом пункте, надо сознаться, он был несносен. |
— Это болезнь, которую мы называем мономанией, — сказал врач. |
— Вам никогда не приходилось жаловаться на него? — |
спросил комендант у тюремщика, который носил аббату пищу. |
— Никогда, господин комендант, — отвечал тюремщик, — решительно никогда; напротив того, сперва он очень веселил меня, рассказывал разные истории; а когда жена моя заболела, он даже прописал ей лекарство и вылечил её. |
— Вот как! — |
сказал врач. — Я и не знал, что имею дело с коллегой. Надеюсь, господин комендант, — прибавил он, смеясь, — что вы обойдётесь с ним поучтивее. |
— Да, да, будьте спокойны, он будет честь честью зашит в самый новый мешок, какой только найдётся. Вы удовлетворены? |
— Прикажете сделать это при вас, господин комендант? — |
спросил тюремщик. |
— Разумеется. Но только поскорее, не торчать же мне целый день в этой камере. |
Снова началась ходьба взад и вперёд; вскоре Дантес услышал шуршание холстины, кровать заскрипела, послышались грузные шаги человека, поднимающего тяжесть, потом кровать опять затрещала. |
— До вечера, — сказал комендант. |
— Отпевание будет? — |
спросил один из офицеров. |
— Это невозможно, — отвечал комендант. — Тюремный священник отпросился у меня вчера на неделю в Гьер. Я на это время поручился ему за своих арестантов. Если бы бедный аббат не так спешил, то его отпели бы как следует. |
— Не беда, — сказал врач со свойственным людям его звания вольнодумством, — он особа духовная; Господь Бог уважит его сан и не доставит аду удовольствие заполучить священника. |
Громкий хохот последовал за этой пошлой шуткой. |
Тем временем тело укладывали в мешок. |
— До вечера! — |
повторил комендант, когда все кончилось. |
— В котором часу? — |
спросил тюремщик. |
— Часов в десять, в одиннадцать. |
— Оставить караульного у тела? |
— Зачем? |
Заприте его как живого, вот и все. |
Затем шаги удалились, голоса стали глуше, послышался резкий скрип замыкаемой двери и скрежет засовов; угрюмая тишина, тишина уже не одиночества, а смерти объяла все, вплоть до оледеневшей души Эдмона. |
Тогда он медленно приподнял плиту головой и бросил в камеру испытующий взгляд. |
Она была пуста. |
Дантес вышел из подземного хода. |
|