CXVII ПЯТОЕ ОКТЯБРЯ |
Было около шести часов вечера; опаловый свет, пронизываемый золотыми лучами осеннего солнца, падал с неба на голубые волны моря. |
Дневной жар понемногу спадал, и уже веял тот лёгкий ветерок, что кажется дыханием самой природы, просыпающейся после знойного полуденного сна: сладостное дуновение, которое освежает берега Средиземного моря и несёт от побережья к побережью аромат деревьев, смешанный с терпким запахом моря. |
По этому огромному озеру, простирающемуся от Гибралтара до Дарданелл и от Туниса до Венеции, плавно двигалась в первой вечерней дымке лёгкая, стройная яхта. |
Казалось, это скользит по воде распластавший крылья лебедь. |
Она неслась, стремительная и грациозная, оставляя позади себя фосфоресцирующий след. |
Последние лучи солнца угасли на горизонте, словно воскрешая ослепительные вымыслы античной мифологии; нескромные солнечные блики ещё вспыхивали на гребнях волн, выдавая тайну Амфитриты: пламенный бог укрылся на её груди, и она тщетно пыталась спрятать возлюбленного в лазурных складках своего плаща. |
Яхта быстро неслась вперёд, хотя, казалось, ветер был так слаб, что не растрепал бы и локоны на девичьей головке. |
На баке стоял какой-то человек, высокого роста, с лицом бронзового цвета, и смотрел неподвижным взглядом, как навстречу ему приближалась земля, тёмным конусом выступавшая из волн, подобно исполинской каталонской шляпе. |
— Это и есть Монте-Кристо? — |
задумчиво и печально спросил путешественник, по-видимому распоряжавшийся маленькой яхтой. |
— Да, ваше сиятельство, — отвечал капитан, — мы у цели. |
— Мы у цели! — |
прошептал путешественник с какой-то непередаваемой грустью. |
Затем он тихо прибавил: |
— Да, здесь моя пристань. |
И он снова погрузился в думы; на губах его появилась улыбка, что была печальнее слез. |
Спустя несколько минут на берегу вспыхнул слабый, тотчас же погасший свет, и до яхты донёсся звук выстрела. |
— Ваше сиятельство, — сказал капитан, — с берега нам подают сигнал; хотите сами на него ответить? |
— Какой сигнал? — |
спросил тот. |
Капитан показал рукой на остров: к вершине его поднимался одинокий белесый дымок, расходящийся в воздухе. |
— Да, да! — |
сказал путешественник, как бы очнувшись от сна. — Хорошо. |
Капитан подал ему заряженный карабин; путешественник взял его, медленно поднял и выстрелил в воздух. |
Не прошло и десяти минут, как на яхте уже спустили паруса и был сброшен якорь в пятистах шагах от небольшой пристани. |
На волнах уже качалась шлюпка с четырьмя гребцами и рулевым; путешественник спустился в неё, но вместо того чтобы сесть на корме, покрытой для него голубым ковром, скрестил руки и остался стоять. |
Гребцы ждали команды, приподняв весла, словно птицы, которые сушат свои крылья. |
— Вперёд! — |
сказал путешественник. |
Четыре пары весел разом, без всплеска, опустились в воду; и шлюпка, уступая толчку, понеслась стрелой. |
Через минуту они уже были в маленькой бухте, расположенной в расселине скал, и шлюпка врезалась в песчаное дно. |
— Ваше сиятельство, — сказал рулевой, — двое гребцов перенесут вас на берег. |
Молодой путешественник ответил на это предложение жестом полного безразличия, спустил ноги за борт и соскользнул в воду, которая дошла ему до пояса. |
— Напрасно вы это, ваше сиятельство, — пробормотал рулевой, — хозяин будет нас бранить. |
Путешественник, не отвечая, пошёл к берегу следом за двумя матросами, выбиравшими наиболее удобный грунт. |
Шагов через тридцать они добрались до суши. Молодой человек отряхнулся и стал озираться, стараясь угадать, в какую сторону его поведут, потому что уже совсем стемнело. |
Едва он повернул голову, как на плечо ему легла чья-то рука и раздался голос, от звука которого он вздрогнул. |
— Добро пожаловать, Максимилиан, — сказал этот голос, — вы точны, благодарю вас. |
— Это вы, граф! — воскликнул Моррель и стремительно, почти радостно сжал обеими руками руку Монте-Кристо. |
— Видите, я так же точен, как вы; но вы промокли, дорогой мой, вам надо переодеться, как сказала бы Калипсо Телемаху. |
Идёмте, здесь для вас приготовлено жилье, где вы забудете и усталость и холод. |
Монте-Кристо заметил, что Моррель обернулся; он немного подождал. |
В самом деле, Моррель удивился, что люди, которые его привезли, ничего с него не спросили и скрылись прежде, чем он успел им заплатить. |
Он услышал удары весел но воде: шлюпка возвращалась к яхте. |
— Вы ищете своих матросов? — |
спросил граф. — Да, они уехали, а ведь я не заплатил им. |
— Не беспокойтесь об этом, Максимилиан, — сказал, смеясь, Монте-Кристо, — у меня с моряками договор, по которому доставка на мой остров товаров и путешественников происходит бесплатно. |
У меня абонемент на доставку, как говорят в цивилизованных странах. |
Моррель с удивлением посмотрел на графа. |
— Вы здесь совсем другой, чем в Париже, — сказал он. |
— Почему? |
— Здесь вы смеётесь. |
Чело Монте-Кристо сразу омрачилось. |
— Вы правы, Максимилиан, я забылся, — сказал он, — встреча с вами — счастье для меня, и я забыл, что всякое счастье преходяще. |
— Нет, нет, граф! — |
воскликнул Моррель, снова сжимая руки своего друга. — Напротив, смейтесь, будьте счастливы и докажите мне вашим равнодушием, что жизнь тяжёла только для тех, кто страдает. |
Вы милосердны, вы добры, вы великодушны, и вы притворяетесь весёлым, чтобы вселить в меня мужество. |
— Вы ошибаетесь, Моррель, — сказал Монте-Крис-то, — я в самом деле чувствовал себя счастливым. |
— Так вы забыли обо мне; тем лучше. |
— Почему? |
— Вы ведь знаете, мой друг, что я, как гладиатор, приветствующий в цирке великого императора, говорю вам: " |
"Идущий на смерть приветствует тебя". |
— Так вы не утешились? — |
спросил Монте-Кристо, бросая на него загадочный взгляд. |
— Неужели вы могли подумать, что это возможно? — с горечью сказал Моррель. |
— Поймите меня, Максимилиан, — сказал граф. — |
Вы не считаете меня пошляком, бросающим слова на ветер? |
Я имею право спрашивать, утешились ли вы, ибо для меня человеческое сердце не имеет тайн. |
Посмотрим же вместе, что скрыто в самой глубине вашего сердца. |
Терзает ли его по-прежнему нестерпимая боль, от которой содрогается тело, как содрогается лев, ужаленный москитом? |
Мучит ли по-прежнему та палящая жажда, которую может утолить только могила, то безутешное горе, которое выбрасывает человека из жизни и гонит его навстречу смерти? |
Быть может, в вашем сердце просто иссякло мужество, уныние погасило в нем последний луч надежды, и оно, утратив память, уже не в силах более плакать? |
Если так, дорогой мой друг, если у вас больше нет слез, если вам кажется, что ваше сердце умерло, если у вас нет иной опоры, кроме Бога, и ваш взгляд обращен только к небу, тогда оставим слова, они бессильны выразить наши чувства. |
Тогда, Максимилиан, вы утешились, вам не на что больше сетовать. |
— Граф, — отвечал Моррель кротко и в то же время твердо, — выслушайте меня как человека, который перстом указывает на землю, а глаза возводит к небу. |
Я пришёл к вам, чтобы умереть в объятиях друга. |
Конечно, есть люди, которых я люблю: |
я люблю свою сестру, люблю её мужа, Эмманюэля, но мне нужно, чтобы в последнюю минуту кто-то улыбнулся мне и раскрыл сильные объятия. Жюли разразилась бы слезами и упала бы в обморок, и я увидел бы её страдания, а я уже довольно страдал; Эмманюэль стал бы отнимать у меня пистолет и поднял бы крик на весь дом. |
Вы же, граф, дали мне слово, и так как вы больше чем человек, — я считал бы вас божеством, если бы вы не были смертны, — вы проводите меня тихо и ласково к вратам вечности. |
— Друг мой, — сказал граф, — у меня остаётся ещё одно сомнение: |
может быть, вы так малодушны, что рисуетесь своим горем? |
— Нет, граф, взгляните на меня: все просто, и во мне нет малодушия, — сказал Моррель, протягивая графу руку, — мой пульс не бьётся ни чаще, ни медленнее, чем всегда. |
Но я дошёл до конца пути, дальше я не пойду. |
Вы называете себя мудрецом — и вы говорили мне, что надо ждать и надеяться, а вы знаете, к чему это привело? |
Я ждал целый месяц — это значит, что я целый месяц страдал! |
Человек — жалкое и несчастное создание: |
я надеялся сам не знаю на что, на что-то неизведанное, немыслимое, безрассудное! |
На чудо… |
но какое? |
Один Бог это знает, Бог, омрачивший наш разум безумием, которое зовётся надеждой. |
Да, я ждал, да, я надеялся, и за те четверть часа, что мы беседуем, вы, сами того не зная, истерзали мне сердце, потому что каждое ваше слово доказывало мне, что для меня нет больше надежды. |
Как ласково, как нежно убаюкает меня смерть. |
Моррель произнёс последние слова с такой страстной силой, что граф вздрогнул. |
— Граф, — продолжал Моррель, видя, что Монте-Кристо не отвечает. — Пятого сентября вы потребовали от меня месячной отсрочки. Я согласился… |
Друг мой, сегодня пятое октября. |
Моррель посмотрел на часы. |
— Сейчас девять часов; мне осталось жить ещё три часа. |
— Пусть так, — отвечал Монте-Кристо, — идём. |
Моррель машинально последовал за графом и даже не заметил, как они вошли в пещеру. |
Он почувствовал под ногами ковер; открылась дверь, воздух наполнился благоуханием, яркий свет ослепил глаза. |
Моррель остановился в нерешительности: он боялся этой расслабляющей роскоши. |
Монте-Кристо дружески подтолкнул его к столу. |
— Почему нам не провести оставшиеся три часа как древние римляне? — сказал он. — Приговорённые к смерти Нероном, своим повелителем и наследником, они возлежали за столом увенчанные цветами и вдыхали смерть вместе с благоуханием гелиотропов и роз. |
Моррель улыбнулся. |
— Как хотите, — сказал он, — смерть всегда смерть: забвение, покой, отсутствие жизни, а следовательно, и страданий. |
Он сел за стол, Монте-Кристо сел напротив него. |
Это была та самая сказочная столовая, которую мы уже однажды описали: мраморные статуи по-прежнему держали на головах корзины, полные цветов и плодов. |
Войдя, Моррель рассеянно оглядел комнату и, вероятно, ничего не увидел. |
— Я хочу задать вам вопрос как мужчина мужчине, — сказал он, пристально глядя на графа. |
— Спрашивайте. |
— Граф, — продолжал Моррель, — вы владеете всем человеческим знанием, и мне кажется, что вы явились из другого, высшего и более мудрого мира, чем наш. |
— В ваших словах, Моррель, есть доля правды, — сказал граф с печальной улыбкой, которая его так красила, — я сошёл с планеты, имя которой — страдание. |
— Я верю каждому вашему слову, даже не пытаясь проникнуть в его скрытый смысл, граф. Вы сказали мне — живи, и я продолжал жить; вы сказали мне — надейся, и я почти надеялся. |
Теперь я решаюсь спросить вас, как если бы вы уже познали смерть: |
граф, это очень мучительно? |
Монте-Кристо глядел на Морреля с отеческой нежностью. |
— Да, — сказал он, — конечно, это очень мучительно, если вы грубо разрушаете смертную оболочку, которая упорно не хочет умирать. |
Если вы искромсаете своё тело неприметными для глаза зубьями кинжала, если вы глупой пулей, всегда готовой сбиться с пути, продырявите свой мозг, столь чувствительный к малейшему прикосновению, то вы будете очень страдать и отвратительно расстанетесь с жизнью; в час предсмертных мук она вам покажется лучше, чем купленный такой ценою покой. |
— Понимаю, — сказал Моррель, — смерть, как и жизнь, таит в себе и страдания и наслаждения; надо лишь знать её тайны. |
— Вы глубоко правы, Максимилиан. |
Смотря по тому, приветливо или враждебно мы встречаем её, смерть для нас либо друг, который нежно убаюкивает нас, либо недруг, который грубо вырывает нашу душу из тела. |
Пройдут тысячелетия, и наступит день, когда человек овладеет всеми разрушительными силами природы и заставит их служить на благо человечеству, когда людям станут известны, как вы сейчас сказали, тайны смерти; тогда смерть будет столь же сладостной и отрадной, как сон в объятиях возлюбленной. |
— И если бы вы пожелали, граф, вы сумели бы так умереть? |
— Да. |
Моррель протянул ему руку. |
— Теперь я понимаю, — сказал он, — почему вы назначили мне свидание здесь, на этом одиноком острове, посреди океана, в этом подземном дворце, в этом склепе, которому позавидовал бы фараон; потому что вы меня любите, граф, правда? |
Любите настолько, что хотите, чтобы я умер такой смертью, о которой вы сейчас говорили: смертью без мучений, смертью, которая позволила бы мне угаснуть, произнося имя Валентины и пожимая вам руку. |
— Да, вы угадали, Моррель, — просто ответил граф, — этого я и хочу. |
— Благодарю вас: мысль, что завтра я уже не буду страдать, сладостна моему истерзанному сердцу. |
— Вы ни о чем не жалеете? — |
спросил Монте-Кристо. |
— Нет! — отвечал Моррель. |
— Даже и обо мне? — |
спросил граф с глубоким волнением. |
Моррель молчал; его ясные глаза вдруг затуманились, потом непривычно блеснули; крупная слеза покатилась по его щеке. |
— Как! — |
сказал граф. — Вам ещё жаль чего-то на земле и вы хотите умереть? |
— Умоляю вас, ни слова больше, граф, — сказал Моррель упавшим голосом, — довольно вам мучить меня. |
Граф подумал, что Моррель слабеет. |
И в душе его вновь ожило ужасное сомнение, которое он уже однажды поборол в замке Иф. |
"Я хочу вернуть этому человеку счастье, — сказал он себе, — я хочу бросить это счастье на чашу весов, чтобы она перетянула ту чашу, куда я нагромоздил зло. |
Что, если я ошибся, и этот человек не настолько несчастлив, чтобы заслужить счастье? |
Что станется тогда со мной? |
Ведь только вспоминая добро, я могу забыть о зле". |
— Послушайте, Моррель, — сказал он, — ваше горе безмерно, я знаю, но вы веруете в Бога и не захотите погубить свою душу. |
Моррель печально улыбнулся. |
— Граф, — возразил он, — я не любитель красивых слов, но, клянусь вам, моя душа больше мне не принадлежит. — Вы знаете, Моррель, что я один на свете, — сказал Монте-Кристо. — |
Я привык смотреть на вас как на сына, и чтобы спасти своего сына, я готов пожертвовать жизнью, а богатством и подавно. |
— Что вы хотите сказать? |
— Я хочу сказать, Моррель, что вы решили расстаться с жизнью, потому что вам незнакомы наслаждения, которые она сулит тому, кто очень богат. |
У меня около ста миллионов, я вам дарю их. С таким состоянием вы можете достигнуть всего, чего только пожелаете. |
Если вы честолюбивы, перед вами открыты все поприща. |
Переверните мир, измените его лицо, предавайтесь любым безумствам, совершайте преступления, но живите! |
— Вы дали мне слово, граф, — холодно отвечал Моррель и взглянул на свои часы, — уже половина двенадцатого. |
— Моррель! |
Подумайте! У меня на глазах, в моем доме! |
— Тогда отпустите меня, — мрачно сказал Максимилиан, — не то я подумаю, что вы меня любите не ради меня, а ради себя. |
И он поднялся. |
— Хорошо, — сказал Монте-Кристо, и лицо его просветлело, — я вижу, ваше решение непреклонно. |
Да, вы глубоко несчастны, и, как вы сами сказали, исцелить вас могло бы только чудо. Садитесь же, Моррель, и ждите. |
Моррель повиновался: |
тогда Монте-Кристо встал, подошёл к запертому шкафу, ключ от которого он носил при себе на золотой цепочке, и достал оттуда серебряный ларчик искусной чеканки, по углам которого были изваяны четыре стройные женские фигуры, изогнутые в горестном порыве, словно ангелы, тоскующие о небе. |
Он поставил ларчик на стол. |
Затем, открыв его, он вынул золотую коробочку, крышка которой откидывалась при нажиме на скрытую пружину. |
Коробочка была наполнена тестообразным маслянистым веществом; отблеск золота и драгоценных камней, украшавших коробочку, мешал разглядеть его цвет. |
Оно отливало лазурью, пурпуром и золотом. |
Граф зачерпнул золочёной ложечкой немного этого вещества и протянул Моррелю, устремив на него испытующий взгляд. |
Теперь стало видно, что вещество это зеленоватого цвета. |
— Вот, что вы просили у меня, — сказал он. — |
Вот что я вам обещал. |
— Прежде чем умереть, — сказал Максимилиан, беря ложечку из рук Монте-Кристо, — я хочу поблагодарить вас от всего сердца. |
Граф взял другую ложку и второй раз зачерпнул из золотой коробочки. |
— Что вы делаете, друг? — |
спросил Моррель, хватая его за руку. |
— Да простит меня Бог, Моррель, — улыбаясь, ответил граф, — но, право, жизнь надоела мне не меньше, чем вам, и раз уж мне представляется такой случай… |
— Остановитесь! — |
воскликнул Максимилиан. — |
Вы любите, вы любимы, вы не утратили надежды — не делайте этого! |
С вашей стороны это было бы преступлением! |
Прощайте, мой благородный, великодушный друг; я расскажу Валентине обо всем, что вы для меня сделали. |
И медленно, но без колебаний, только сжимая левой рукой руку графа, Моррель с наслаждением проглотил таинственное вещество. |
Оба замолчали. |
Али, безмолвный и внимательный, принёс табак, кальяны, подал кофе и удалился. |
Мало-помалу потускнели лампы в руках мраморных статуй, и Моррелю стало казаться, что аромат курений ослабевает. |
Монте-Кристо, сидя напротив, смотрел на него из полумрака, и Моррель различал только его блестящие глаза. |
Бесконечная слабость охватила Максимилиана, кальян выпал у него из рук; предметы теряли очертания и цвет; его затуманенному взору казалось, будто в стене напротив раскрываются какие-то двери и завесы. |
— Друг, — сказал он, — я чувствую, что умираю; благодарю. |
Он сделал усилие, чтобы в последний раз протянуть графу руку, но рука бессильно повисла. |
Тогда ему почудилось, что Монте-Кристо улыбается, но не той странной, пугающей улыбкой, которая порой приоткрывала ему тайны этой бездонной души, а с тем ласковым сочувствием, с каким отцы смотрят на безрассудства своих малых детей. |
В то же время граф словно вырос; он казался почти великаном на фоне красной обивки стен; его чёрные волосы были откинуты назад, и он стоял, гордый и грозный, подобно ангелу, который встретит грешников в день Страшного суда. |
Моррель, ослабевший, сражённый, откинулся в кресле; сладостная истома разлилась по его жилам. |
Все преобразилось в его сознании, как меняются пёстрые узоры в калейдоскопе. |
Полулежа, обессиленный, задыхающийся, Моррель уже не чувствовал в себе ничего живого, кроме единственной грёзы: |
ему казалось, что он несётся на всех парусах к тому смутному бреду, которым начинается иная неизвестность, именуемая смертью. |
Он снова попытался протянуть руку графу, но на этот раз рука даже не пошевельнулась; он хотел сказать последнее "прости", но отяжелевший язык был недвижим, словно камень, замыкающий гробницу. |
Его утомлённые глаза невольно закрылись, но сквозь сомкнутые веки ему мерещился неясный образ, и он его узнал, несмотря на темноту. |
Это был граф; он подошёл к одной из дверей и открыл её. |
И в ту же минуту ослепительный свет, сиявший в соседней комнате, или, вернее, в сказочном замке, озарил залу, где Моррель предавался своей сладостной агонии. |
На пороге, разделявшем эти две залы, появилась женщина дивной красоты. |
Бледная, с нежной улыбкой, она казалась ангелом милосердия, заклинающим ангела мщения. |
"Может быть, небо мне уже открывается? — подумал Максимилиан, приподымая веки. — |
Этот ангел похож на того, которого я потерял". |
Монте-Кристо указал женщине на кресло, где лежал Моррель. |
Она приблизилась к нему, сложив руки, с улыбкой в устах. |
— Валентина! — |
крикнул Моррель из глубины души. |
Но с его губ не слетело ни звука, и, словно вложив все свои силы в этот немой крик, он глубоко вздохнул и закрыл глаза. |
Валентина бросилась к нему. |
Губы Морреля ещё раз шевельнулись. |
— Он вас зовёт, — сказал граф. — Вас зовёт из глубины своего сна тот, кому вы вверили свою судьбу и с кем смерть едва не разлучила вас. |
Но, к счастью, я был на страже, и я победил смерть! |
Валентина, отныне ничто на земле не должно вас разлучить, ибо, чтобы соединиться с вами, он бросился в могилу. |
Не будь меня, вы бы умерли оба; я возвращаю вас друг другу; да зачтёт мне Господь эти две жизни, которые я спас! |
Валентина схватила руку Монте-Кристо и в порыве безмерной радости поднесла её к губам. |
— Да, благодарите меня! — |
сказал граф. — Неустанно повторяйте мне, что я дал вам счастье! |
Вы не знаете, как мне нужна эта уверенность! |
— Да, да я благодарна вам от всей души, — сказала Валентина, — если вы не верите в мою искренность, спросите Гайде. Пусть моя возлюбленная сестра Гайде скажет вам, что с тех пор, как мы покинули Францию, только её рассказы о вас помогали мне терпеливо ждать счастливого часа, который ныне засиял для меня. |
— Так вы любите Гайде? — |
спросил Монте-Кристо с волнением, которое он тщетно пытался скрыть. |
— Да! |
Всей душой! |
— Слушайте, Валентина, — сказал граф, — я буду просить вас об одной милости. |
— Меня, Боже правый! |
Неужели я буду так счастлива?.. |
— Да. Вы назвали Гайде вашей сестрой; пусть она в самом деле станет вашей сестрой, Валентина; воздайте ей за все, чем вы считаете себя обязанной мне; берегите её и вы, и Моррель, ибо (голос графа стал едва слышен) отныне она одна на свете… |
— Одна на свете! — |
повторил голос позади графа. — Почему? |
Монте-Кристо обернулся. |
Перед ним стояла Гайде, бледная, похолодевшая, и смотрела на него со смертельным испугом. |
— Потому что с завтрашнего дня, дочь моя, ты будешь свободна, — отвечал граф, — и займёшь то положение, которое тебе подобает; потому что я не хочу, чтобы моя судьба омрачала твою. |
Дочь великого паши, я возвращаю тебе богатства и имя твоего отца. |
Гайде побледнела, подняла свои прозрачные руки, подобно деве, вручающей себя Богу, и спросила голосом, глухим от слез: |
— Так ты покидаешь меня, господин мой? |
— Ты молода, Гайде, ты прекрасна; забудь самое имя моё и будь счастлива. |
— Хорошо, — сказала Гайде, — твои приказания будут исполнены, господин мой: я забуду твоё имя и буду счастлива. |
И она отступила к двери. |
— Боже мой! — |
вскричала Валентина, поддерживая отяжелевшую голову Морреля, — разве вы не видите, как она бледна, не понимаете, как она страдает?. |
Гайде сказала душераздирающим голосом: |
— Зачем ему понимать меня, сестра? |
Он господин, а я невольница, он вправе ничего не замечать. |
Граф содрогнулся при звуке этого голоса, который коснулся самых тайных струн его сердца; его глаза встретились с глазами Гайде и не выдержали их огня. |
— Боже мой! — |
сказал Монте-Кристо. — Неужели то, что ты позволил мне заподозрить, правда? |
Так ты не хотела бы расстаться со мной, Гайде? |
— Я молода, — кратко ответила она, — я люблю жизнь, которую ты сделал для меня такой сладостной, и мне жаль было бы умереть. |
— А если я тебя покину, Гайде… |
— Я умру, господин мой! |
— Так ты любишь меня? |
— Он спрашивает, люблю ли я его! |
Валентина, скажи ему, любишь ли ты Максимилиана! |
Граф почувствовал, что его сердцу становится тесно в груди; он протянул руки, и Гайде, вскрикнув, бросилась ему в объятия. |
— Да, я люблю тебя! |
Я люблю тебя, как любят отца, брата, мужа! |
Я люблю тебя, как жизнь. Я люблю тебя, как Бога, потому что ты для меня самый прекрасный, самый лучший, самый великий из людей! |
— Пусть твоё желание исполнится, мой ангел, — сказал граф. — |
Богу, который воскресил меня и дал мне победу над моими врагами, не угодно, чтобы моя победа завершилась раскаянием. Я хотел покарать себя, а Бог хочет меня простить. |
Так люби же меня, Гайде! |
Кто знает? |
Быть может, твоя любовь поможет мне забыть то, что я должен забыть. |
— О чем ты говоришь, господин? — |
спросила девушка. |
— Я говорю, Гайде, что одно твоё слово научило меня большему, чем вся моя мудрость, накопленная за двадцать лет. У меня на свете осталась только ты, Гайде, ты одна привязываешь меня к жизни, ты одна можешь дать мне страдание, ты одна можешь дать мне счастье! |
— Слышишь, Валентина? — воскликнула Гайде. — |
Он говорит, что я могу дать ему страдание, когда я готова жизнь отдать за него! |
Граф глубоко задумался. |
— Неужели я провижу истину? — |
сказал он наконец. — |
О Боже, будь то награда или возмездие, я принимаю свою судьбу. |
Идём, Гайде, идём… |
И, обняв гибкий стан девушки, он пожал Валентине руку и удалился. |
Прошло около часа. Валентина, безмолвно, едва дыша, с остановившимся взглядом, все так же сидела подле Морреля. |
Наконец она почувствовала, что сердце его забилось, еле уловимый вздох вылетел из полураскрытых губ, и лёгкая дрожь, предвестница возврата к жизни, пробежала по всему его телу. |
Наконец глаза его открылись, но взгляд его был неподвижен и невидящ; потому к нему вернулось зрение, ясное, отчётливое, вместе со зрением вернулось и сознание, а вместе с сознанием — скорбь. |
— Я все ещё жив! — воскликнул он с отчаянием. — |
Граф обманул меня! |
И он порывисто схватил со стола нож. |
— Друг, — сказала Валентина со свей пленительной улыбкой, — очнись и взгляни на меня. |
Моррель громко вскрикнул и, лепеча бессвязные слова, не веря себе, словно ослеплённый небесным видением, упал на колени… |
На другой день, в первых лучах рассвета, Моррель и Валентина, найдя дверь пещеры открытой, вышли на воздух. Они гуляли под руку по берегу моря, и Валентина рассказывала Моррелю, как Монте-Кристо появился в её комнате, как он ей все открыл, как он дал ей воочию убедиться в преступлении и, наконец, как он чудом спас её от смерти, между тем как все считали её умершей. |
В утренней лазури неба ещё мерцали последние звезды. |
Вдруг Моррель заметил в тени скал человека, который словно ждал знака, чтобы подойти; он указал на него Валентине. |
— Это Джакопо, — сказала она, — капитан яхты. |
И она сделала ему знак подойти. |
— Вы хотите нам что-то сказать? — |
спросил Моррель. |
— Я должен передать вам письмо от графа. |
— От графа! — |
повторили они в один голос. |
— Да, прочтите. |
Моррель вскрыл письмо и прочёл: |
"Дорогой Максимилиан! |
У берега Вас ждёт фелука. |
Джакопо доставит Вас в Ливорно, где господин Нуартье поджидает свою внучку, чтобы благословить её перед тем, как она пойдёт с Вами к алтарю. |
Все, что находится в этой пещере, мой дом на Елисейских полях и моя вилла в Трепоре — свадебный подарок Эдмона Дантеса сыну его хозяина, Морреля. |
Надеюсь, мадемуазель де Вильфор не откажется принять половину этого подарка, ибо я умоляю её отдать парижским беднякам состояние, которое она наследует после отца, сошедшего с ума, и после брата, скончавшегося вместе с её мачехой в сентябре этого года. |
Попросите ангела, охраняющего отныне Вашу жизнь, Моррель, не забывать в своих молитвах человека, который, подобно Сатане, возомнил себя равным Богу и который понял со всем смирением христианина, что только в руке Божьей высшее могущество и высшая мудрость. |
Быть может, эти молитвы смягчат раскаяние, которое я уношу в своём сердце. |
Вам, Моррель, я хочу открыть тайну искуса, которому я Вас подверг: |
в этом мире нет ни счастья, ни несчастья, то и другое постигается лишь в сравнении. |
Только тот, кто был беспредельно несчастлив, способен испытать беспредельное блаженство. |
Надо возжаждать смерти, Максимилиан, чтобы понять, как хороша жизнь. |
Живите же и будьте счастливы, мои нежно любимые дети, и никогда не забывайте, что, пока не настанет день, когда Господь отдёрнет пред человеком завесу будущего, вся человеческая мудрость будет заключена в двух словах: " |
"ждать и надеяться". |
Ваш друг Эдмон Дантес, |
граф де Монте-Кристо". |
Слушая это письмо, сообщавшее ей о безумии отца и о смерти брага, о чем она узнавала впервые, Валентина побледнела, горестный вздох вырвался из её груди, и молчаливые, но жгучие слезы заструились по её лицу: счастье досталось ей дорогой ценой. |
Моррель с беспокойством посмотрел кругом. |
— Право, граф слишком далеко заходит в своей щедрости, — сказал он. — Валентина вполне удовольствуется моим скромным состоянием. |
Где граф? |
Проводите меня к нему, мой друг. |
Джакопо показал рукой на горизонт. |
— Что вы хотите сказать? — |
спросила Валентина. — |
Где граф? |
Где Гайде? |
— Взгляните, — сказал Джакопо. |
Они обратили взгляд туда, куда указывал моряк, и вдали, на темно-синей черте, отделявшей небо от моря, они увидали белый парус, не больше крыла морской чайки. |
— Уехал! — |
воскликнул Моррель. — |
Прощай, мой друг, мой отец! |
— Уехала! — |
прошептала Валентина. — |
Прощай, Гайде! |
Прощай, сестра! |
— Кто знает, увидимся ли мы ещё когда-нибудь! — |
сказал Моррель, отирая слезу. |
— Друг мой, — отвечала Валентина, — разве не сказал нам граф, что вся человеческая мудрость заключена в двух словах: " |
"ждать и надеяться"? |
|