II |
Тихо светит по всему миру: то месяц показался из-за горы. |
Будто дамасскою дорого́ю и белою, как снег, кисеею покрыл он гористый берег Днепра, и тень ушла ещё далее в чащу сосен. |
Посереди Днепра плыл дуб. Сидят впереди два хлопца; чёрные козацкие шапки набекрень, и под вёслами, как будто от огнива огонь, летят брызги во все стороны. |
Отчего не поют козаки? |
Не говорят ни о том, как уже ходят по Украйне ксендзы и перекрещивают козацкий народ в католиков; ни о том, как два дни билась при Соленом озере орда. |
Как им петь, как говорить про лихие дела: пан их Данило призадумался, и рукав кармазинного жупана опустился из дуба и черпает воду; пани их Катерина тихо колышет дитя и не сводит с него очей, а на незастланную полотном нарядную сукню серою пылью валится вода. |
Любо глянуть с середины Днепра на высокие горы, на широкие луга, на зелёные леса! |
Горы те — не горы: подошвы у них нет, внизу их как и вверху, острая вершина, и под ними и над ними высокое небо. |
Те леса, что стоят на холмах, не леса: то волосы, поросшие на косматой голове лесного деда. |
Под нею в воде моется борода, и под бородою и над волосами высокое небо. |
Те луга — не луга: то зелёный пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и в верхней половине и в нижней половине прогуливается месяц. |
Не глядит пан Данило по сторонам, глядит он на молодую жену свою. |
— Что, моя молодая жена, моя золотая Катерина, вдалася в печаль? |
— Я не в печаль вдалася, пан мой Данило! |
Меня устрашили чудные рассказы про колдуна. |
Говорят, что он родился таким страшным… |
и никто из детей сызмала не хотел играть с ним. |
Слушай, пан Данило, как страшно говорят: что будто ему все чудилось, что все смеются над ним. |
Встретится ли под тёмный вечер с каким-нибудь человеком, и ему тотчас показывалось, что он открывает рот и выскаливает зубы. |
И на другой день находили мёртвым того человека. |
Мне чудно, мне страшно было, когда я слушала эти рассказы, — говорила Катерина, вынимая платок и вытирая им лицо спавшего на руках дитяти. |
На платке были вышиты ею красным шёлком листья и ягоды. |
Пан Данило ни слова и стал поглядывать на тёмную сторону, где далеко из-за леса чернел земляной вал, из-за вала подымался старый замок. |
Над бровями разом вырезались три морщины; левая рука гладила молодецкие усы. |
— Не так ещё страшно, что колдун, — говорил он, — как страшно то, что он недобрый гость. |
Что ему за блажь пришла притащиться сюда? |
Я слышал, что хотят ляхи строить какую-то крепость, чтобы перерезать нам дорогу к запорожцам. |
Пусть это правда… |
Я разметаю чертовское гнездо, если только пронесётся слух, что у него какой-нибудь притон. |
Я сожгу старого колдуна, так что и воронам нечего будет расклевать. |
Однако ж, думаю, он не без золота и всякого добра. |
Вот где живет этот дьявол! |
Если у него водится золото… |
Мы сейчас будем плыть мимо крестов — это кладбище! тут гниют его нечистые деды. |
Говорят, они все готовы были себя продать за денежку сатане с душою и ободранными жупанами. |
Если ж у него точно есть золото, то мешкать нечего теперь: не всегда на войне можно добыть… |
— Знаю, что затеваешь ты. Ничего не предвещает доброго мне встреча с ним. |
Но ты так тяжело дышишь, так сурово глядишь, очи твои так угрюмо надвинулись бровями!.. |
— Молчи, баба! — |
с сердцем сказал Данило. — С вами кто свяжется, сам станет бабой. |
Хлопец, дай мне огня в люльку! — |
Тут оборотился он к одному из гребцов, который, выколотивши из своей люльки горячую золу, стал перекладывать её в люльку своего пана. — |
Пугает меня колдуном! — |
продолжал пан Данило. — |
Козак, слава богу, ни чертей, ни ксендзов не боится. |
Много было бы проку, если бы мы стали слушаться жён. |
Не так ли, хлопцы? |
наша жена — люлька да острая сабля! |
Катерина замолчала, потупивши очи в сонную воду; а ветер дёргал воду рябью, и весь Днепр серебрился, как волчья шерсть середи ночи. |
Дуб повернул и стал держаться лесистого берега. |
На берегу виднелось кладбище: ветхие кресты толпились в кучку. |
Ни калина не растёт меж ними, ни трава не зеленеет, только месяц греет их с небесной вышины. |
— Слышите ли, хлопцы, крики? |
Кто-то зовёт нас на помощь! — |
сказал пан Данило, оборотясь к гребцам своим. |
— Мы слышим крики, и кажется, с той стороны, — разом сказали хлопцы, указывая на кладбище. |
Но все стихло. |
Лодка поворотила и стала огибать выдавшийся берег. |
Вдруг гребцы опустили весла и недвижно уставили очи. |
Остановился и пан Данило: страх и холод прорезался в козацкие жилы. |
Крест на могиле зашатался, и тихо поднялся из неё высохший мертвец. |
Борода до пояса; на пальцах когти длинные, ещё длиннее самих пальцев. |
Тихо поднял он руки вверх. Лицо все задрожало у него и покривилось. |
Страшную муку, видно, терпел он. |
«Душно мне! душно!» — |
простонал он диким, нечеловечьим голосом. |
Голос его, будто нож, царапал сердце, и мертвец вдруг ушёл под землю. |
Зашатался другой крест, и опять вышел мертвец, ещё страшнее, ещё выше прежнего; весь зарос, борода по колена и ещё длиннее костяные когти. |
Ещё диче закричал он: «Душно мне!» — |
и ушёл под землю. |
Пошатнулся третий крест, поднялся третий мертвец. |
Казалось, одни только кости поднялись высоко над землёю. |
Борода по самые пяты; пальцы с длинными когтями вонзились в землю. Страшно протянул он руки вверх, как будто хотел достать месяца, и закричал так, как будто кто-нибудь стал пилить его жёлтые кости… |
Дитя, спавшее на руках у Катерины, вскрикнуло и пробудилось. Сама пани вскрикнула. Гребцы пороняли шапки в Днепр. Сам пан вздрогнул. |
Все вдруг пропало, как будто не бывало; однако ж долго хлопцы не брались за весла. |
Заботливо поглядел Бурульбаш на молодую жену, которая в испуге качала на руках кричавшее дитя, прижал её к сердцу и поцеловал в лоб. |
— Не пугайся, Катерина! |
Гляди: ничего нет! — |
говорил он, указывая по сторонам. — |
Это колдун хочет устрашить людей, чтобы никто не добрался до нечистого гнезда его. |
Баб только одних он напугает этим! |
дай сюда на руки мне сына! — |
При сем слове поднял пан Данило своего сына вверх и поднёс к губам. — |
Что, Иван, ты не боишься колдунов? |
«Нет, говори, тятя, я козак». |
Полно же, перестань плакать! |
домой приедем! |
Приедем домой — мать накормит кашей, положит тебя спать в люльку, запоёт: Люли, люли, люли! |
Люли, сынку, люли! |
Да вырастай, вырастай в забаву! |
Козачеству на славу, |
Вороженькам в расправу! |
Слушай, Катерина, мне кажется, что отец твой не хочет жить в ладу с нами. |
Приехал угрюмый, суровый, как будто сердится… |
Ну, недоволен, зачем и приезжать. |
Не хотел выпить за козацкую волю! не покачал на руках дитяти! |
Сперва было я ему хотел поверить все, что лежит на сердце, да не берет что-то, и речь заикнулась. |
Нет, у него не козацкое сердце! |
Козацкие сердца, когда встретятся где, как не выбьются из груди друг другу навстречу! |
Что, мои любые хлопцы, скоро берег? |
Ну, шапки я вам дам новые. |
Тебе, Стецько, дам выложенную бархатом и золотом. |
Я её снял вместе с головою у татарина. Весь его снаряд достался мне; одну только его душу я выпустил на волю. |
Ну, причаливай! |
Вот, Иван, мы и приехали, а ты все плачешь! |
Возьми его, Катерина! |
Все вышли. |
Из-за горы показалась соломенная кровля: то дедовские хоромы пана Данила. |
За ними ещё гора, а там уже и поле, а там хоть сто верст пройди, не сыщешь ни одного козака. |
Козацкие сердца, когда встретятся где, как не выбьются из груди друг другу навстречу! |
Что, мои любые хлопцы, скоро берег? |
Ну, шапки я вам дам новые. |
Тебе, Стецько, дам выложенную бархатом и золотом. |
Я её снял вместе с головою у татарина. Весь его снаряд достался мне; одну только его душу я выпустил на волю. |
Ну, причаливай! |
Вот, Иван, мы и приехали, а ты все плачешь! |
Возьми его, Катерина! |
Все вышли. |
Из-за горы показалась соломенная кровля: то дедовские хоромы пана Данила. |
За ними ещё гора, а там уже и поле, а там хоть сто верст пройди, не сыщешь ни одного козака. |
|