“‘If,’ says he, ‘Ivan Nikiforovitch does not come now, I shall not know what to think: surely, he must have some design against me. Pray, Anton Prokofievitch, persuade Ivan Nikiforovitch!’

Сделайте милость, Антон Прокофьевич, говорите Ивана Никифоровича! Что ж, Иван Никифорович? пойдём!

Come, Ivan Nikiforovitch, let us go!

там собралась теперь отличная компания!

a very choice company is already met there.”

Иван Никифорович начал рассматривать петуха, который, стоя на крыльце, изо всей мочи драл горло.

Ivan Nikiforovitch began to look at a cock, which was perched on the roof, crowing with all its might.

– Если бы вы знали, Иван Никифорович, – продолжал усердный депутат, – какой осетрины, какой свежей икры прислали Петру Федоровичу!

“If you only knew, Ivan Nikiforovitch,” pursued the zealous ambassador, “what fresh sturgeon and caviare Peter Feodorovitch has had sent to him!”

При этом Иван Никифорович поворотил свою голову и начал внимательно прислушиваться.

Whereupon Ivan Nikiforovitch turned his head and began to listen attentively.

Это ободрило депутата.

This encouraged the messenger.

– Пойдёмте скорее, там и Фома Григорьевич!

“Come quickly: Thoma Grigorovitch is there too.

Что ж вы? –

Why don’t you come?”

прибавил он, видя, что Иван Никифорович лежал все в одинаковом положении. – Что ж?

he added, seeing that Ivan Nikiforovitch still lay in the same position.

идём или нейдём?

“Shall we go, or not?”

– Не хочу.

“I won’t!”

Это «не хочу» поразило Антона Прокофьевича.

This “I won’t” startled Anton Prokofievitch.

Он уже думал, что убедительное представление его совершенно склонило этого, впрочем, достойного человека, но вместо того услышал решительное «не хочу».

He had fancied that his alluring representations had quite moved this very worthy man; but instead, he heard that decisive “I won’t.”

– Отчего же не хотите вы? –

“Why won’t you?”

спросил он почти с досадою, которая показывалась у него чрезвычайно редко, даже тогда, когда клали ему на голову зажжённую бумагу, чем особенно любили себя тешить судья и городничий.

he asked, with a vexation which he very rarely exhibited, even when they put burning paper on his head, a trick which the judge and the chief of police were particularly fond of indulging in.

Иван Никифорович понюхал табаку.

Ivan Nikiforovitch took a pinch of snuff.

– Воля ваша, Иван Никифорович, я не знаю, что вас удерживает.

“Just as you like, Ivan Nikiforovitch. I do not know what detains you.”

– Чего я пойду? –

“Why don’t I go?”

проговорил наконец Иван Никифорович, – там будет разбойник! –

said Ivan Nikiforovitch at length: “because that brigand will be there!”

Так он называл обыкновенно Ивана Ивановича.

This was his ordinary way of alluding to Ivan Ivanovitch.

Боже праведный!

“Just God!

А давно ли…

and is it long?”

– Ей-богу, не будет! вот как бог свят, что не будет!

“He will not be there, he will not be there!

Чтоб меня на самом этом месте громом убило! –

May the lightning kill me on the spot!”

отвечал Антон Прокофьевич, который готов был божиться десять раз на один час. –

returned Anton Prokofievitch, who was ready to perjure himself ten times in an hour.

Пойдёмте же, Иван Никифорович!

“Come along, Ivan Nikiforovitch!”

– Да вы врёте, Антон Прокофьевич, он там?

“You lie, Anton Prokofievitch! he is there!”

– Ей-богу, ей-богу, нет!

“By Heaven, by Heaven, he’s not!

Чтобы я не сошёл с этого места, если он там!

May I never stir from this place if he’s there!

Да и сами посудите, с какой стати мне лгать?

Now, just think for yourself, what object have I in lying?

Чтоб мне руки и ноги отсохли!..

May my hands and feet wither!--

Что, и теперь не верите? Чтоб я околел тут же перед вами!

!--What, don’t you believe me now?

чтоб ни отцу, ни матери моей, ни мне не видать царствия небесного!

May I perish right here in your presence!

Ещё не верите?

Don’t you believe me yet?”

Иван Никифорович этими уверениями совершенно успокоился и велел своему камердинеру в безграничном сюртуке принесть шаровары и нанковый казакин.

Ivan Nikiforovitch was entirely reassured by these asseverations, and ordered his valet, in the boundless coat, to fetch his trousers and nankeen spencer.

Я полагаю, что описывать, каким образом Иван Никифорович надевал шаровары, как ему намотали галстук и, наконец, надели казакин, который под левым рукавом лопнул, совершенно излишне.

To describe how Ivan Nikiforovitch put on his trousers, how they wound his neckerchief about his neck, and finally dragged on his spencer, which burst under the left sleeve, would be quite superfluous.

Довольно, что он во все это время сохранял приличное спокойствие и не отвечал ни слова на предложения Антона Прокофьевича – что-нибудь променять на его турецкий кисет.

Suffice it to say, that during the whole of the time he preserved a becoming calmness of demeanour, and answered not a word to Anton Prokofievitch’s proposition to exchange something for his Turkish tobacco-pouch.

Между тем собрание с нетерпением ожидало решительной минуты, когда явится Иван Никифорович и исполнится наконец всеобщее желание, чтобы сии достойные люди примирились между собою; многие были почти уверены, что не придёт Иван Никифорович.

Meanwhile, the assembly awaited with impatience the decisive moment when Ivan Nikiforovitch should make his appearance and at length comply with the general desire that these worthy people should be reconciled to each other. Many were almost convinced that Ivan Nikiforovitch would not come.

Городничий даже бился об заклад с кривым Иваном Ивановичем, что не придёт, но разошёлся только потому, что кривой Иван Иванович требовал, чтобы тот поставил в заклад подстреленную свою ногу, а он кривое око, – чем городничий очень обиделся, а компания потихоньку смеялась.

Even the chief of police offered to bet with one-eyed Ivan Ivanovitch that he would not come; and only desisted when one-eyed Ivan Ivanovitch demanded that he should wager his lame foot against his own bad eye, at which the chief of police was greatly offended, and the company enjoyed a quiet laugh.

Никто ещё не садился за стол, хотя давно уже был второй час – время, в которое в Миргороде, даже в парадных случаях, давно уже обедают.

No one had yet sat down to the table, although it was long past two o’clock, an hour before which in Mirgorod, even on ceremonial occasions, every one had already dined.

Едва только Антон Прокофьевич появился в дверях, как в то же мгновение был обступлен всеми.

No sooner did Anton Prokofievitch show himself in the doorway, then he was instantly surrounded.

Антон Прокофьевич на все вопросы закричал одним решительным словом: «Не будет».

Anton Prokofievitch, in answer to all inquiries, shouted the all-decisive words, “He will not come!”

Едва только он это произнёс, и уже град выговоров, браней, а может быть, и щелчков, готовился посыпаться на его голову за неудачу посольства, как вдруг дверь отворилась и – вошёл Иван Никифорович.

No sooner had he uttered them than a hailstorm of reproaches, scoldings, and, possibly, even fillips were about to descend upon his head for the ill success of his mission, when all at once the door opened, and — Ivan Nikiforovitch entered.

Если бы показался сам сатана или мертвец, то они бы не произвели такого изумления на все общество, в какое повергнул его неожиданный приход Ивана Никифоровича.

If Satan himself or a corpse had appeared, it would not have caused such consternation amongst the company as Ivan Nikiforovitch’s unexpected arrival created.

А Антон Прокофьевич только заливался, ухватившись за бока, от радости, что так подшутил над всею компаниею.

But Anton Prokofievitch only went off into a fit of laughter, and held his sides with delight at having played such a joke upon the company.

Как бы то ни было, только это было почти невероятно для всех, чтобы Иван Никифорович в такое короткое время мог одеться, как прилично дворянину.

At all events, it was almost past the belief of all that Ivan Nikiforovitch could, in so brief a space of time, have attired himself like a respectable gentleman.

Ивана Ивановича в это время не было; он зачем-то вышел.

Ivan Ivanovitch was not there at the moment: he had stepped out somewhere.

Очнувшись от изумления, вся публика приняла участие в здоровье Ивана Никифоровича и изъявила удовольствие, что он раздался в толщину.

Recovering from their amazement, the guests expressed an interest in Ivan Nikiforovitch’s health, and their pleasure at his increase in breadth.

Иван Никифорович целовался со всяким и говорил: «Очень одолжен».

Ivan Nikiforovitch kissed every one, and said, “Very much obliged!”

Между тем запах борща понёсся чрез комнату и пощекотал приятно ноздри проголодавшимся гостям.

Meantime, the fragrance of the beet-soup was wafted through the apartment, and tickled the nostrils of the hungry guests very agreeably.

Все повалили в столовую.

All rushed headlong to table.

Вереница дам, говорливых и молчаливых, тощих и толстых, потянулась вперёд, и длинный стол зарябел всеми цветами.

The line of ladies, loquacious and silent, thin and stout, swept on, and the long table soon glittered with all the hues of the rainbow.

Не стану описывать кушаньев, какие были за столом! Ничего не упомяну ни о мнишках в сметане, ни об утрибке 💬, которую подавали к борщу, ни об индейке с сливами и изюмом, ни о том кушанье, которое очень походило видом на сапоги, намоченные в квасе, ни о том соусе, который есть лебединая песнь старинного повара, – о том соусе, который подавался обхваченный весь винным пламенем, что очень забавляло и вместе пугало дам.

I will not describe the courses: I will make no mention of the curd dumplings with sour cream, nor of the dish of pig’s fry that was served with the soup, nor of the turkey with plums and raisins, nor of the dish which greatly resembled in appearance a boot soaked in kvas, nor of the sauce, which is the swan’s song of the old-fashioned cook, nor of that other dish which was brought in all enveloped in the flames of spirit, and amused as well as frightened the ladies extremely.

Не стану говорить об этих кушаньях потому, что мне гораздо более нравится есть их, нежели распространяться об них в разговорах.

I will say nothing of these dishes, because I like to eat them better than to spend many words in discussing them.

Ивану Ивановичу очень понравилась рыба, приготовленная с хреном.

Ivan Ivanovitch was exceedingly pleased with the fish dressed with horse-radish.

Он особенно занялся этим полезным и питательным упражнением.

He devoted himself especially to this useful and nourishing preparation.

Выбирая самые тонкие рыбьи косточки, он клал их на тарелку и как-то нечаянно взглянул насупротив: творец небесный, как это было странно!

Picking out all the fine bones from the fish, he laid them on his plate; and happening to glance across the table — Heavenly Creator; but this was strange!

Против него сидел Иван Никифорович!

Opposite him sat Ivan Nikiforovitch.

В одно и то же самое время взглянул и Иван Никифорович!.. Нет!.. не могу!.. Дайте мне другое перо!

At the very same instant Ivan Nikiforovitch glanced up also — No, I can do no more — Give me a fresh pen with a fine point for this picture!

Перо моё вяло, мертво, с тонким расщепом для этой картины!

mine is flabby.

Лица их с отразившимся изумлением сделались как бы окаменелыми.

Their faces seemed to turn to stone whilst still retaining their defiant expression.

Каждый из них увидел лицо давно знакомое, к которому, казалось бы, невольно готов подойти, как к приятелю неожиданному, и поднесть рожок с словом: «одолжайтесь», или: «смею ли просить об одолжении»; но вместе с этим то же самое лицо было страшно, как нехорошее предзнаменование!

Each beheld a long familiar face, to which it should have seemed the most natural of things to step up, involuntarily, as to an unexpected friend, and offer a snuff-box, with the words, “Do me the favour,” or “Dare I beg you to do me the favour?” Instead of this, that face was terrible as a forerunner of evil.

Пот катился градом у Ивана Ивановича и у Ивана Никифоровича.

The perspiration poured in streams from Ivan Ivanovitch and Ivan Nikiforovitch.

Присутствующие, все, сколько их ни было за столом, онемели от внимания и не отрывали глаз от некогда бывших друзей.

All the guests at the table grew dumb with attention, and never once took their eyes off the former friends.

Дамы, которые до того времени были заняты довольно интересным разговором, о том, каким о разом делаются каплуны, вдруг прервали разговор.

The ladies, who had been busy up to that time on a sufficiently interesting discussion as to the preparation of capons, suddenly cut their conversation short.

Все стихло!

All was silence.

Это была картина, достойная кисти великого художника!

It was a picture worthy of the brush of a great artist.

Наконец Иван Иванович вынул носовой платок и начал сморкаться; а Иван Никифорович осмотрелся вокруг и остановил глаза на растворённой двери.

At length Ivan Ivanovitch pulled out his handkerchief and began to blow his nose; whilst Ivan Nikiforovitch glanced about and his eye rested on the open door.

Городничий тотчас заметил это движение и велел затворить дверь покрепче.

The chief of police at once perceived this movement, and ordered the door to be fastened.

Тогда каждый из друзей начал кушать и уже ни разу не взглянули друг на друга.

Then both of the friends began to eat, and never once glanced at each other again.

Как только кончился обед, оба прежние приятели схватились с мест и начали искать шапок, чтобы улизнуть.

As soon as dinner was over, the two former friends both rose from their seats, and began to look for their hats, with a view to departure.

Тогда городничий мигнул, и Иван Иванович, – не тот Иван Иванович, а другой, что с кривым глазом, – стал за спиною Ивана Никифоровича, а городничий зашёл за спину Ивана Ивановича, и оба начали подталкивать их сзади, чтобы спихнуть их вместе и не выпускать до тех пор, пока не подадут рук.

Then the chief beckoned; and Ivan Ivanovitch — not our Ivan Ivanovitch, but the other with the one eye — got behind Ivan Nikiforovitch, and the chief stepped behind Ivan Ivanovitch, and the two began to drag them backwards, in order to bring them together, and not release them till they had shaken hands with each other.

Иван Иванович, что с кривым глазом, натолкнул Ивана Никифоровича, хотя и несколько косо, однако ж довольно ещё удачно и в то место, где стоял Иван Иванович; но городничий сделал дирекцию слишком в сторону, потому что он никак не мог управиться с своевольною пехотою, не слушавшею на тот раз никакой команды и, как назло, закидывавшею чрезвычайно далеко и совершенно в противную сторону (что, может, происходило оттого, что за столом было чрезвычайно много разных наливок), так что Иван Иванович упал на даму в красном платье, которая из любопытства просунулась в самую средину.

Ivan Ivanovitch, the one-eyed, pushed Ivan Nikiforovitch, with tolerable success, towards the spot where stood Ivan Ivanovitch. But the chief of police directed his course too much to one side, because he could not steer himself with his refractory leg, which obeyed no orders whatever on this occasion, and, as if with malice and aforethought, swung itself uncommonly far, and in quite the contrary direction, possibly from the fact that there had been an unusual amount of fruit wine after dinner, so that Ivan Ivanovitch fell over a lady in a red gown, who had thrust herself into the very midst, out of curiosity.

Такое предзнаменование не предвещало ничего доброго.

Such an omen forboded no good.

Однако ж судья, чтоб поправить это дело, занял место городничего и, потянувши носом с верхней губы весь табак, отпихнул Ивана Ивановича в другую сторону.

Nevertheless, the judge, in order to set things to rights, took the chief of police’s place, and, sweeping all the snuff from his upper lip with his nose, pushed Ivan Ivanovitch in the opposite direction.

В Миргороде это обыкновенный способ примирения. Он несколько похож на игру в мячик.

In Mirgorod this is the usual manner of effecting a reconciliation: it somewhat resembles a game of ball.

Как только судья пихнул Ивана Ивановича, Иван Иванович с кривым глазом упёрся всею силою и пихнул Ивана Никифоровича, с которого пот валился, как дождевая вода с крыши.

As soon as the judge pushed Ivan Ivanovitch, Ivan Ivanovitch with the one eye exerted all his strength, and pushed Ivan Nikiforovitch, from whom the perspiration streamed like rain-water from a roof.

Несмотря на то что оба приятеля весьма упирались, однако ж таки были столкнуты, потому что обе действовавшие стороны получили значительное подкрепление со стороны других гостей.

In spite of the fact that the friends resisted to the best of their ability, they were nevertheless brought together, for the two chief movers received reinforcements from the ranks of their guests.

Тогда обступили их со всех сторон тесно и не выпускали до тех пор, пока они не решились подать друг другу руки.

Then they were closely surrounded on all sides, not to be released until they had decided to give one another their hands.

– Бог с вами, Иван Никифорович и Иван Иванович!

“God be with you, Ivan Nikiforovitch and Ivan Ivanovitch!

Скажите по совести, за что вы поссорились? не по пустякам ли?

declare upon your honour now, that what you quarrelled about were mere trifles, were they not?

Не совестно ли вам перед людьми и перед богом!

Are you not ashamed of yourselves before people and before God?”

– Я не знаю, – сказал Иван Никифорович, пыхтя от усталости (заметно было, что он был весьма не прочь от примирения), – я не знаю, что я такое сделал Ивану Ивановичу; за что же он порубил мой хлев и замышлял погубить меня?

“I do not know,” said Ivan Nikiforovitch, panting with fatigue, though it is to be observed that he was not at all disinclined to a reconciliation, “I do not know what I did to Ivan Ivanovitch; but why did he destroy my coop and plot against my life?”

– Не повинен ни в каком злом умысле, – говорил Иван Иванович, не обращая глаз на Ивана Никифоровича. –

“I am innocent of any evil designs!” said Ivan Ivanovitch, never looking at Ivan Nikiforovitch.

Клянусь и пред богом и пред вами, почтенное дворянство, я ничего не сделал моему врагу.

“I swear before God and before you, honourable noblemen, I did nothing to my enemy!

За что же он меня поносит и наносит вред моему чину и званию?

Why does he calumniate me and insult my rank and family?”

– Какой же я вам, Иван Иванович, нанёс вред? –

“How have I insulted you, Ivan Ivanovitch?”

сказал Иван Никифорович.

said Ivan Nikiforovitch.

Ещё одна минута объяснения – и давнишняя вражда готова была погаснуть.

One moment more of explanation, and the long enmity would have been extinguished.

Уже Иван Никифорович полез в карман, чтобы достать рожок и сказать: «Одолжайтесь».

Ivan Nikiforovitch was already feeling in his pocket for his snuff-box, and was about to say, “Do me the favour.”

– Разве это не вред, – отвечал Иван Иванович, не подымая глаз, – когда вы, милостивый государь, оскорбили мой чин и фамилию таким словом, которое неприлично здесь сказать?

“Is it not an insult,” answered Ivan Ivanovitch, without raising his eyes, “when you, my dear sir, insulted my honour and my family with a word which it is improper to repeat here?”

– Позвольте вам сказать по-дружески, Иван Иванович! (при этом Иван Никифорович дотронулся пальцем до пуговицы Ивана Ивановича, что означало совершенное его расположение), – вы обиделись за черт знает что такое: за то, что я вас назвал гусаком…

“Permit me to observe, in a friendly manner, Ivan Ivanovitch,” here Ivan Nikiforovitch touched Ivan Ivanovitch’s button with his finger, which clearly indicated the disposition of his mind, “that you took offence, the deuce only knows at what, because I called you a ‘goose’--”

Иван Никифорович спохватился, что сделал неосторожность, произнёсши это слово; но уже было поздно: слово было произнесено.

It occurred to Ivan Nikiforovitch that he had made a mistake in uttering that word; but it was too late: the word was said.

Все пошло к черту!

Everything went to the winds.

Когда при произнесении этого слова без свидетелей Иван Иванович вышел из себя и пришёл в такой гнев, в каком не дай бог видывать человека, – что ж теперь, посудите, любезные читатели, что теперь, когда это убийственное слово произнесено было в собрании, в котором находилось множество дам, перед которыми Иван Иванович любил быть особенно приличным?

It, on the utterance of this word without witnesses, Ivan Ivanovitch lost control of himself and flew into such a passion as God preserve us from beholding any man in, what was to be expected now? I put it to you, dear readers, what was to be expected now, when the fatal word was uttered in an assemblage of persons among whom were ladies, in whose presence Ivan Ivanovitch liked to be particularly polite?

Поступи Иван Никифорович не таким образом, скажи он птица, а не гусак, ещё бы можно было поправить. Но – все кончено! Он бросил на Ивана Никифоровича взгляд – и какой взгляд!

If Ivan Nikiforovitch had set to work in any other manner, if he had only said bird and not goose, it might still have been arranged, but all was at an end.

Если бы этому взгляду придана была власть исполнительная, то он обратил бы в прах Ивана Никиноровича.

He gave one look at Ivan Nikiforovitch, but such a look! If that look had possessed active power, then it would have turned Ivan Nikiforovitch into dust.

Гости поняли этот взгляд и поспешили сами разлучить их.

The guests understood the look and hastened to separate them.

И этот человек, образец кротости, который ни одну нищую не пропускал, чтоб не расспросить её, выбежал в ужасном бешенстве.

And this man, the very model of gentleness, who never let a single poor woman go by without interrogating her, rushed out in a fearful rage.

Такие сильные бури производят страсти!

Such violent storms do passions produce!

Целый месяц ничего не было слышно об Иване Ивановиче.

For a whole month nothing was heard of Ivan Ivanovitch.

Он заперся в своём доме.

He shut himself up at home.

Заветный сундук был отпёрт, из сундука были вынуты – что же? карбованцы! старые, дедовские карбованцы!

His ancestral chest was opened, and from it were taken silver rubles, his grandfather’s old silver rubles!

И эти карбованцы перешли в запачканные руки чернильных дельцов.

And these rubles passed into the ink-stained hands of legal advisers.

Дело было перенесено в палату. И когда получил Иван Иванович радостное известие, что завтра решится оно, тогда только выглянул на свет и решился выйти из дому.

The case was sent up to the higher court; and when Ivan Ivanovitch received the joyful news that it would be decided on the morrow, then only did he look out upon the world and resolve to emerge from his house.

Увы!

Alas!

с того времени палата извещала ежедневно, что дело кончится завтра, в продолжение десяти лет!

from that time forth the council gave notice day by day that the case would be finished on the morrow, for the space of ten years.

Назад тому лет пять я проезжал чрез город Миргород.

Five years ago, I passed through the town of Mirgorod.

Я ехал в дурное время.

I came at a bad time.

Тогда стояла осень с своею грустно-сырою погодою, грязью и туманом.

It was autumn, with its damp, melancholy weather, mud and mists.

Какая-то ненатуральная зелень – творение скучных, беспрерывных дождей – покрывала жидкою сетью поля и нивы, к которым она так пристала, как шалости старику, розы – старухе.

An unnatural verdure, the result of incessant rains, covered with a watery network the fields and meadows, to which it is as well suited as youthful pranks to an old man, or roses to an old woman.

На меня тогда сильное влияние производила погода: я скучал, когда она была скучна. Но, несмотря на то, когда я стал подъезжать к Миргороду, то почувствовал, что у меня сердце бьётся сильно.

The weather made a deep impression on me at the time: when it was dull, I was dull; but in spite of this, when I came to pass through Mirgorod, my heart beat violently.

Боже, сколько воспоминаний!

God, what reminiscences!

Я двенадцать лет не видал Миргорода.

I had not seen Mirgorod for twenty years.

Здесь жили тогда в трогательной дружбе два единственные человека, два единственные друга.

Here had lived, in touching friendship, two inseparable friends.

А сколько вымерло знаменитых людей!

And how many prominent people had died!

Судья Демьян Демьянович уже тогда был покойником; Иван Иванович, что с кривым глазом, тоже приказал долго жить.

Judge Demyan Demyanovitch was already gone: Ivan Ivanovitch, with the one eye, had long ceased to live.

Я въехал в главную улицу; везде стояли шесты с привязанным вверху пуком соломы: производилась какая-то новая планировка!

I entered the main street. All about stood poles with bundles of straw on top: some alterations were in progress.

Несколько изб было снесено.

Several dwellings had been removed.

Остатки заборов и плетней торчали уныло.

The remnants of board and wattled fences projected sadly here and there.

День был тогда праздничный; я приказал рогоженную кибитку свою остановить перед церковью и вошёл так тихо, что никто не обратился.

It was a festival day. I ordered my basket chaise to stop in front of the church, and entered softly that no one might turn round.

Правда, и некому было. Церковь была пуста. Народу почти никого. Видно было, что и самые богомольные побоялись грязи.

To tell the truth, there was no need of this: the church was almost empty; there were very few people; it was evident that even the most pious feared the mud.

Свечи при пасмурном, лучше сказать – больном дне, как-то были странно неприятны; тёмные притворы были печальны; продолговатые окна с круглыми стёклами обливались дождливыми слезами.

The candles seemed strangely unpleasant in that gloomy, or rather sickly, light. The dim vestibule was melancholy; the long windows, with their circular panes, were bedewed with tears of rain.

Я отошёл в притвор и оборотился к одному почтенному старику с поседевшими волосами: – Позвольте узнать, жив ли Иван Никифорович?

I retired into the vestibule, and addressing a respectable old man, with greyish hair, said, “May I inquire if Ivan Nikiforovitch is still living?”

В это время лампада вспыхнула живее пред иконою, и свет прямо ударился в лицо моего соседа.

At that moment the lamp before the holy picture burned up more brightly and the light fell directly upon the face of my companion.

Как же я удивился, когда, рассматривая, увидел черты знакомые!

What was my surprise, on looking more closely, to behold features with which I was acquainted!

Это был сам Иван Никифорович!

It was Ivan Nikiforovitch himself!

Но как изменился!

But how he had changed!

– Здоровы ли вы, Иван Никифорович?

“Are you well, Ivan Nikiforovitch?

Как же вы постарели!

How old you have grown!”

– Да, постарел.

“Yes, I have grown old.

Я сегодня из Полтавы, – отвечал Иван Никифорович.

I have just come from Poltava to-day,” answered Ivan Nikiforovitch.

– Что вы говорите!

“You don’t say so!

вы ездили в Полтаву в такую дурную погоду.

you have been to Poltava in such bad weather?”

– Что ж делать!

“What was to be done?

тяжба…

that lawsuit — ”

При этом я невольно вздохнул. Иван Никифорович заметил этот вздох и сказал:

At this I sighed involuntarily.

– Не беспокойтесь, я имею верное известие, что дело решится на следующей неделе, и в мою пользу.

Ivan Nikiforovitch observed my sigh, and said, “Do not be troubled: I have reliable information that the case will be decided next week, and in my favour.”

Я пожал плечами и пошёл узнать что-нибудь об Иване Ивановиче.

I shrugged my shoulders, and went to seek news of Ivan Ivanovitch.

– Иван Иванович здесь, – сказал мне кто-то, – он на крылосе.

“Ivan Ivanovitch is here,” some one said to me, “in the choir.”

Я увидел тогда тощую фигуру.

I saw a gaunt form.

Это ли Иван Иванович?

Was that Ivan Ivanovitch?

Лицо было покрыто морщинами, волосы были совершенно белые; но бекеша была все та же.

His face was covered with wrinkles, his hair was perfectly white; but the pelisse was the same as ever.

После первых приветствий Иван Иванович, обратившись ко мне с весёлою улыбкою, которая так всегда шла к его воронкообразному лицу, сказал: – Уведомить ли вас о приятной новости?

After the first greetings were over, Ivan Ivanovitch, turning to me with a joyful smile which always became his funnel-shaped face, said, “Have you been told the good news?”

– О какой новости? –

“What news?”

спросил я.

I inquired.

– Завтра непременно решится моё дело. Палата сказала наверное.

“My case is to be decided to-morrow without fail: the court has announced it decisively.”

Я вздохнул ещё глубже и поскорее поспешил проститься, потому что я ехал по весьма важному делу, и сел в кибитку.

I sighed more deeply than before, made haste to take my leave, for I was bound on very important business, and seated myself in my kibitka.

Тощие лошади, известные в Миргороде под именем курьерских, потянулись, производя копытами своими, погружавшимися в серую массу грязи, неприятный для слуха звук.

The lean nags known in Mirgorod as post-horses started, producing with their hoofs, which were buried in a grey mass of mud, a sound very displeasing to the ear.

Дождь лил ливмя на жида, сидевшего на козлах и накрывшегося рогожкою.

The rain poured in torrents upon the Jew seated on the box, covered with a rug.

Сырость меня проняла насквозь.

The dampness penetrated through and through me.

Печальная застава с будкою, в которой инвалид чинил серые доспехи свои, медленно пронеслась мимо.

The gloomy barrier with a sentry-box, in which an old soldier was repairing his weapons, was passed slowly.

Опять то же поле, местами изрытое, чёрное, местами зеленеющее, мокрые галки и вороны, однообразный дождь, слезливое без просвету небо. –

Again the same fields, in some places black where they had been dug up, in others of a greenish hue; wet daws and crows; monotonous rain; a tearful sky, without one gleam of light!...

Скучно на этом свете, господа!

It is gloomy in this world, gentlemen!


		End

Get short URL

Text alignment