THE DINNER It was about dinnertime when Ivan Fiodorovich drove into the hamlet of Khortyshche, and he felt a little timid as he approached the country house.

Дом этот был длинный и не под очеретяною, как у многих окружных помещиков, но под деревянною крышею.

It was a long house, not thatched with reeds like the houses of many of the neighboring landowners, but with a wooden roof.

Два амбара в дворе тоже под деревянною крышею; ворота дубовые.

Two barns in the yard also had wooden roofs: the gate was of oak.

Иван Федорович похож был на того франта, который, заехав на бал, видит всех, куда ни оглянется, одетых щеголеватее его.

Ivan Fiodorovich felt like a dandy who, on arriving at a ball, sees everyone more smartly dressed than himself.

Из почтения он остановил свой возок возле амбара и подошёл пешком к крыльцу.

He stopped his horse by the barn as a sign of respect and went on foot toward the front door.

— А! Иван Федорович! —

“Ah, Ivan Fiodorovich!”

закричал толстый Григорий Григорьевич, ходивший по двору в сюртуке, но без галстука, жилета и подтяжек.

cried the fat man Grigory Grigorievich, who was crossing the yard in his coat but without necktie, vest, and suspenders.

Однако ж и этот наряд, казалось, обременял его тучную ширину, потому что пот катился с него градом. —

But apparently this attire weighed oppressively on his bulky person, for the perspiration was streaming down him.

Что же вы говорили, что сейчас, как только увидитесь с тетушкой, приедете, да и не приехали? —

“Why, you said you would come as soon as you had seen your aunt, and all this time you have not been here?”

После сих слов губы Ивана Федоровича встретили те же самые знакомые подушки.

After these words Ivan Fiodorovich’s lips found themselves again in contact with the same cushions.

— Большею частию занятия по хозяйству…

“I’ve been busy looking after the land...

Я-с приехал к вам на минутку, собственно по делу…

I have come just for a minute to see you on business....”

— На минутку?

“For a minute?

Вот этого-то не будет.

Well, that won’t do.

Эй, хлопче! —

Hey, boy!”

закричал толстый хозяин, и тот же самый мальчик в козацкой свитке выбежал из кухни. —

shouted the fat gentleman, and the same boy in the Cossack coat ran out of the kitchen.

Скажи Касьяну, чтобы ворота сейчас запер, слышишь, запер крепче!

“Tell Kasian to shut the gate tight, do you hear! make it fast!

А коней вот этого пана распряг бы сию минуту!

And unharness this gentleman’s horse this minute.

Прошу в комнату; здесь такая жара, что у меня вся рубашка мокра.

Please come indoors; it is so hot out here that my shirt’s soaked.”

Иван Федорович, вошедши в комнату, решился не терять напрасно времени и, несмотря на свою робость, наступать решительно.

On going indoors Ivan Fiodorovich made up his mind to lose no time and in spite of his shyness to act with decision.

— Тетушка имела честь…

“My aunt had the honor...

сказывала мне, что дарственная запись покойного Степана Кузьмича…

she told me that a deed of the late Stepan Kuzmich’s...”

Трудно изобразить, какую неприятную мину сделало при этих словах обширное лицо Григория Григорьевича.

It is difficult to describe the unpleasant grimace made by the broad face of Grigory Grigorievich at these words.

— Ей-богу, ничего не слышу! —

“Oh dear, I hear nothing!”

отвечал он. —

he responded.

Надобно вам сказать, что у меня в левом ухе сидел таракан. В русских избах проклятые кацапы везде поразводили тараканов. Невозможно описать никаким пером, что за мучение было. Так вот и щекочет, так и щекочет.

“I must tell you that a cockroach got into my left ear (those damned Russians breed cockroaches in all their huts); no pen can describe what agony it was, it kept tickling and tickling.

Мне помогла уже одна старуха самым простым средством…

An old woman cured me by the simplest means...”

— Я хотел сказать… —

“I meant to say...”

осмелился прервать Иван Федорович, видя, что Григорий Григорьевич с умыслом хочет поворотить речь на другое, — что в завещании покойного Степана Кузьмича упоминается, так сказать, о дарственной записи…

Ivan Fiodorovich ventured to interrupt, seeing that Grigory Grigorievich was intentionally changing the subject; “that in the late Stepan Kuzmich’s will mention is made, so to speak, of a deed...

по ней следует-с мне…

According to it I ought...”

— Я знаю, это вам тетушка успела наговорить.

“I know; so your aunt has told you that story already.

Это ложь, ей-богу, ложь!

It’s a lie, I swear it is!

Никакой дарственной записи дядюшка не делал.

My uncle made no deed.

Хотя, правда, в завещании и упоминается о какой-то записи; но где же она?

Though, indeed, some such thing is referred to in the will. But where is it?

никто не представил её.

No one has produced it.

Я вам это говорю потому, что искренно желаю вам добра.

I tell you this because I sincerely wish you well.

Ей-богу, это ложь!

I assure you it is a lie!”

Иван Федорович замолчал, рассуждая, что, может быть, и в самом деле тетушке так только показалось.

Ivan Fiodorovich said nothing, reflecting that possibly his aunt really might be mistaken.

— А вот идёт сюда матушка с сёстрами! —

“Ah, here comes Mother with my sisters!”

сказал Григорий Григорьевич, — следовательно, обед готов.

said Grigory Grigorievich, “so dinner is ready. Let us go!”

Пойдёмте! — При сем он потащил Ивана Федоровича за руку в комнату, в которой стояла на столе водка и закуски.

And he drew Ivan Fiodorovich by the hand into a room in which vodka and snacks were on a table.

В то самое время вошла старушка, низенькая, совершенный кофейник в чепчике, с двумя барышнями — белокурой и черноволосой.

At the same time a short little old lady, a coffeepot in a cap, with two young ladies, one fair and one dark, came in.

Иван Федорович, как воспитанный кавалер, подошёл сначала к старушкиной ручке, а после к ручкам обеих барышень.

Ivan Fiodorovich, like a well-bred gentleman, went up to kiss the old lady’s hand and then to kiss the hands of the two young ladies.

— Это, матушка, наш сосед, Иван Федорович Шпонька! — сказал Григорий Григорьевич.

“This is our neighbor, Ivan Fiodorovich Shponka, Mother,” said Grigory Grigorievich.

Старушка смотрела пристально на Ивана Федоровича, или, может быть, только казалась смотревшею.

The old lady looked intently at Ivan Fiodorovich, or perhaps it only seemed that she looked intently at him.

Впрочем, это была совершенная доброта. Казалось, она так и хотела спросить Ивана Федоровича:

She was good-natured simplicity itself, though; she looked as though she would like to ask Ivan Fiodorovich:

сколько вы на зиму насоливаете огурцов?

“How many cucumbers has your aunt pickled for the winter?”

— Вы водку пили? —

“Have you had some vodka?”

спросила старушка.

the old lady asked.

— Вы, матушка, верно, не выспались, — сказал Григорий Григорьевич, — кто ж спрашивает гостя, пил ли он?

“You can’t be yourself, Mother,” said Grigory Grigorievich.

Вы потчуйте только; а пили ли мы или нет, это наше дело. Иван Федорович! прошу, золототысячниковой или трохимовской сивушки, какой вы лучше любите? Иван Иванович, а ты что стоишь? — произнёс Григорий Григорьевич, оборотившись назад, и Иван Федорович увидел подходившего к водке Ивана Ивановича, в долгополом сюртуке с огромным стоячим воротником, закрывавшим весь его затылок, так что голова его сидела в воротнике, как будто в бричке.

“Who asks a visitor whether he has had anything?

Иван Иванович подошёл к водке, потёр руки, рассмотрел хорошенько рюмку, налил, поднёс к свету, вылил разом из рюмки всю водку в рот, но, не проглатывая, пополоскал ею хорошенько во рту, после чего уже проглотил; и, закусивши хлебом с солеными опёнками, оборотился к Ивану Федоровичу.

You offer it to him, that’s all.

— Не с Иваном ли Федоровичем, господином Шпонькою, имею честь говорить?

Whether he wants to drink or not is his business. Ivan Fiodorovich!

— Так точно-с, — отвечал Иван Федорович.

the centaury-flavored vodka or the Trofimov brand? Which do you prefer?

— Очень много изволили перемениться с того времени, как я вас знаю.

And you, Ivan Ivanovich, why are you standing there?”

Как же, — продолжал Иван Иванович, — я ещё помню вас вот какими! — При этом поднял он ладонь на аршин от пола. — Покойный батюшка ваш, дай боже ему царствие небесное, редкий был человек.

Grigory Grigorievich said, turning around, and Ivan Fiodorovich saw the gentleman so addressed approaching the vodka, in a frock coat and an immense stand-up collar, which covered the whole back of his head, so that his head sat in it, as though it were a chaise.

Арбузы и дыни всегда бывали у него такие, какие теперь нигде не найдёте.

Ivan Ivanovich went up to the vodka and rubbed his hands, carefully examined the wineglass, filled it, held it up to the light, and poured all the vodka at once into his mouth.

Вот хоть бы и тут, — продолжал он, отводя его в сторону, — подадут вам за столом дыни. Что это за дыни? —

He did not, however, swallow it at once, but rinsed his mouth thoroughly with it first before finally swallowing it, and then after eating some bread and salted mushrooms, he turned to Ivan Fiodorovich.

смотреть не хочется!

“Is it not Ivan Fiodorovich, Mr. Shponka, I have the honor of addressing?” “Yes, certainly,” answered Ivan Fiodorovich.

Верите ли, милостивый государь, что у него были арбузы, — произнёс он с таинственным видом, расставляя руки, как будто бы хотел обхватить толстое дерево, — ей-богу, вот какие!

“You have changed a great deal, sir, since I saw you last. Why!” he continued, “I remember you when you were that high!” As he spoke he held his hand a yard from the floor.

— Пойдёмте за стол! —

“Your poor father, God grant him the kingdom of heaven, was a rare man. He used to have melons such as you never see anywhere now. Here, for instance,” he went on, drawing him aside, “they’ll set melons before you on the table—such melons!

сказал Григорий Григорьевич, взявши Ивана Федоровича за руку.

You won’t care to look at them! Would you believe it, sir, he used to have watermelons,” he pronounced with a mysterious air, flinging out his arms as if he were about to embrace a stout tree trunk, “God bless me, they were as big as this!”

Все вышли в столовую.

“Come to dinner!”

Григорий Григорьевич сел на обыкновенном своём месте, в конце стола, завесившись огромною салфеткою и походя в этом виде на тех героев, которых рисуют цирюльники на своих вывесках.

said Grigory Grigorievich, taking Ivan Fiodorovich by the arm. Grigory Grigorievich sat down in his usual place at the end of the table, draped with an enormous tablecloth which made him resemble the Greek heroes depicted by barbers on their signs.

Иван Федорович, краснея, сел на указанное ему место против двух барышень; а Иван Иванович не преминул поместиться возле него, радуясь душевно, что будет кому сообщать свои познания.

Ivan Fiodorovich, blushing, sat down in the place assigned to him, facing the two young ladies; and Ivan Ivanovich did not let slip the chance of sitting down beside him, inwardly rejoicing that he had someone to whom he could impart his various bits of information.

— Вы напрасно взяли куприк, Иван Федорович!

“You shouldn’t take the end, Ivan Fiodorovich!

Это индейка! —

It’s a turkey!”

сказала старушка, обратившись к Ивану Федоровичу, которому в это время поднёс блюдо деревенский официант в сером фраке с чёрною заплатою. —

said the old lady, addressing Ivan Fiodorovich, to whom the village waiter in a gray frock coat patched with black was offering a dish.

Возьмите спинку!

“Take the back!”

— Матушка!

“Mother!

ведь вас никто не просит мешаться! —

no one asked you to interfere!”

произнёс Григорий Григорьевич. —

commented Grigory Grigorievich.

Будьте уверены, что гость сам знает, что ему взять!

“You may be sure our visitor knows what to take himself! Ivan Fiodorovich!

Иван Федорович, возьмите крылышко, вон другое, с пупком!

take a wing, the other one there with the gizzard!

Да что ж вы так мало взяли?

But why have you taken so little?

Возьмите стегнушко!

Take a leg!

Ты что разинул рот с блюдом?

Why do you gape at him?” he asked the waiter holding the dish.

Проси!

“Ask him!

Становись, подлец, на колени!

Go down on your knees, rascal!

Говори сейчас: «Иван Федорович, возьмите стегнушко!»

Say, at once, ‘Ivan Fiodorovich, take a leg!’”

— Иван Федорович, возьмите стегнушко! —

“Ivan Fiodorovich, take a leg!”

проревел, став на коленку официант с блюдом.

the waiter bawled, kneeling down.

— Гм, что это за индейка! —

“H’m! do you call this a turkey?”

сказал вполголоса Иван Иванович с видом пренебрежения, оборотившись к своему соседу. —

Ivan Ivanovich muttered in a low voice, turning to his neighbor with an air of disdain.

Такие ли должны быть индейки!

“Is that what a turkey ought to look like?

Если бы вы увидели у меня индеек!

If you could see my turkeys!

Я вас уверяю, что жиру в одной больше, чем в десятке таких, как эти.

I assure you there is more fat on one of them than on a dozen of these.

Верите ли, государь мой, что даже противно смотреть, когда ходят они у меня по двору, так жирны!..

Would you believe me, sir, they are really a repulsive sight when they walk about my yard, they are so fat...!”

— Иван Иванович, ты лжёшь! —

“Ivan Ivanovich, you are telling lies!”

произнёс Григорий Григорьевич, вслушавшись в его речь.

said Grigory Grigorievich, overhearing these remarks.

— Я вам скажу, — продолжал все так же своему соседу Иван Иванович, показывая вид, будто бы он не слышал слов Григория Григорьевича, — что прошлый год, когда я отправлял их в Гадяч, давали по пятидесяти копеек за штуку.

“I tell you,” Ivan Ivanovich went on talking to his neighbor, affecting not to hear what Grigory Grigorievich had said, “last year when I sent them to Gadyach, they offered me fifty kopeks apiece for them, and I wouldn’t take even that.” “Ivan Ivanovich!

И то ещё не хотел брать. — Иван Иванович, я тебе говорю, что ты лжёшь! —

I tell you, you are lying!”

произнёс Григорий Григорьевич, для лучшей ясности — по складам и громче прежнего.

observed Grigory Grigorievich, dwelling on each syllable for greater distinctness and speaking more loudly than before.

Но Иван Иванович, показывая вид, будто это совершенно относилось не к нему, продолжал так же, но только гораздо тише.

But Ivan Ivanovich behaved as though the words could not possibly refer to him; he went on as before, but in a much lower voice:

— Именно, государь мой, не хотел брать.

“Yes, sir, I would not take it.

В Гадяче ни у одного помещика…

There is not a gentleman in Gadyach..”

— Иван Иванович!

“Ivan Ivanovich!

ведь ты глуп, и больше ничего, — громко сказал Григорий Григорьевич. —

You are a fool, and that’s the truth,” Grigory Grigorievich said in a loud voice.

Ведь Иван Федорович знает все это лучше тебя и, верно, не поверит тебе.

“Ivan Fiodorovich knows all about it better than you do, and doesn’t believe you.”

Тут Иван Иванович совершенно обиделся, замолчал и принялся убирать индейку, несмотря на то что она не так была жирна, как те, на которые противно смотреть.

At this Ivan Ivanovich was really offended: he said no more, but began downing the turkey, even though it was not so fat as those that were a repulsive sight.

Стук ножей, ложек и тарелок заменил на время разговор; но громче всего слышалось высмактывание Григорием Григорьевичем мозгу из бараньей кости.

The clatter of knives, spoons, and plates took the place of conversation for a time, but loudest of all was the sound made by Grigory Grigorievich, smacking his lips over the marrow of the mutton bones.

— Читали ли вы, — спросил Иван Иванович после некоторого молчания, высовывая голову из своей брички к Ивану Федоровичу, — книгу «Путешествие Коробейникова ко святым местам»?

“Have you,” inquired Ivan Ivanovich after an interval of silence, poking his head out of the chaise, “read The Travels of Korobeynikov to Holy Places?

Истинное услаждение души и сердца!

It’s a real delight to heart and soul!

Теперь таких книг не печатают.

Such books aren’t published nowadays.

Очень сожалетельно, что не посмотрел, которого году.

I very much regret that I did not notice in what year it was written.”

Иван Федорович, услышавши, что дело идёт о книге, прилежно начал набирать себе соусу.

Ivan Fiodorovich, hearing mention of a book, applied himself diligently to taking sauce.

— Истинно удивительно, государь мой, как подумаешь, что простой мещанин прошёл все места эти.

“It is truly marvelous, sir, when you think that a humble artisan visited all those places:

Более трёх тысяч верст, государь мой!

over two thousand miles, sir!

Более трёх тысяч верст.

over two thousand miles!

Подлинно, его сам господь сподобил побывать в Палестине и Иерусалиме.

Truly, it was divine grace that enabled him to reach Palestine and Jerusalem.”

— Так вы говорите, что он, — связал Иван Федорович, который много наслышался о Иерусалиме ещё от своего денщика, — был и в Иерусалиме?..

“So you say,” said Ivan Fiodorovich, who had heard a great deal about Jerusalem from his orderly, “that he visited Jerusalem.”

— О чем вы говорите, Иван Федорович? —

“What are you saying, Ivan Fiodorovich?”

произнёс с конца стола Григорий Григорьевич.

Grigory Grigorievich inquired from the end of the table.

— Я, то есть, имел случай заметить, что какие есть на свете далёкиё страны! —

“I had occasion to observe what distant lands there are in the world!”

сказал Иван Федорович, будучи сердечно доволен тем, что выговорил столь длинную и трудную фразу.

said Ivan Fiodorovich, genuinely gratified that he had succeeded in uttering so long and difficult a sentence.

— Не верьте ему, Иван Федорович! —

“Don’t you believe him, Ivan Fiodorovich!”

сказал Григорий Григорьевич, не вслушавшись хорошенько, — все врёт!

said Grigory Grigorievich, who had not quite caught what he said. “He always tells fibs!”

Между тем обед кончился.

Meanwhile dinner was over.

Григорий Григорьевич отправился в свою комнату, но обыкновению, немножко всхрапнуть; а гости пошли вслед за старушкою хозяйкою и барышнями в гостиную, где тот самый стол, на котором оставили они, выходя обедать, водку, как бы превращением какие, покрылся блюдечками с вареньем разных сортов и блюдами с арбузами, вишнями и дынями.

Grigory Grigorievich went to his own room, as his habit was, for a little nap; and the visitors followed their aged hostess and the young ladies into the drawing room, where the same table on which they had left vodka when they went out to dinner was now as though by some magical transformation covered with little saucers of jam of various sorts and dishes of cherries and different kinds of melons.

Отсутствие Григория Григорьевича заметно было во всем.

The absence of Grigory Grigorievich could be seen in everything:

Хозяйка сделалась словоохотнее и открывала сама, без просьбы, множество секретов насчёт делания пастилы и сушения груш.

the old lady became more disposed to talk and, of her own accord, without being asked, revealed several secrets in regard to the making of apple cheese and the drying of pears.

Даже барышни стали говорить; но белокурая, которая казалась моложе шестью годами своей сестры и которой по виду было около двадцати пяти лет, была молчаливее.

Even the young ladies began talking; though the fair one, who looked some six years younger than her sister and who was apparently about twenty-five, was rather silent.

Но более всех говорил и действовал Иван Иванович.

But Ivan Ivanovich was more talkative and livelier than anyone.

Будучи уверен, что его теперь никто не собьёт и не смешает, он говорил и об огурцах, и о посеве картофеля, и о том, какие в старину были разумные люди — куда против теперешних! —

Feeling secure that no one would snub or contradict him, he talked of cucumbers and of planting potatoes and of how much more sensible people were in the old days—no comparison with what people are now!—

и о том, как всё, чем далее, умнеет и доходит к выдумыванию мудрейших вещей.

!—and of how as time goes on everything improves and the most intricate inventions are discovered.

Словом, это был один из числа тех людей, которые с величайшим удовольствием любят позаняться услаждающим душу разговором и будут говорить обо всем, о чем только можно говорить.

He was, indeed, one of those persons who take great pleasure in relieving their souls by conversation and will talk of anything that possibly can be talked about.

Если разговор касался важных и благочестивых предметов, то Иван Иванович вздыхал после каждого слова, кивая слегка головою; ежели до хозяйственных, то высовывал голову из своей брички и делал такие мины, глядя на которые, кажется, можно было прочитать, как нужно делать грушевый квас, как велики те дыни, о которых он говорил, и как жирны те гуси, которые бегают у него по двору.

If the conversation touched upon grave and solemn subjects, Ivan Ivanovich sighed after each word and nodded his head slightly: if the subject were of a more domestic character, he would pop his head out of his chaise and make faces from which one could almost, it seemed, read how to make pear kvass, how large were the melons of which he was speaking, and how fat were the geese that were running about in his yard.

Наконец с великим трудом, уже ввечеру, удалось Ивану Федоровичу распрощаться; и, несмотря на свою сговорчивость и на то, что его насильно оставляли ночевать, он устоял-таки в своём намерении ехать, и уехал.

At last, with great difficulty and not before evening, Ivan Fiodorovich succeeded in taking his leave, and although he was usually ready to give way and they almost kept him for the night by force, he persisted in his intention of going—and went.

Get short URL

Text alignment