Starting was as difficult as ever.

Начало было трудным, как обычно.

For my bodyguard I took six recruits.

В свою охрану я взял шесть новобранцев.

Of these Mahmud was a native of the Yarmuk. He was an alert and hot-tempered lad of nineteen, with the petulance often accompanying curly hair.

Среди них был житель Ярмука — Махмуд, тревожный и горячий парень лет девятнадцати, раздражительный, как многие люди с курчавыми волосами.

Another, Aziz, of Tafas, an older fellow, had spent three years with the Beduin, in avoidance of military service.

Другой, Азиз из Тафаса, был старше, провёл три года с бедуинами, чтобы избежать военной службы.

Though capable with camels, he was a shallow spirit, almost rabbit-mouthed, but proud.

Умелый в обращении с верблюдами, он все же был мелкой душой, не умнее кролика, но гордым.

A third was Mustafa, a gentle boy from Deraa, very honest, who went about sadly by himself because he was deaf, and ashamed of his infirmity.

Третий был Мустафа, деликатный мальчик из Дараа, очень честный, который печально держался в одиночестве, так как был глухим и стыдился своего недостатка.

One day on the beach, in a short word he had begged admittance to my bodyguard.

Однажды на берегу он в коротких словах просил позволения вступить в мою охрану.

So evidently did he expect to be refused that I took him; and it was a good choice for the others, since he was a mild peasant, whom they could bully into all the menial tasks.

Так явно он ожидал отказа, что я его взял; и это был хороший выбор, потому что на него, крестьянина с мягким характером, остальные могли сваливать всю чёрную работу.

Yet he, too, was happy, for he was among desperate fellows, and the world would think him desperate.

А он тоже был счастлив, потому что жил среди отчаянных парней, и его за это сочли бы таким же отчаянным.

To balance his inefficiency on the march I enrolled Showak and Salem, two Sherari camel-herds, and Abd el Rahman, a runaway slave from Riyadth.

Чтобы восполнить его неэффективность в походе, я принял Шовака и Салема, двух погонщиков верблюдов из племени шерарат, и Абд эль Рахмана, беглого раба из Рияда.

Of the old bodyguard I gave Mohammed and Ali a rest.

Из старой охраны я дал отпуск Мохаммеду и Али.

They were tired after train-wrecking adventures; and, like their camels, needed to pasture quietly awhile.

Они устали после приключений со взрывом поездов и, как и их верблюды, нуждались в тихом пастбище.

This left Ahmed the inevitable head man.

Таким образом, Ахмед неизбежно остался за главного.

His ruthless energy deserved promotion, but the obvious choice as ever failed.

Его безжалостная энергия заслуживала повышения, но такой очевидный выбор, как всегда, не имел успеха.

He misused his power and became oppressive; so it was his last march with me.

Он использовал свою власть для подавления других; и это был его последний поход со мной.

I took Kreim for the camels; and Rahail, the lusty, conceited Haurani lad, for whom overwork was the grace which kept him continent.

Я взял Креима, для заботы о верблюдах; и Рахейля, похотливого, самодовольного парня из племени хауран, для которого лишняя нагрузка была только полезна — она держала его в рамках.

Matar, a parasite fellow of the Beni Hassan, attached himself to us.

Матар, прихлебатель из бени-хассан, примкнул к нам.

His fat peasant’s buttocks filled his camel-saddle, and took nearly as large a share in the lewd or lurid jokes which, on march, helped pass my guards’ leisure.

Его толстые ягодицы крестьянина заняли все седло верблюда и такую же большую долю — в грубых или непристойных шутках, которые помогали моим охранникам скоротать время в походе.

We might enter Beni Hassan territory, where he had some influence.

Мы могли вступить на территорию бени-хассан, где он пользовался некоторым влиянием.

His unblushing greed made us sure of him, till his expectations failed.

Его беззастенчивая жадность давала нам гарантию, что мы можем в нем быть уверены, пока его ожидания не угаснут.

My service was now profitable, for I knew my worth to the movement, and spent freely to keep myself safe.

Быть на моей службе теперь было выгодно, так как я осознавал свою важность для нашего движения и не скупился ради своей безопасности.

Rumour, for once in a helpful mood, gilded my open hand.

Слухи, как нарочно, были благоприятны для меня, позолотив мою руку.

Farraj and Daud, with Khidr and Mijbil, two Biasha, completed the party.

Фаррадж и Дауд, а также Хидр и Миджбиль, двое из племени биаша, дополняли отряд.

Farraj and Daud were capable and merry on the road, which they loved as all the lithe Ageyl loved it; but in camp their excess of spirit led them continually into dear affairs.

Фаррадж и Дауд были способными и весёлыми в дороге, которую любили, как все проворные аджейли; но в лагере избыток их энергии постоянно заводил их в предприятия, которые обходились дорого.

This time they surpassed themselves by disappearing on the morning of our departure.

На сей раз они превзошли самих себя, исчезнув в день отправления.

At noon came a message from Sheikh Yusuf that they were in his prison, and would I talk to him about it?

В полдень пришло послание от шейха Юсуфа, что они у него в тюрьме, и не хочу ли я поговорить с ним об этом?

I went up to the house and found his bulk shaking between laughter and rage.

Я пришёл в его дом и увидел, как все его массивное тело сотрясается не то от смеха, не то от гнева.

He had just bought a cream-coloured riding-camel of purest blood.

Он недавно купил верховую верблюдицу чистейших кровей, кремовой масти.

The beast had strayed in the evening into the palm-garden where my Ageyl were camped.

Животное заблудилось вечером в пальмовом саду, где обосновались мои аджейли.

They never suspected she belonged to the Governor, but laboured till dawn dyeing her head bright red with henna, and her legs blue with indigo, before turning her loose.

Они понятия не имели, что она принадлежит губернатору, но провозились до рассвета, раскрашивая ее голову в ярко-рыжий цвет хной, а ноги — в синий краской индиго, после чего отпустили на волю.

Akaba bubbled immediately in an uproar about this circus beast.

По всей Акабе поднялся шум и гам из-за этого циркового животного.

Yusuf recognised her with difficulty and hurled all his police abroad to find the criminals.

Юсуф еле узнал ее и поднял на ноги всю полицию, чтобы найти преступников.

The two friends were dragged before the judgement seat, stained to the elbows with dye, and loudly protesting their entire innocence.

Двое друзей были представлены в зал суда, по локти перемазанные в краске, громко заявляя о своей полной невиновности.

Circumstances, however, were too strong; and Yusuf, after doing his best with a palm-rib to hurt their feelings, put them in irons for a slow week’s meditation.

Обстоятельства, однако, свидетельствовали против них, и Юсуф, сделав все возможное, чтобы уязвить их чувства, с помощью пальмовой палки, заточил их в оковы на долгую неделю размышлений.

My concern made good his damage by the loan of a camel till his own should be respectable.

Я позаботился, чтобы возместить ему ущерб, предложив ему взаймы верблюда, пока его собственный не придёт в респектабельный вид.

Then I explained our instant need of the sinners, and promised another dose of his treatment for them when their skins were fit: so he ordered their release.

Затем я объяснил, что грешники срочно нам нужны, и пообещал добавочную дозу его лекарства, когда они будут на это годны; он приказал их отпустить.

They were delighted to escape the verminous prison on any terms, and rejoined us singing.

Те были рады убраться из вшивой тюрьмы на любых условиях и присоединились к нам, распевая песни.

This business had delayed us.

Это происшествие задержало нас.

So we had an immense final meal in the luxury of camp, and started in the evening.

Поэтому мы закатили нескончаемый прощальный пир среди роскоши лагеря и вышли вечером.

For four hours we marched slowly: a first march was always slow, and both camels and men hated the setting out on a new hazard.

Четыре часа мы шагали медленно; первый переход был всегда медленным — и люди, и верблюды с трудом приноравливались к новым приключениям.

Loads slipped, saddles had to be re-girthed, and riders changed.

Поклажа соскальзывала, сбрую приходилось подтягивать, а седоков — менять.

In addition to my own camels (Ghazala, the old grandmother, now far gone in foal, and Rima, a full-pointed Sherari camel which the Sukhur had stolen from the Rualla) and those of the bodyguard, I had mounted the Indians, and lent one to Wood (who was delicate in the saddle and rode a fresh animal nearly every day), and one to Thorne, Lloyd’s yeomanry trooper, who sat his saddle like an Arab and looked workmanlike in a headcloth, with a striped cloak over his khaki.

В дополнение к моим собственным верблюдам (старушке Газале, теперь беременной, и Риме, пятнистой верблюдице, принадлежавшей племени шерарат, которую племя сухур украло у руалла), и к верблюдам охраны, я посадил на верблюдов индийцев; одного одолжил Вуду (он был посредственным седоком и чуть ли не каждый день ездил на свежем животном) и одного — Торну, из добровольческой части Ллойда, который ездил в седле, как араб, и выглядел должным образом в головном платке и полосатом плаще поверх своего хаки.

Lloyd himself was on a thoroughbred Dheraiyeh which Feisul had lent him: a fine, fast-looking animal, but clipped after mange and thin.

Сам Ллойд был на благородной Дерайе, которую дал ему взаймы Фейсал; прекрасное, быстроходное животное, но остриженное после чесотки и тощее.

Our party straggled.

Наш отряд рассеялся.

Wood fell behind, and my men, being fresh, and having much work to keep the Indians together, lost touch with him.

Вуд остался позади, и мои люди, свежие и занятые сосредоточением индийцев в одном месте, потеряли связь с ним.

So he found himself alone with Thorne, and missed our turn to the east, in the blackness which always filled the depths of the Itm gorge by night, except when the moon was directly overhead.

И вот он остался один с Торном; они пропустили поворот на восток среди тьмы, заполнявшей глубь горловины Итма ночью, когда луна не стояла прямо над головой.

They went on up the main track towards Guweira, riding for hours; but at last decided to wait for day in a side valley.

Они вышли на главный путь к Гувейре и ехали часами; но наконец решили ждать дня в боковой долине.

Both were new to the country, and not sure of the Arabs, so they took turns to keep watch.

Оба были в этой местности впервые и не были уверены в арабах, поэтому дежурили по очереди.

We guessed what had happened when they failed to appear at our midnight halt, and before dawn Ahmed, Aziz and Abd el Rahman went back, with orders to scatter up the three or four practicable roads and bring the missing pair to Rumm.

Мы догадались, что случилось, когда их не оказалось на полуночном привале, и перед рассветом Ахмед, Азиз и Абд эль Рахман вернулись назад с приказом прочесать три или четыре доступных дороги и привести пропавшую пару в Рамм.

I stayed with Lloyd and the main body as their guide across the curved slopes of pink sandstone and tamarisk-green valleys to Rumm.

Я остался с Ллойдом и основными силами в качестве проводника по извилистым уступам розового песчаника и зеленым от тамариска долинам в Рамм.

Air and light were so wonderful that we wandered without thinking in the least of tomorrow.

Воздух и свет были так чудесны, что мы скитались, нисколько не думая о завтрашнем дне.

Indeed, had I not Lloyd to talk to?

И разве не было со мной Ллойда, чтобы можно было поговорить?

The world became very good.

Мир казался весьма хорош.

A faint shower last evening had brought earth and sky together in the mellow day.

Слабый дождь прошлого вечера перемешал землю и небо в этот облачный день.

The colours in cliffs and trees and soil were so pure, so vivid, that we ached for real contact with them, and at our tethered inability to carry anything of them away.

Цвета скал, деревьев и земли были такими чистыми, такими живыми, что мы хотели по-настоящему прикоснуться к ним, и тосковали из-за своей неспособности унести что-нибудь из этого с собой.

We were full of leisure.

Мы были переполнены покоем.

The Indians proved bad camel-masters, while Farraj and Daud pleaded a new form of saddle-soreness, called “Yusufiyeh,” which made them walk mile after mile.

Индийцы оказались плохими наездниками на верблюдах, в то время как Фаррадж и Дауд, оправдываясь новой формой седельной болезни, именуемой ими «юсуфовской», шли пешком милю за милей.

We entered Rumm at last, while the crimson sunset burned on its stupendous cliffs and slanted ladders of hazy fire down the walled avenue.

Мы наконец, вступили в Рамм, когда малиновый закат горел на его ступенчатых скалах и неровных лестницах, в огненном сиянии вдоль обрамленной стенами дороги.

Wood and Thorne were there already, in the sandstone amphitheatre of the springs.

Вуд и Торн были уже там, в амфитеатре песчаника у источников.

Wood was ill, and lying on the platform of my old camp.

Вуд был болен и лежал там, где был мой старый лагерь.

Abd el Rahman had caught them before noon, and persuaded them to follow him after a good deal of misunderstanding, for their few words of Egyptian did not help much with his clipped Aridh dialect or the Howeiti slang with which he eked it out.

Абд эль Рахман настиг их до полуночи и убедил следовать за собой, с большим трудом, так как от их немногих египетских слов было мало толку по сравнению с его жёваным аридским диалектом ховейтатского наречия.

He had cut across the hills by a difficult path, to their great discomfort.

Он срезал путь через холмы по трудной дороге, к их большому неудобству.

Wood had been hungry and hot and worried, angry to the point of refusing the native mess which Abd el Rahman contrived them in a wayside tent.

Вуд от голода, жары и беспокойства был зол до того, что отказался от местной стряпни, которую Абд эль Рахман предложил им на обед в палатке.

He had begun to believe that he would never see us again, and was ungrateful when we proved too overcome with the awe that Rumm compelled on her visitors to sympathise deeply with his sufferings.

Он начал думать, что никогда больше нас не увидит, и не был рад, когда мы оказались во власти трепета, которым Рамм наполнял всякого входившего, и не проявили глубокого сочувствия его страданиям.

In fact, we stared and said “Yes,” and left him lying there while we wandered whispering about the wonder of the place.

На самом деле мы просто посмотрели на него и сказали: «Да, да», и оставили его лежать там, пока бродили вокруг, перешептываясь о чудесах этого места.

Fortunately Ahmed and Thorne thought more of food: and with supper friendly relations were restored.

К счастью, Ахмед и Торн больше были озабочены пищей; и за ужином дружеские отношения были восстановлены.

Next day, while we were saddling, Ali and Abd el Kader appeared.

На следующий день, когда мы садились в седло, появились Али и Абд эль Кадер.

Lloyd and I had a second lunch with them, for they were quarrelling, and to have guests held them in check.

Ллойд и я ещё раз позавтракали с ними, так как они ссорились, и необходимы были посторонние, чтобы держать их в рамках.

Lloyd was the rare sort of traveller who could eat anything with anybody, anyhow and at any time.

Ллойд был из редкой породы путешественников, которые могут питаться чем угодно, с кем угодно и когда угодно.

Then, making pace, we pushed after our party down the giant valley, whose hills fell short of architecture only in design.

Затем мы шагом повели наш отряд в гигантскую долину, горы в которой уступали архитектурным строениям только тем, что не были спланированы.

At the bottom we crossed the flat Gaa, matching our camels in a burst over its velvet surface, until we overtook the main body, and scattered them with the excitement of our gallop.

По дну ее мы пересекли платформу Гаа, подгоняя наших верблюдов на ее бархатной поверхности, пока не нагнали главный отряд, расколов его нашим возбужденным галопом.

The Indians’ soberly laden camels danced like ironmongery till they had shed their burdens.

Груз качался на верблюдах индийцев, как скобяные изделия, пока те не роняли свою ношу.

Then we calmed ourselves, and plodded together gently up Wadi Hafira, a gash like a sword-cut into the plateau.

Потом мы успокоились и потянулись вверх по вади Хафира, словно вырезанную мечом на плато.

At its head lay a stiff pass to the height of Batra; but today we fell short of this, and out of laziness and craving for comfort stopped in the sheltered bottom of the valley.

В начале ее лежала твёрдая тропа к высоте Батра; но сегодня нам не хватало сил на нее, и из лени, цепляясь за удобства, мы остановились, не укрывшись в долине.

We lit great fires, which were cheerful in the cool evening.

Мы зажгли огромные костры, весело горевшие в вечерней прохладе.

Farraj prepared rice in his manner for me as usual.

Фаррадж, как обычно, по своему рецепту приготовил для меня рис.

Lloyd and Wood and Thorne had brought with them bully beef in tins and British army biscuits.

Ллойд, Вуд и Торн захватили с собой тушёнку в банках и британские армейские галеты.

So we joined ranks and feasted.

Так что мы объединили наши ряды и попировали.

Next day we climbed the zigzag broken pass, the grassy street of Hafira below us framing a cone-hill in its centre, with, as background, the fantastic grey domes and glowing pyramids of the mountains of Rumm, prolonged today into wider fantasies by the cloud-masses brooding over them.

На следующий день мы взобрались по зигзагу изломанной тропы. Заросшая травой. Хафира простиралась под нами, обрамляя остроконечный холм в центре, на фантастическом фоне серых куполов и раскалённых пирамид гор Рамма, которые в этот день были ещё фантастичнее, когда массы облаков нависали над ними.

We watched our long train wind upwards, till before noon the camels, Arabs, Indians and baggage had reached the top without accident.

Мы глядели, как наш длинный поезд поднимается вверх, пока до полудня верблюды, арабы, индийцы и багаж не достигли вершины без происшествий.

Contentedly we plumped ourselves down in the first green valley over the crest, sheltered from the wind, and warmed by the faint sunshine which tempered the autumn chill of this high tableland.

Довольные, мы валялись в первой зеленой долине за гребнем, закрытой от ветра и пригретой слабым солнцем, которое умеряло осеннюю прохладу этого высокого плоскогорья.

Someone began to talk again about food.

Кто-то снова заговорил о еде.