Obviously I was well again, and I remembered the reason of my journey to Wadi Ais.

Очевидно, я снова поправился, и вспомнил о причине моего путешествия в вади Аис.

The Turks meant to march out of Medina, and Sir Archibald Murray wanted us to attack them in professional form.

Турки собирались выйти из Медины, и сэр Арчибальд Мюррей хотел, чтобы мы атаковали их, как профессиональная армия.

It was irksome that he should come butting in to our show from Egypt, asking from us alien activities.

То, что он суётся из Египта на нашу сцену, требуя от нас чуждой нам деятельности, вызывало раздражение.

Yet the British were the bigger; and the Arabs lived only by grace of their shadow.

Но все же британцы были сильнее, и арабы существовали только под их сенью.

We were yoked to Sir Archibald Murray, and must work with him, to the point of sacrificing our nonessential interests for his, if they would not be reconciled.

Мы были подчинены сэру Арчибальду Мюррею и должны были работать с ним, вплоть до жертвы нашими несущественными интересами ради его интересов, если они разойдутся.

At the same time we could not possibly act alike.

В то же время у нас не было возможности поступать так.

Feisal might be a free gas:

Фейсал мог быть свободен, как газ:

Sir Archibald’s army, probably the most cumbrous in the world, had to be laboriously pushed forward on its belly.

армия сэра Арчибальда, чуть ли не самая громоздкая в мире, должна была прилежно двигаться ползком на брюхе.

It was ridiculous to suppose it could keep pace with ethical conceptions as nimble as the Arab Movement: doubtful even if it would understand them.

Было смехотворно предполагать, что она пойдёт в ногу с такими шустрыми этическими концепциями, как арабское движение; сомнительно даже, поймёт ли она их.

However, perhaps by hindering the railway we could frighten the Turks off their plan to evacuate Medina, and give them reason to remain in the town on the defensive:

Однако, возможно, создавая помехи на железной дороге, мы могли бы отпугнуть турок от их плана эвакуации из Медины и дать им причину остаться в городе для обороны:

a conclusion highly serviceable to both Arabs and English, though possibly neither would see it, yet.

исход, равно полезный и арабам, и англичанам, хотя, может быть, ни одна из двух сторон ещё этого не видит.

Accordingly, I wandered into Abdulla’s tent, announcing my complete recovery and an ambition to do something to the Hejaz railway.

Поэтому я побрёл в палатку Абдуллы и заявил о своём полном выздоровлении и желании что-нибудь сделать с Хиджазской железной дорогой.

Here were men, guns, machine guns, explosives and automatic mines:

У нас были люди, пушки, пулемёты, взрывчатка и автоматические мины:

enough for a main effort.

достаточно для главного усилия.

But Abdulla was apathetic.

Но Абдулла был апатичен.

He wanted to talk about the Royal families of Europe, or the Battle of the Somme:

Он хотел поговорить о королевских фамилиях Европы, или о битве при Сомме:

the slow march of his own war bored him.

медленный ход его собственной войны утомлял его.

However, Sherif Shakir, his cousin and second in command, was fired to enthusiasm, and secured us licence to do our worst.

Однако шериф Шакир, его двоюродный брат и второе лицо в командовании, загорелся энтузиазмом и добился разрешения сделать все худшее, что было в наших силах.

Shakir loved the Ateiba, and swore they were the best tribe on earth; so we settled to take mostly Ateiba with us.

Шакир любил племя атейба и уверял, что они — лучшее племя в мире; итак, мы порешили взять с нами главным образом атейба.

Then we thought we might have a mountain gun, one of the Egyptian Army Krupp veterans, which had been sent by Feisal to Abdulla from Wejh as a present.

Затем мы подумали, что можем взять горное орудие, из крупповских ветеранов египетской армии, который послал Фейсал Абдулле в подарок из Веджха.

Shakir promised to collect the force, and we agreed that I should go in front (gently, as befitted my weakness) and search for a target.

Шакир пообещал собрать отряд, и мы договорились, что выйдем на фронт (осторожно, насколько позволяла моя слабость) и поищем цель.

The nearest and biggest was Aba el Naam Station.

Самой близкой и большой была станция Аба эль Наам.

With me went Raho, Algerian officer in the French Army, and member of Bremond’s mission, a very hardworking and honest fellow.

Со мной отправился Рахо, алжирский офицер французской армии, член миссии Бремона, очень работящий и честный человек.

Our guide was Mohammed el Kadhi, whose old father, Dakhil-Allah, hereditary lawman of the Juheina, had guided the Turks down to Yenbo last December.

Нашим проводником был Мохаммед эль Кади, чей старый отец, Дахиль-Алла, наследственный законник племени джухейна, провёл турок к Йенбо в прошлом декабре.

Mohammed was eighteen, solid and silent natured.

Мохаммед был восемнадцати лет, крепким и молчаливым.

Sherif Fauzan el Harith, the famous warrior who had captured Eshref at Janbila, escorted us, with about twenty Ateiba and five or six Juheina adventurers.

Шериф Фаузан эль Харит, знаменитый воин, который взял в плен Эшрефа в Джанбиле, сопровождал нас, с ним около двадцати атейба и пять-шесть искателей приключений из джухейна.

We left on March the twenty-sixth, while Sir Archibald Murray was attacking Gaza; and rode down Wadi Ais; but after three hours the heat proved too much for me, and we stopped by a great sidr tree (lote or jujube, but the fruit was scarce) and rested under it the midday hours.

Мы отправились двадцать шестого марта, в то время как сэр Арчибальд Мюррей атаковал Газу; и поехали по вади Аис; но после трёх часов жара оказалась для меня слишком сильной, и мы остановились под большим деревом сидр (лот или ююба, но плодов на нем было мало), и передохнули там в полуденные часы.

Sidr trees cast heavy shade:

Такие деревья бросают густую тень:

there was a cool east wind, and few flies.

был прохладный восточный ветер и мало мух.

Wadi Ais was luxuriant with thorn trees and grass, and its air full of white butterflies and scents of wild flowers; so that we did not remount till late in the afternoon, and then did only a short march, leaving Wadi Ais by the right, after passing in an angle of the valley a ruined terrace and cistern.

Вади Аис придавали роскошный вид терновник и трава, и ее воздух был заполнен белыми бабочками и запахами полевых цветов; так что мы не возвращались в седло до конца дня, а затем сделали только один короткий переход, оставив вади Аис справа, пройдя под углом долину с разрушенными террасами и резервуарами.

Once there had been villages in this part, with the underground waters carefully employed in their frequent gardens; but now it was waste.

Когда-то в этих местах были деревни, и подземные воды были заботливо поставлены на службу ее густым садам; но теперь здесь было пусто.

The following morning we had two hours’ rough riding around the spurs of Jebel Serd into Wadi Turaa, a historic valley, linked by an easy pass to Wadi Yenbo.

На следующее утро мы предприняли двухчасовой бросок вокруг шпор Джебель Серд в вади Тураа, историческую долину, соединённую лёгким проходом с вади Йенбо.

We spent this midday also under a tree, near some Juheina tents, where Mohammed guested while we slept.

Мы провели и этот полдень под деревом, рядом с какими-то палатками джухейна, где гостил Мохаммед, пока мы спали.

Then we rode on rather crookedly for two more hours, and camped after dark.

Затем мы ехали по довольно кривой дороге ещё два часа и разбили лагерь после темноты.

By ill luck an early spring scorpion stung me severely on the left hand while I lay down to sleep.

Как назло, ранний весенний скорпион жестоко ужалил меня в левую руку, когда я ложился спать.

The place swelled up; and my arm became stiff and sore.

Это место распухло, и моя рука одеревенела и воспалилась.

At five next morning, after a long night, we restarted, and passed through the last hills, out into the Jurf, an undulating open space which ran up southward to Jebel Antar, a crater with a split and castellated top, making it a landmark.

Следующим утром в пять, после долгой ночи, мы снова выступили и прошли через последние холмы, в Джурф, открытое пространство волнистого песка, тянувшееся на юг к Джебель Антар, кратеру с расколотой и зазубренной вершиной, выделяющейся среди пейзажа.

We turned half-right in the plain, to get under cover of the low hills which screened it from Wadi Hamdh, in whose bed the railway lay.

Мы наполовину свернули вправо на равнине, чтобы попасть под прикрытие низких холмов, закрывавших ее от вади Хамд, в русле которой лежала железная дорога.

Behind these hills we rode southward till opposite Aba el Naam.

Позади этих гор мы ехали к югу, пока не оказались напротив Аба эль Наам.

There we halted to camp, close to the enemy but quite in safety.

Там мы встали лагерем, близко к врагу, но в достаточной безопасности.

The hilltop commanded them; and we climbed it before sunset for a first view of the station.

Вершина холма возвышалась над ними, и мы взобрались туда перед закатом, чтобы впервые сделать обзор станции.

The hill was, perhaps, six hundred feet high and steep, and I made many stages of it, resting on my way up: but the sight from the top was good.

Холм был, вероятно, шестисот футов в высоту и крутой, и я часто останавливался по пути наверх; но вид с вершины был хорош.

The railway was some three miles off.

Рельсы лежали милях в трёх.

The station had a pair of large, two-storied houses of basalt, a circular water-tower, and other buildings.

На станции стояла пара крупных двухэтажных домов из базальта, круглая водонапорная башня и другие строения.

There were bell-tents, huts and trenches, but no sign of guns.

Там были круглые палатки, бараки и траншеи, но ни одного признака пушек.

We could see about three hundred men in all.

Мы могли видеть в целом около трехсот человек.

We had heard that the Turks patrolled their neighbourhood actively at night.

Мы слышали, что турки активно патрулируют окрестности по ночам.

A bad habit this:

Дурная привычка:

so we sent off two men to lie by each blockhouse, and fire a few shots after dark.

так что мы послали двоих людей, чтобы те залегли у каждого блокгауза и после наступления темноты произвели несколько выстрелов.

The enemy, thinking it a prelude to attack, stood-to in their trenches all night, while we were comfortably sleeping; but the cold woke us early with a restless dawn wind blowing across the Jurf, and singing in the great trees round our camp.

Враг, думая, что это прелюдия к атаке, стоял наготове в своих траншеях всю ночь, пока мы спокойно спали; но холод рано разбудил нас, вместе с беспокойным рассветным ветром, который дул вдоль Джурфа и пел в больших деревьях вокруг нашего лагеря.

As we climbed to our observation point the sun conquered the clouds and an hour later it grew very hot.

Когда мы забрались на наш наблюдательный пункт, солнце одержало верх над облаками, и через час стало очень жарко.

We lay like lizards in the long grass round the stones of the foremost cairn upon the hilltop, and saw the garrison parade.

Мы лежали, как ящерицы, в высокой траве вокруг камней ближайшей пещеры на вершине горы и видели парад гарнизона.

Three hundred and ninety-nine infantry, little toy men, ran about when the bugle sounded, and formed up in stiff lines below the black building till there was more bugling: then they scattered, and after a few minutes the smoke of cooking fires went up.

Триста девяносто девять пехотинцев, маленькие, словно игрушечные, выбежали по сигналу горна и выстроились в чёткие линии перед зданием, пока снова не заиграл горн; тогда они разбились, и спустя несколько минут пошёл дым от костров, на которых готовилась пища.

A herd of sheep and goats in charge of a little ragged boy issued out towards us.

Стадо овец и коз под присмотром маленького мальчика в лохмотьях выпустили в нашу сторону.

Before he reached the foot of the hills there came a loud whistling down the valley from the north, and a tiny, picture-book train rolled slowly into view across the hollow sounding bridge and halted just outside the station, panting out white puffs of steam.

Прежде чем он достиг подножия гор, послышался громкий свист с севера долины, и крошечный поезд, как на картинке в книжке, медленно прокатился у нас на глазах через пустой гулкий мост и остановился прямо за станцией, выпуская белые клубы дыма.

The shepherd lad held on steadily, driving his goats with shrill cries up our hill for the better pasture on the western side.

Пастушок шел прямо, гоня своих коз резкими криками вверх по нашей горе, к лучшему пастбищу на западной стороне.

We sent two Juheina down behind a ridge beyond sight of the enemy, and they ran from each side and caught him.

Мы послали двух джухейна за гребень, туда, где не было видно врагу, и они, забежав с двух сторон, поймали его.

The lad was of the outcast Heteym, pariahs of the desert, whose poor children were commonly sent on hire as shepherds to the tribes about them.

Паренёк был из отбросов племени хетеим, парий пустыни, бедных детей которых обычно посылали наниматься пастухами к соседним племенам.

This one cried continually, and made efforts to escape as often as he saw his goats straying uncared-for about the hill.

Этот постоянно кричал и пытался убежать, как только видел своих коз, разбредавшихся без присмотра по горе.

In the end the men lost patience and tied him up roughly, when he screamed for terror that they would kill him.

Наконец люди потеряли терпение и грубо связали его, а он визжал от ужаса, что его убьют.

Fauzan had great ado to make him quiet, and then questioned him about his Turkish masters.

Фаузан потратил множество сил, чтобы его утихомирить, и затем стал расспрашивать его о турецких хозяевах.

But all his thoughts were for the flock:

Но все его мысли были о стаде:

his eyes followed them miserably while the tears made edged and crooked tracks down his dirty face.

его глаза растерянно следовали за ним, а слезы оставляли глубокие и неровные следы на его грязном лице.

Shepherds were a class apart.

Пастухи были обособленным классом.

For the ordinary Arab the hearth was a university, about which their world passed and where they heard the best talk, the news of their tribe, its poems, histories, love tales, lawsuits and bargainings.

Для обычных арабов домашний очаг был университетом, вокруг него вертелся их мир, там они слышали лучшие беседы, новости племени, его стихи, истории, любовные сказки, своды законов и торговых сделок.

By such constant sharing in the hearth councils they grew up masters of expression, dialecticians, orators, able to sit with dignity in any gathering and never at a loss for moving words.

Постоянно участвуя в советах у очага, они становились мастерами выражений, спорщиками, ораторами, способными сидеть с достоинством в любом собрании, и никогда не лезли за словом в карман.

The shepherds missed the whole of this.

Пастухи все это упускали.

From infancy they followed their calling, which took them in all seasons and weathers, day and night, into the hills and condemned them to loneliness and brute company.

С детства они следовали зову, который вёл их во все времена года, в любую погоду, днём и ночью, в горы, и приговаривал их к одиночеству и грубой компании.

In the wilderness, among the dry bones of nature, they grew up natural, knowing nothing of man and his affairs; hardly sane in ordinary talk; but very wise in plants, wild animals, and the habits of their own goats and sheep, whose milk was their chief sustenance.

В дикой пустоши, среди сухих костей природы, они росли естественным образом, не зная ничего о человеке и его делах; едва-едва здравомыслящие в обычном разговоре, но глубоко сведущие в растениях, диких животных, повадках их собственных коз и овец, чьё молоко было главным источником их существования.

With manhood they became sullen, while a few turned dangerously savage, more animal than man, haunting the flocks, and finding the satisfaction of their adult appetites in them, to the exclusion of more licit affections.

На людях они становились угрюмыми, а некоторые обращались в опасных дикарей, скорее животных, чем людей, преследующих свои стада и находящих в них удовлетворение своих созревших желаний, вплоть до исключения более законных привязанностей.

For hours after the shepherd had been suppressed only the sun moved in our view.

После того, как пастуха заставили успокоиться, только солнце двигалось у нас на глазах.

As it climbed we shifted our cloaks to filter its harshness, and basked in luxurious warmth.

Пока оно поднималось, мы натянули покрывала, чтобы оградить себя от его жестокости, и грелись в роскошном тепле.

The restful hilltop gave me back something of the sense-interests which I had lost since I had been ill.

Отдых на вершине горы вернул моим чувствам некоторое любопытство, которое я потерял с тех пор, как был болен.

I was able to note once more the typical hill scenery, with its hard stone crests, its sides of bare rock, and lower slopes of loose sliding screes, packed, as the base was approached, solidly with a thin dry soil.

Я был способен ещё раз отметить типичный горный пейзаж, с твёрдыми каменными гребнями, откосами голых скал и более низкими склонами разбросанных скользящих осыпей, скученных по мере приближения к подножию, с тонкой сухой почвой.

The stone itself was glistening, yellow, sunburned stuff; metallic in ring, and brittle; splitting red or green or brown as the case might be.

Сам по себе камень был сверкающим, жёлтым, выжженным на солнце, в кольце — металлического цвета, а в хрупких осколках красным, или зеленым, или коричневым — как попадётся.

From every soft place sprouted thorn-bushes; and there was frequent grass, usually growing from one root in a dozen stout blades, knee-high and straw-coloured:

Каждый мягкий участок опутывали кусты терновника, там была густая трава, обычно дюжина крепких стеблей от одного корня, высотой по колено и соломенного цвета:

the heads were empty ears between many-feathered arrows of silvery down.

верхушки были похожи на уши между пышно оперёнными стрелами серебряного пуха.

With these, and with a shorter grass, whose bottle-brush heads of pearly grey reached only to the ankle, the hillsides were furred white and bowed themselves lowly towards us with each puff of the casual wind.

Склоны гор были опушены этими стеблями, а также низкими травами, которые, похожие на ёршики для бутылок, жемчужно-серые, доходили только до лодыжек, и они низко клонились в нашу сторону с каждым дуновением случайного ветра.

Verdure it was not, but excellent pasturage; and in the valleys were bigger tufts of grass, coarse, waist-high and bright green when fresh, though they soon faded to the burned yellow of ordinary life.

Зеленью это нельзя было назвать, но пастбище было отличное, и в долинах росли пучки травы покрупнее, жёсткой, высотой по пояс и ярко-зеленой, пока она была свежей, хотя вскоре блёкла и приобретала обычный выжженный желтоватый оттенок.

They grew thickly in all the beds of water-ribbed sand and shingle, between the occasional thorn trees, some of which stood forty feet in height.

Она густо росла во всех руслах расчерченного водой песка и гальки, между попадавшимися там терновыми деревьями, некоторые из которых достигали сорока футов в высоту.

The sidr trees, with their dry, sugary fruit, were rare:

Деревья ююбы, с сухими, сладкими плодами, росли редко.

but bushes of browned tamarisk, tall broom, other varieties of coarse grass, some flowers, and everything which had thorns, flourished about our camp, and made it a rich sample of the vegetation of the Hejaz highlands.

Но кусты коричневатого тамариска, высокий ракитник, другие разновидности жёсткой травы, какие-то цветы и все, что имело колючки, цвело вокруг нашего лагеря и представляло собой обширный пример флоры горного Хиджаза.

Only one of the plants profited ourselves, and that was the hemeid:

Только одно из растений было полезно нам, и это был хемейд:

a sorrel with fleshy heart-shaped leaves, whose pleasant acidity stayed our thirst.

щавель с плотными листьями в форме сердечек, приятная кислота которого утоляла нашу жажду.

At dusk we climbed down again with the goatherd prisoner, and what we could gather of his flock.

На закате мы снова слезли вниз с пленным козопасом и остатками его стада, что мы смогли собрать.

Our main body would come this night; so that Fauzan and I wandered out across the darkling plain till we found a pleasant gun-position in some low ridges not two thousand yards from the station.

Наши главные силы должны были прийти этой ночью, так что мы с Фаузаном бродили по темнеющей равнине, пока не нашли удобную позицию для обстрела на каких-то низких гребнях, откуда до станции не было и двух тысяч ярдов.

On our return, very tired, fires were burning among the trees.

Когда мы вернулись, очень усталые, среди деревьев горели костры.

Shakir had just arrived, and his men and ours were roasting goat-flesh contentedly.

Шакир только что прибыл, его и наши люди, довольные, жарили мясо козла.

The shepherd was tied up behind my sleeping place, because he had gone frantic when his charges were unlawfully slaughtered.

Пастух был привязан позади моей лежанки, потому что он обезумел, когда его подопечные были беззаконно зарезаны.

He refused to taste the supper; and we only forced bread and rice into him by the threat of dire punishment if he insulted our hospitality.

Он отказался пробовать ужин; и мы впихнули в него рис и хлеб только под угрозой страшного наказания за оскорбление нашего гостеприимства.

They tried to convince him that we should take the station next day and kill his masters; but he would not be comforted, and afterwards, for fear lest he escape, had to be lashed to his tree again.

Его пытались убедить, что мы на следующий день возьмём станцию и убьём его хозяев; но его это не успокаивало, и тогда, из страха, как бы он не сбежал, его пришлось привязать к дереву снова.

After supper Shakir told me that he had brought only three hundred men instead of the agreed eight or nine hundred.

После ужина Шакир рассказал мне, что он привёл только триста человек вместо восьмисот-девятисот, о которых мы договаривались.

However, it was his war, and therefore his tune, so we hastily modified the plans.

Однако это была его война, и он заказывал музыку, так что мы стали торопливо менять планы.

We would not take the station; we would frighten it by a frontal artillery attack, while we mined the railway to the north and south, in the hope of trapping that halted train.

Мы не будем брать станцию; мы напугаем их артиллерийской фронтальной атакой, в то время как заминируем рельсы на севере и юге, в надежде поймать в ловушку этот поезд на стоянке.

Accordingly we chose a party of Garland-trained dynamiters who should blow up something north of the bridge at dawn, to seal that direction; while I went off with high explosive and a machine-gun with its crew to lay a mine to the south of the station, the probable direction from which the Turks would seek or send help, in their emergency.

В соответствии с этим мы отобрали отряд обученных Гарландом динамитчиков, которые должны были взорвать северную часть моста на рассвете, чтобы отметить это направление, пока я отправлюсь со взрывчаткой и пулемётом с командой заложить мину на юге станции, в том направлении, откуда турки, вероятно, будут искать или посылать помощь при тревоге.

Mohammed el Khadi guided us to a deserted bit of line just before midnight.

Мохаммед эль Кади провёл нас к заброшенному участку линии прямо перед полночью.

I dismounted and fingered its thrilling rails for the first time during the war.

Я спешился и прикоснулся к его дрожащим рельсам, в первый раз за войну.

Then, in an hour’s busy work, we laid the mine, which was a trigger action to fire into twenty pounds of blasting gelatine when the weight of the locomotive overhead deflected the metals.

Затем после часа работы мы заложили мину, которая работала на спусковом механизме и взрывалась двадцатью фунтами гремучего студня, когда вес локомотива наверху давил на металл.

Afterwards we posted the machine-gunners in a little bush-screened watercourse, four hundred yards from and fully commanding the spot where we hoped the train would be derailed.

После этого мы разместили пулемётчиков в небольшом русле водораздела, закрытом кустами, на четыреста ярдов в стороне, с полным обстрелом места, где, как мы надеялись, поезд сойдёт с рельсов.

They were to hide there; while we went on to cut the telegraph, that isolation might persuade Aba el Naam to send their train for reinforcements, as our main attack developed.

Они прятались там; тем временем мы продолжали перерезать телеграф, чтобы одиночество убедило Аба эль Наам послать свой поезд за подкреплением, когда мы разовьём главную атаку.

So we rode another half-hour, and then turned in to the line, and again were fortunate to strike an unoccupied place.

Так мы проехали ещё полчаса, и затем свернули к путям, и опять нам повезло попасть на незанятое место.

Unhappily the four remaining Juheina proved unable to climb a telegraph pole, and I had to struggle up it myself.

К несчастью, четверо оставшихся джухейна оказались неспособны влезть на телеграфный столб, и мне пришлось делать это самому.

It was all I could do, after my illness; and when the third wire was cut the flimsy pole shook so that I lost grip, and came slipping down the sixteen feet upon the stout shoulders of Mohammed, who ran in to break my fall, and nearly got broken himself.

Это было все, что я смог сделать после болезни; и когда третий провод был перерезан, шаткий столб затрясся так, что у меня соскользнули руки, и я съехал с высоты шестнадцати футов прямо на крепкие плечи Мохаммеда, который подбежал остановить моё падение и чуть не расшибся сам.

We took a few minutes to breathe, but afterwards were able to regain our camels.

Мы несколько минут отдышались, но после этого смогли вновь забраться на верблюдов.

Eventually we arrived in camp just as the others had saddled up to go forward.

В конечном счёте, мы прибыли в лагерь как раз в тот момент, когда другие садились в седло, чтобы отправиться вперёд.

Our mine-laying had taken four hours longer than we had planned and the delay put us in the dilemma either of getting no rest, or of letting the main body march without us.

Наши сапёрные работы заняли на четыре часа дольше, чем мы планировали, и задержка поставила нас перед дилеммой: или не отдыхать, или оставить основную часть идти без нас.

Finally by Shakir’s will we let them go, and fell down under our trees for an hour’s sleep, without which I felt I should collapse utterly.

Наконец по воле Шакира мы их отпустили и свалились под деревья, чтобы поспать с час, иначе я чувствовал, что могу сломаться окончательно.

The time was just before daybreak, an hour when the uneasiness of the air affected trees and animals, and made even men-sleepers turn over sighingly.

Это было время прямо перед рассветом, час, когда стеснённый воздух сказывался на деревьях и животных, и заставлял даже спящих людей ворочаться со вздохами.

Mohammed, who wanted to see the fight, awoke.

Мохаммед, который хотел увидеть бой, проснулся.

To get me up he came over and cried the morning prayer-call in my ear, the raucous voice sounding battle, murder, and sudden death across my dreams.

Чтобы поднять меня, он подошёл и прокричал мне в ухо утренний призыв на молитву, сквозь сон этот хриплый голос напоминал о битве, убийстве и внезапной смерти.

I sat up and rubbed the sand out of red-rimmed aching eyes, as we disputed vehemently of prayer and sleep.

Я сел и смахивал песок с воспалённых красных глаз, пока мы горячо спорили о сне и молитве.

He pleaded that there was not a battle every day, and showed the cuts and bruises sustained during the night in helping me.

Он настаивал, что бой бывает не каждый день, и показывал порезы и синяки, оставшиеся с ночи, когда он мне помогал.

By my blackness and blueness I could feel for him, and we rode off to catch the army, after loosing the still unhappy shepherd boy, with advice to wait for our return.

Сам в синяках и ссадинах, я был способен его понять, и мы выехали догонять армию, отпустив несчастного пастушонка с советом ждать нашего возвращения.

A band of trodden untidiness in a sweep of gleaming water-rounded sand showed us the way, and we arrived just as the guns opened fire.

Загрязнённая земля среди волн сверкающего, сглаженного водой песка показывала нам путь, и мы прибыли как раз тогда, когда пушки открыли огонь.

They did excellently, and crashed in all the top of one building, damaged the second, hit the pump-room, and holed the water-tank.

Они работали отлично и разрушили всю верхушку одного здания, повредили второе, попали в насосную станцию и пробили дыру в резервуаре с водой.

One lucky shell caught the front wagon of the train in the siding, and it took fire furiously.

Один удачливый снаряд наткнулся на передний вагон поезда в стороне, и вагон занялся огнём.

This alarmed the locomotive, which uncoupled and went off southward.

Это встревожило локомотив, он отсоединился и отправился на юг.

We watched her hungrily as she approached our mine, and when she was on it there came a soft cloud of dust and a report and she stood still.

Мы жадно смотрели на него, когда он приближался к нашей мине, и, когда он дошёл до нее, вырвалось мягкое облако пыли, послышался взрыв, и он остановился.

The damage was to the front part, as she was reversed and the charge had exploded late; but, while the drivers got out, and jacked up the front wheels and tinkered at them, we waited and waited in vain for the machine-gun to open fire.

Была повреждена передняя часть, так как она перевернулась, и снаряд взорвался поздно; но, когда машинисты выбрались, они подняли передние колеса домкратом и стали их паять. Мы все ждали и ждали, когда пулемёт откроет огонь, но напрасно.

Later we learned that the gunners, afraid of their loneliness, had packed up and marched to join us when we began shooting.

Позже мы узнали, что пулемётчики, испугавшись одиночества, собрались и пошли к нам, когда мы начали стрельбу.

Half an hour after, the repaired engine went away towards Jebel Antar, going at a foot pace and clanking loudly; but going none the less.

Полчаса спустя отремонтированный состав ушёл к Джебель Антар, очень медленно и громко бряцая, но все же на ходу.

Our Arabs worked in towards the station, under cover of the bombardment, while we gnashed our teeth at the machine-gunners.

Наши арабы подобрались к станции, под прикрытием обстрела, пока мы скрипели зубами на пулемётчиков.

Smoke clouds from the fired trucks screened the Arab advance, which wiped out one enemy outpost, and captured another.

Облака дыма из загоревшихся вагонов скрыли передвижение арабов, которые смели один вражеский аванпост и захватили другой.

The Turks withdrew their surviving detachments to the main position, and waited rigorously in their trenches for the assault, which they were in no better spirit to repel than we were to deliver.

Турки перевели свои уцелевшие отделения на главную позицию и стойко ждали атаки в траншеях, будучи не в лучшем настроении отражать атаку, чем мы — ее предпринять.

With our advantages in ground the place would have been a gift to us, if only we had had some of Feisal’s men to charge home.

С нашими преимуществами в позиции это место было бы нам подарком, если бы только у нас было несколько людей Фейсала, чтобы атаковать здания.

Meanwhile the wood, tents and trucks in the station were burning, and the smoke was too thick for us to shoot, so we broke off the action.

Тем временем дерево, палатки и вагоны на станции горели, и дым был слишком плотным для нашей стрельбы, и мы свернули действия.

We had taken thirty prisoners, a mare, two camels and some more sheep; and had killed and wounded seventy of the garrison, at a cost to ourselves of one man slightly hurt.

Мы захватили тридцать пленных, лошадь, двух верблюдов и ещё несколько овец; убили и ранили семьдесят из гарнизона ценой лёгкой раны одного из наших.

Traffic was held up for three days of repair and investigation.

Движение было задержано на три дня для ремонта и расследования.

So we did not wholly fail.

Итак, это был не полный провал.