Reading room | T.E.Lawrence | Seven Pillars of Wisdom | 📋 | 📖 | 🔀 | English ⇄ Russian

Глава CXIX

Наша война была закончена.

Even though we slept that night in Kiswe, for the Arabs told us the roads were dangerous, and we had no wish to die stupidly in the dark at the gate of Damascus.

Даже несмотря на то, что мы проспали эту ночь в Кизве, так как арабы рассказали нам, что дороги опасны, и мы не горели желанием глупо умирать в темноте у ворот Дамаска.

The sporting Australians saw the campaign as a point-to-point, with Damascus the post; but in reality we were all under Allenby, now, and the victory had been the logical fruit solely of his genius, and Bartholomew’s pains.

Для азартных австралийцев кампания была гонкой, а Дамаск — финишным столбом; но в действительности мы все были подчинены Алленби, и победа логически вытекала единственно из его гения и из усилий Бартоломью.

Their tactical scheme properly put the Australians north and west of Damascus, across its railways, before the southern column might enter it: and we, the Arab leaders, had waited for the slower British partly because Allenby never questioned our fulfilling what was ordered.

Их тактический план предусматривал, что следует поставить австралийцев к северу и к западу от Дамаска, поперек рельсов, прежде чем южная колонна вступила бы в город, и мы, арабские вожди, ожидали более медлительных британцев ещё и потому, что Алленби никогда даже не спрашивал, будут ли его приказы выполнены нами.

Power lay in his calm assumption that he would receive as perfect obedience as he gave trust.

Его власть заключалась в спокойной убеждённости, что он получит настолько совершенное подчинение, насколько будет доверять людям.

He hoped we would be present at the entry, partly because he knew how much more than a mere trophy Damascus was to the Arabs:

Он надеялся, что мы будем здесь, у входа, отчасти — потому, что знал, насколько больше, чем обычный трофей, значит для арабов Дамаск:

partly for prudential reasons.

отчасти — из соображений безопасности.

Feisal’s movement made the enemy country friendly to the Allies as they advanced, enabling convoys to go up without escort, towns to be administered without garrison.

Движение Фейсала сделало вражескую страну дружественной для союзников, когда они наступали, конвои могли передвигаться без эскорта, городами можно было управлять без гарнизонов.

In their envelopment of Damascus the Australians might be forced, despite orders, to enter the town.

Окружая Дамаск, австралийцы могли вынужденно, вопреки приказам, вступить в город.

If anyone resisted them it would spoil the future.

Если бы кто-нибудь стал им сопротивляться, это испортило бы все будущее.

One night was given us to make the Damascenes receive the British Army as their allies.

Нам была дана одна ночь, чтобы жители Дамаска смогли принять Британскую армию как союзников.

This was a revolution in behaviour, if not in opinion; but Feisal’s Damascus committee had for months been prepared to take over the reins when the Turks crashed.

Это означало переворот в поведении, если не в мышлении; но дамасский комитет Фейсала за месяцы до того готовился принять бразды правления после крушения турок.

We had only to get in touch with them, to tell them the movements of the Allies, and what was required.

Мы должны были только наладить с ними связь, сообщить им о движениях союзников и о том, что требуется от них.

So as dusk deepened Nasir sent the Rualla horse into the town, to find Ali Riza, the chairman of our committee, or Shukri el Ayubi, his assistant, telling them that relief would be available on the morrow, if they constructed a government at once.

Поэтому, когда сгустилась темнота, Насир послал всадников руалла в город, чтобы найти Али Ризу, председателя нашего комитета, или Шукри эль Айюби, его помощника, рассказать им, что утром в их распоряжении будет подкрепление, если они сразу создадут правительство.

As a matter of fact it had been done at four o’clock in the afternoon, before we took action.

Фактически это было сделано в четыре утра, прежде чем мы начали действия.

Ali Riza was absent, put in command at the last moment by the Turks of the retreat of their army from Galilee before Chauvel:

Али Риза отсутствовал, в последний момент турки поставили его командовать отступлением своей армии от Галилеи перед Шовелем:

but Shukri found unexpected support from the Algerian brothers, Mohammed Said and Abd el Kader.

но Шукри нашёл неожиданную поддержку со стороны алжирских братьев, Мохаммеда Саида и Абд эль Кадера.

With the help of their retainers the Arab flag was on the Town Hall before sunset as the last echelons of Germans and Turks defiled past.

С помощью их приближенных арабский флаг появился на городской палате, когда последние эшелоны немцев и турок маршировали мимо.

They say the hindmost general saluted it, ironically.

Говорят, что идущий последним генерал иронически отдал ему честь.

I dissuaded Nasir from going in.

Я убедил Насира не входить в город.

This would be a night of confusion, and it would better serve his dignity if he entered serenely at dawn.

Это будет ночь смятения, и для его достоинства будет лучше, если он спокойно вступит на рассвете.

He and Nuri Shaalan intercepted the second body of Rualla camel men, who had started out with me from Deraa this morning; and sent them all forward into Damascus, to support the Rualla sheikhs.

Они с Нури Шааланом задержали второй корпус руалла на верблюдах, вышедший со мной из Дераа этим утром, и послали их вперёд, в Дамаск, поддержать шейхов руалла.

So by midnight, when we went to rest, we had four thousand of our armed men in the town.

Так к полуночи, когда мы отправились отдыхать, у нас было четыре тысячи вооруженных людей в городе.

I wanted to sleep, for my work was coming on the morrow; but I could not.

Я хотел спать, потому что назавтра мне предстояла работа; но не мог.

Damascus was the climax of our two years’ uncertainty, and my mind was distracted by tags of all the ideas which had been used or rejected in that time.

Дамаск был вершиной двух лет наших сомнений, и мой ум отвлекали обрывки всех идей, что были использованы или отвергнуты в это время.

Also Kiswe was stifling with the exhalations of too many trees, too many plants, too many human beings:

К тому же в Кизве было душно, стояли испарения от слишком многих деревьев, слишком многих растений, слишком многих людей:

a microcosm of the crowded world in front of us.

микрокосм переполненного мира, что ждал впереди.

As the Germans left Damascus they fired the dumps and ammunition stores, so that every few minutes we were jangled by explosions, whose first shock set the sky white with flame.

Оставляя Дамаск, немцы подожгли полевые склады и склады боеприпасов, поэтому через каждые несколько минут нас оглушали взрывы, от вспышек которых небо белело пламенем.

At each such roar the earth seemed to shake; we would lift our eyes to the north and see the pale sky prick out suddenly in sheaves of yellow points, as the shells, thrown to terrific heights from each bursting magazine, in their turn burst like clustered rockets.

Земля, казалось, сотрясалась с каждым таким разрывом; мы поднимали глаза к северу и видели, как бледное небо вдруг пронзали снопы жёлтых искр, когда снаряды, подброшенные на огромную высоту из каждого взрывающегося магазина, поочерёдно взрывались, как пучки ракет.

I turned to Stirling and muttered “Damascus is burning,” sick to think of the great town in ashes as the price of freedom.

Я повернулся к Стирлингу и прошептал: «Дамаск горит», — с болью думая о том, что платой за свободу будет великий город, обращенный в руины.

When dawn came we drove to the head of the ridge, which stood over the oasis of the city, afraid to look north for the ruins we expected: but, instead of ruins, the silent gardens stood blurred green with river mist, in whose setting shimmered the city, beautiful as ever, like a pearl in the morning sun.

Когда пришёл рассвет, мы приблизились к вершине хребта, стоявшего над городом-оазисом, боясь взглянуть на север и увидеть развалины; но вместо этого, среди безмолвных садов, в зеленых пятнах дрожащего речного тумана лежал город, прекрасный, как всегда, подобный жемчужине под утренним солнцем.

The uproar of the night had shrunk to a stiff tall column of smoke, which rose in sullen blackness from the store-yard by Kadem, terminus of the Hejaz line.

О ночной сумятице напоминал только плотный, высокий столб дыма, поднимавшийся угрюмой чернотой над складом Кадема, вокзала Хиджазской дороги.

We drove down the straight banked road through the watered fields, in which the peasants were just beginning their day’s work.

Мы проехали в машине по прямой дороге, защищённой стеной, через орошаемые поля, на которых крестьяне только что начали трудовой день.

A galloping horseman checked at our headcloths in the car, with a merry salutation, holding out a bunch of yellow grapes.

Галопом с нами поравнялся всадник, увидев наши головные платки в машине, весело поздоровался, держа в руке кисть жёлтого винограда:

“Good news:

«Добрые вести:

Damascus salutes you.”

Дамаск приветствует вас».

He came from Shukri.

Он прибыл от Шукри.

Nasir was just beyond us: to him we carried the tidings, that he might have the honourable entry, a privilege of his fifty battles.

Насир был прямо за нами; мы доставили ему известия, чтобы его вступление было почётным, он заслужил это в пятидесяти битвах.

With Nuri Shaalan beside him, he asked a final gallop from his horse, and vanished down the long road in a cloud of dust, which hung reluctantly in the air between the water splashes.

Рядом с Нури Шааланом, в последний раз он заставил свою лошадь перейти на галоп и исчез на длинной дороге в облаке пыли, неохотно висевшем в воздухе среди брызг воды.

To give him a fair start, Stirling and I found a little stream, cool in the depths of a steep channel.

Чтобы дать ему начать как следует, мы со Стирлингом нашли небольшой ручей, холодный на глубине крутого дна.

By it we stopped, to wash and shave.

Там мы остановились помыться и побриться.

Some Indian troopers peered at us and our car and its ragged driver’s army shorts and tunic.

Какие-то индийские солдаты углядели нас, нашу машину, оборванные армейские шорты и мундир водителя.

I was in pure Arab dress; Stirling, but for his head-covering, was all British staff officer.

Я был полностью в арабском платье; Стирлинг, не считая головного убора, выглядел военным офицером британского штаба.

Their N.C.O., an obtuse and bad-tempered person, thought he had taken prisoners.

Сержант, тупой и несдержанный, решил, что взял нас в плен.

When delivered from his arrest we judged we might go after Nasir.

Освободившись из-под его ареста, мы рассудили, что должны идти за Насиром.

Quite quietly we drove up the long street to the Government buildings, on the bank of the Barada.

Довольно спокойно мы проехали по длинной улице к зданию правительства на берегу Барады.

The way was packed with people, lined solid on the sidewalks, in the road, at the windows and on the balconies or housetops.

Дорога была забита людьми, которые выстраивались у обочины, на дороге, высовывались из окон, стояли на балконах, на крышах.

Many were crying, a few cheered faintly, some bolder ones cried our names:

Многие плакали, некоторые слабо аплодировали, самые смелые выкрикивали наши имена:

but mostly they looked and looked, joy shining in their eyes.

но в основном они глядели, глядели, и глаза их сияли радостью.

A movement like a long sigh from gate to heart of the city, marked our course.

Движение, как долгий вздох, от ворот до центра города, отмечало нам путь.

At the Town Hall things were different.

В палате дела обстояли иначе.

Its steps and stairs were packed with a swaying mob:

Ступени были заполнены волнами людей:

yelling, embracing, dancing, singing.

они вопили, обнимались, плясали, пели.

They crushed a way for us to the antechamber, where were the gleaming Nasir, and Nuri Shaalan, seated.

Толпа пробила нам дорогу в вестибюль, где были сияющий Насир и Нури Шаалан, они сидели.

On either side of them stood Abd el Kader, my old enemy, and Mohammed Said his brother.

Окружая их с двух сторон, стояли Абд эль Кадер, мой давний враг, и Мохаммед Саид, его брат.

I was dumb with amazement.

Я онемел от изумления.

Mohammed Said leaped forward and shouted that they, grandsons of Abd el Kader, the Emir, with Shukri el Ayubi, of Saladin’s house, had formed the government and proclaimed Hussein “King of the Arabs” yesterday, into the ears of the humbled Turks and Germans.

Мохаммед Саид выскочил вперёд и прокричал, что они, внуки Абд эль Кадера, эмира, вместе с Шукри эль Айюби из рода Саладина, вчера сформировали правительство и объявили Хуссейна «королём арабов», перед лицом присмиревших турок и немцев.

While he ranted I turned to Shukri, who was no statesman, but a beloved man, almost a martyr in the people’s eyes, because of what he had suffered from Jemal.

Пока он витийствовал, я обернулся к Шукри, который не был государственным мужем, но был любим народом, почти мученик в его глазах после того, что он претерпел от Джемаля.

He told me how the Algerians, alone of all Damascus, had stood by the Turks till they saw them running.

Он рассказал мне, что оба алжирца, одни во всем Дамаске, стояли за турок, пока не увидели их бегство.

Then, with their Algerians, they had burst in upon Feisal’s committee where it sat in secret, and brutally assumed control.

Затем со своими соотечественниками они ворвались в комитет Фейсала, на его секретное заседание, и грубо захватили власть.

They were fanatics, whose ideas were theological, not logical; and I turned to Nasir, meaning through him to check their impudence now from the start; but there came a diversion.

Они были фанатиками, идеи их были теологическими, а не логическими. Я обратился к Насиру, собираясь через его посредство пресечь их дерзость с самого начала; но нас отвлекли.

The screaming press about us parted as though a ram drove through, men going down to right and left among ruined chairs and tables, while the terrific roaring of a familiar voice triumphed, and stilled them dead.

Воющая толпа вокруг нас разделилась, как будто ее прорезало лезвие, распалась направо и налево среди сломанных стульев и столов. И сразу трубой взревел знакомый оглушительный голос, заставив всех замереть на месте.

In the cleared space were Auda abu Tayi and Sultan el Atrash, chief of the Druses, tearing one another.

На пустом пространстве оказались Ауда абу Тайи и Султан эль Атраш, вождь друзов, вцепившись друг в друга.

Their followers bounded forward, while I jumped in to drive them apart; crashing upon Mohammed el Dheilan, filled with the same purpose.

Их приближенные рванулись вперёд, а я бросился их разнимать, столкнувшись с Мохаммедом эль Дейланом, полным тех же намерений.

Together we broke them, and forced Auda back a pace, while Hussein el Atrash hustled the lighter Sultan into the crowd, and away to a side room.

Вместе мы расцепили их и заставили Ауду отступить на шаг, в то время как Хуссейн эль Атраш втолкнул более лёгкого Султана в толпу и увлёк в боковую комнату.

Auda was too blind with rage to be fairly conscious.

Ауда был слишком ослеплён гневом, чтобы быть в здравом уме.

We got him into the great state-hall of the building; an immense, pompous, gilded room, quiet as the grave, since all doors but ours were locked.

Мы доставили его в большой зал здания, необъятную, помпезную, раззолочённую комнату, тихую, как могила, так как все двери, кроме нашей, были заперты.

We pushed him into a chair and held him, while in his fits he foamed and shouted till his voice cracked, his body twitching and jerking, arms lunging wildly at any weapon within reach, his face swollen with blood, bareheaded, the long hair streaming over his eyes.

Мы втолкнули его в кресло, где он с пеной на губах кричал в припадке, пока голос его не сорвался; его тело выгибалось и дёргалось, руки судорожно хватались за любое ближайшее оружие, лицо набухло кровью, голова была непокрыта, и длинные волосы закрывали глаза.

The old man had been hit first, by Sultan, and his ungovernable spirit, drunk with a lifetime’s wine of self-will, raved to wash out the insult in Druse blood.

Султан первым напал на старика, и неуправляемый дух Ауды, всю жизнь опьяненного вином своеволия, рвался смыть оскорбление кровью друзов.

Zaal came in, with the Hubsi; and the four or five of us united to restrain him:

Пришёл Заал с Хабзи, и четверо-пятеро из нас вместе укрощали его:

but it was half an hour before he calmed enough to hear us speaking, and another half-hour before we had his promise to leave his satisfaction, for three days, in the hands of Mohammed and myself.

но прошло полчаса, прежде чем он достаточно успокоился, чтобы нас слышать, и ещё полчаса — до того, как он пообещал оставить своё требование удовлетворения на три дня в руках Мохаммеда и моих.

I went out and had Sultan el Atrash taken secretly from the town with all speed; and then looked round for Nasir and Abd el Kader, to set in order their Government.

Я вышел и велел убрать Султана эль Атраша из города как можно скорее, а затем стал искать Насира и Абд эль Кадера, чтобы привести в порядок их правительство.

They were gone.

Их не было.

The Algerians had persuaded Nasir to their house for refreshment.

Алжирцы убедили Насира зайти к ним в дом освежиться.

It was a good hap, for there were more pressing public things.

Это было нам на руку, потому что были более срочные общественные дела.

We must prove the old days over, a native government in power: for this Shukri would be my best instrument, as acting Governor.

Нам следовало доказать, что старые времена кончились, и у власти национальное правительство; для этого Шукри, как действующий губернатор, был бы лучшим моим орудием.

So in the Blue Mist, we set off to show ourselves, his enlargement in authority itself a banner of revolution for the citizens.

Поэтому мы отправились на «голубом тумане», чтобы показать себя, и возвышение Шукри во власть само по себе было для горожан знаменем революции.

When we came in there had been some miles of people greeting us, now there were thousands for every hundred then.

Когда мы вышли в город, нас приветствовал народ на мили вокруг: раньше были сотни, теперь — тысячи.

Every man, woman and child in this city of a quarter-million souls seemed in the streets, waiting only the spark of our appearance to ignite their spirits.

Каждый мужчина, женщина и ребёнок в этом городе с населением в четверть миллиона душ, казалось, вышли сегодня на улицы, ожидая только вспышки нашего появления, чтобы их души воспламенились.

Damascus went mad with joy.

Дамаск сходил с ума от радости.

The men tossed up their tar-bushes to cheer, the women tore off their veils.

Мужчины в знак приветствия срывали с голов фески, женщины — покрывала.

Householders threw flowers, hangings, carpets, into the road before us:

Жители швыряли цветы, ткани, ковры на дорогу перед нами:

their wives leaned, screaming with laughter, through the lattices and splashed us with bath-dippers of scent.

их жены наклонялись через перила балконов, крича от радости, и обливали нас из ковшиков благовониями.

Poor dervishes made themselves our running footmen in front and behind, howling and cutting themselves with frenzy; and over the local cries and the shrilling of women came the measured roar of men’s voices chanting, “Feisal, Nasir, Shukri, Urens,” in waves which began here, rolled along the squares, through the market down long streets to East gate, round the wall, back up the Meidan; and grew to a wall of shouts around us by the citadel.

Нищие дервиши взяли на себя роль глашатаев, они бежали спереди и сзади, завывая и царапая себя в неистовстве; а сквозь выкрики и пронзительные вопли женщин пробивалась волна ревущих мужских голосов, скандирующих: «Фейсал, Насир, Шукри, Оренс», которая начиналась здесь, катилась по площадям, вдоль по рынку, по длинным улицам, к Восточным воротам, вокруг стены, и назад, в Мейдан; и вырастала стеной крика вокруг нас, у крепости.

They told me Chauvel was coming; our cars met in the southern outskirts.

Мне рассказали, что Шовель на подходе; наши машины встретились у южной окраины.

I described the excitement in the city, and how our new government could not guarantee administrative services before the following day, when I would wait on him, to discuss his needs and mine.

Я описал возбуждение в городе, и что наше новое правительство не может до следующего дня гарантировать административную службу, но завтра я буду ждать его, чтобы обсудить его и мои нужды.

Meanwhile I made myself responsible for public order: only begging him to keep his men outside, because tonight would see such carnival as the town had not held for six hundred years, and its hospitality might pervert their discipline.

Тем временем я принял на себя ответственность за общественный порядок, только просил его не впускать своих людей, ведь сегодняшней ночью городу предстоит такой карнавал, какого здесь не видели шестьсот лет, и это гостеприимство может подорвать их дисциплину.

Chauvel unwillingly followed my lead, his hesitations ruled by my certainty.

Шовель неохотно последовал моему совету, моя уверенность одержала верх над его сомнениями.

Like Barrow, he had no instructions what to do with the captured city; and as we had taken possession, knowing our road, with clear purpose, prepared processes, and assets in hand, he had no choice but to let us carry on.

Как и Бэрроу, он не имел инструкций, что делать с захваченным городом, и, когда мы вступили во владение, сознавая свой путь, ясную цель, подготовленные процессы и средства, которые есть в нашем распоряжении, ему не оставалось ничего иного, как позволить нам продолжать.

His chief of staff who did his technical work, Godwin, a soldier, was delighted to shelve the responsibility of civil government.

Годвин, начальник его штаба, выполняющий техническую работу, как солдат, был в восхищении, что не он отвечает за гражданское правительство.

His advocacy confirmed my assumption.

Его заступничество подкрепило мои уверения.

Indeed, it was confirmed in Chauvel’s next words, which asked liberty for himself to drive round the town.

На самом деле их подкрепили следующие же слова Шовеля, в которых он просил позволения лично объехать вокруг города.

I gave it so gladly that he asked if it would be convenient for him to make formal entry with his troops on the morrow.

Я дал ему позволение с такой радостью, что он спросил, будет ли ему уместно официально вступить с войсками в город утром.

I said certainly, and we thought a little of the route.

Я сказал — конечно, и мы немного обсудили маршрут.

There flashed into my head the pleasure of our men at Deraa when Barrow saluted their flag?—and I quoted it as an example good to follow before the Town Hall when he marched past.

Мне пришло в голову, как были обрадованы наши люди в Дераа, когда Бэрроу отдал честь их знамени — и я привёл этот случай как пример, которому неплохо было бы последовать, проходя мимо городской палаты.

It was a casual thought of mine, but he saw significance in it:

Это была с моей стороны случайная мысль, но он увидел в этом смысл:

and a grave difficulty if he saluted any flag except the British.

и серьезную ответственность, если отдаст честь какому-либо флагу, кроме британского.

I wanted to make faces at his folly:

Я хотел скорчить рожу над его причудой:

but instead, in kindness I kept him company, seeing equal difficulty in his passing the Arab flag deliberately not noticed.

но вместо этого любезно составил ему компанию, усматривая равную сложность, если он пройдёт мимо арабского флага, нарочито не замечая его.

We stumbled round this problem, while the joyful, unknowing crowd cheered us.

Мы запнулись на этой проблеме, а вокруг радостная, ничего не подозревающая толпа приветствовала нас.

As a compromise I suggested we leave out the Town Hall, and invent another route, passing, let us say, by the Post Office.

В качестве компромисса я предложил оставить в покое палату и придумать другой маршрут, скажем, мимо почтамта.

I meant this for farce, since my patience had broken down; but he took it seriously, as a helpful idea; and in return would concede a point for my sake and the Arabs.

Я сказал это в насмешку, поскольку терпение у меня кончалось; но он принял это всерьёз, как ценную мысль; и в ответ решил сделать уступку ради меня и арабов.

In place of an “entry” he would make a “march through”:

Вместо «вступления в город» он предпримет «проход через город»:

it meant that instead of going in the middle he would go at the head, or instead of the head, the middle. I forgot, or did not well hear, which:

то есть будет находиться не в середине, а во главе войска; или наоборот, я не запомнил или не расслышал.

for I should not have cared if he had crawled under or flown over his troops, or split himself to march both sides.

Мне было все равно, хоть бы он полз под своим войском, летел над ним по воздуху или разорвался бы надвое, чтобы одновременно быть в обоих местах.

Get short URL

Text alignment