Reading room | Николай Гоголь | Шинель | 📋 | 📖 | 🔀 | English ⇄

In a certain Russian ministerial department — —

В департаменте... но лучше не называть, в каком департаменте.

But it is perhaps better that I do not mention which department it was.

Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий.

There are in the whole of Russia no persons more sensitive than Government officials. Each of them believes if he is annoyed in any way, that the whole official class is insulted in his person.

Теперь уже всякий частный человек считает в лице своём оскорблённым всё общество.

Recently an Isprawnik (country magistrate)—I do not know of which town — is said to have drawn up a report with the object of showing that, ignoring Government orders, people were speaking of Isprawniks in terms of contempt.

Говорят, весьма недавно поступила просьба от одного капитан-исправника, не помню какого-то города, в которой он излагает ясно, что гибнут государственные постановления и что священное имя его произносится решительно всуе. А в доказательство приложил к просьбе преогромнейший том какого-то романтического сочинения, где чрез каждые десять страниц является капитан-исправник, местами даже совершенно в пьяном виде.

In order to prove his assertions, he forwarded with his report a bulky work of fiction, in which on about every tenth page an Isprawnik appeared generally in a drunken condition.

Итак, во избежание всяких неприятностей, лучше департамент, о котором идёт дело, мы назовём одним департаментом.

In order therefore to avoid any unpleasantness, I will not definitely indicate the department in which the scene of my story is laid, and will rather say "in a certain chancellery."

Итак, в одном департаменте служил один чиновник; чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется геморроидальным...

Well, in a certain chancellery there was a certain man who, as I cannot deny, was not of an attractive appearance. He was short, had a face marked with smallpox, was rather bald in front, and his forehead and cheeks were deeply lined with furrows — to say nothing of other physical imperfections.

Что ж делать! виноват петербургский климат. Что касается до чина (ибо у нас прежде всего нужно объявить чин), то он был то, что называют вечный титулярный советник, над которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь разные писатели, имеющие похвальное обыкновенье налегать на тех, которые не могут кусаться.

Such was the outer aspect of our hero, as produced by the St Petersburg climate.

Фамилия чиновника была Башмачкин.

As regards his official rank — for with us Russians the official rank must always be given — he was what is usually known as a permanent titular councillor, one of those unfortunate beings who, as is well known, are made a butt of by various authors who have the bad habit of attacking people who cannot defend themselves.

Уже по самому имени видно, что она когда-то произошла от башмака; но когда, в какое время и каким образом произошла она от башмака, ничего этого неизвестно.

Our hero's family name was Bashmatchkin; his baptismal name Akaki Akakievitch.

Имя его было Акакий Акакиевич.

Perhaps the reader may think this name somewhat strange and far-fetched, but he can be assured that it is not so, and that circumstances so arranged it that it was quite impossible to give him any other name. This happened in the following way.

Может быть, читателю оно покажется несколько странным и выисканным, но можно уверить, что его никак не искали, а что сами собою случились такие обстоятельства, что никак нельзя было дать другого имени, и это произошло именно вот как.

Akaki Akakievitch was born, if I am not mistaken, on the night of the 23rd of March.

Родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта.

His deceased mother, the wife of an official and a very good woman, immediately made proper arrangements for his baptism.

Покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как следует, окрестить ребёнка.

When the time came, she was lying on the bed before the door. At her right hand stood the godfather, Ivan Ivanovitch Jeroshkin, a very important person, who was registrar of the senate; at her left, the godmother Anna Semenovna Byelobrushkova, the wife of a police inspector, a woman of rare virtues.

Матушка ещё лежала на кровати против дверей, а по правую руку стоял кум, превосходнейший человек, Иван Иванович Ерошкин, служивший столоначальником в сенате, и кума, жена квартального офицера, женщина редких добродетелей, Арина Семеновна Белобрюшкова.

Three names were suggested to the mother from which to choose one for the child — Mokuja, Sossuja, or Khozdazat. "No," she said, "I don't like such names."

Родильнице предоставили на выбор любое из трёх, какое она хочет выбрать: Моккия, Сессия, или назвать ребёнка во имя мученика Хоздазата.

In order to meet her wishes, the church calendar was opened in another place, and the names Triphiliy, Dula, and Varakhasiy were found.

«Нет, – подумала покойница, – имена-то всё такие». Чтобы угодить ей, развернули календарь в другом месте; вышли опять три имени: Трифилий, Дула и Варахасий.

"This is a punishment from heaven," said the mother. "What sort of names are these! I never heard the like!

«Вот это наказание, – проговорила старуха, – какие всё имена; я, право, никогда и не слыхивала таких.

If it had been Varadat or Varukh, but Triphiliy and Varakhasiy!"

Пусть бы ещё Варадат или Варух, а то Трифилий и Варахасий».

They looked again in the calendar and found Pavsikakhiy and Vakhtisiy.

Ещё переворотили страницу – вышли: Павсикахий и Вахтисий.

"Now I see," said the mother, "this is plainly fate.

«Ну, уж я вижу, – сказала старуха, – что, видно, его такая судьба.

If there is no help for it, then he had better take his father's name, which was Akaki."

Уж если так, пусть лучше будет он называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий».

So the child was called Akaki Akakievitch.

Таким образом и произошёл Акакий Акакиевич.

It was baptised, although it wept and cried and made all kinds of grimaces, as though it had a presentiment that it would one day be a titular councillor.

Ребёнка окрестили, причём он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник.

Итак, вот каким образом произошло всё это. Мы привели потому это, чтобы читатель мог сам видеть, что это случилось совершенно по необходимости и другого имени дать было никак невозможно.

When and how he entered the chancellery and who appointed him, no one could remember.

Когда и в какое время он поступил в департамент и кто определил его, этого никто не мог припомнить.

However many of his superiors might come and go, he was always seen in the same spot, in the same attitude, busy with the same work, and bearing the same title; so that people began to believe he had come into the world just as he was, with his bald forehead and official uniform. In the chancellery where he worked, no kind of notice was taken of him.

Сколько ни переменялось директоров и всяких начальников, его видели всё на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма, так что потом уверились, что он, видно, так и родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове.

Even the office attendants did not rise from their seats when he entered, nor look at him; they took no more notice than if a fly had flown through the room.

В департаменте не оказывалось к нему никакого уважения. Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него, как будто бы через приёмную пролетела простая муха.

His superiors treated him in a coldly despotic manner.

Начальники поступали с ним как-то холодно-деспотически.

The assistant of the head of the department, when he pushed a pile of papers under his nose, did not even say "Please copy those," or "There is something interesting for you," or make any other polite remark such as well-educated officials are in the habit of doing.

Какой-нибудь помощник столоначальника прямо совал ему под нос бумаги, не сказав даже: «перепишите», или: «вот интересное, хорошенькое дельце», или что-нибудь приятное, как употребляется в благовоспитанных службах.

But Akaki took the documents, without worrying himself whether they had the right to hand them over to him or not, and straightway set to work to copy them.

И он брал, посмотрев только на бумагу, не глядя, кто ему подложил и имел ли на то право. Он брал и тут же пристраивался писать её.

His young colleagues made him the butt of their ridicule and their elegant wit, so far as officials can be said to possess any wit. They did not scruple to relate in his presence various tales of their own invention regarding his manner of life and his landlady, who was seventy years old. They declared that she beat him, and inquired of him when he would lead her to the marriage altar. Sometimes they let a shower of scraps of paper fall on his head, and told him they were snowflakes.

Молодые чиновники подсмеивались и острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия, рассказывали тут же пред ним разные составленные про него истории; про его хозяйку, семидесятилетнюю старуху, говорили, что она бьёт его, спрашивали, когда будет их свадьба, сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом.

But Akaki Akakievitch made no answer to all these attacks; he seemed oblivious of their presence. His work was not affected in the slightest degree; during all these interruptions he did not make a single error in copying.

Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не было перед ним; это не имело даже влияния на занятия его: среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки в письме.

Only when the horse-play grew intolerable, when he was held by the arm and prevented writing, he would say "Do leave me alone! Why do you always want to disturb me at work?"

Только если уж слишком была невыносима шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?»

There was something peculiarly pathetic in these words and the way in which he uttered them.

И что-то странное заключалось в словах и в голосе, с каким они были произнесены.

One day it happened that when a young clerk, who had been recently appointed to the chancellery, prompted by the example of the others, was playing him some trick, he suddenly seemed arrested by something in the tone of Akaki's voice, and from that moment regarded the old official with quite different eyes.

В нем слышалось что-то такое преклоняющее на жалость, что один молодой человек, недавно определившийся, который, по примеру других, позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился, как будто пронзённый, и с тех пор как будто всё переменилось перед ним и показалось в другом виде.

He felt as though some supernatural power drew him away from the colleagues whose acquaintance he had made here, and whom he had hitherto regarded as well-educated, respectable men, and alienated him from them.

Какая-то неестественная сила оттолкнула его от товарищей, с которыми он познакомился, приняв их за приличных, светских людей.

Long afterwards, when surrounded by gay companions, he would see the figure of the poor little councillor and hear the words "Do leave me alone! Why will you always disturb me at work?"

И долго потом, среди самых весёлых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, с своими проникающими словами: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» –

Along with these words, he also heard others: "Am I not your brother?"

и в этих проникающих словах звенели другие слова: «Я брат твой».

On such occasions the young man would hide his face in his hands, and think how little humane feeling after all was to be found in men's hearts; how much coarseness and cruelty was to be found even in the educated and those who were everywhere regarded as good and honourable men.

И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своём, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости, и, Боже! даже в том человеке, которого свет признает благородным и честным...

Never was there an official who did his work so zealously as Akaki Akakievitch. "

Вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности.

"Zealously," do I say? He worked with a passionate love of his task.

Мало сказать: он служил ревностно, – нет, он служил с любовью.

While he copied official documents, a world of varied beauty rose before his eyes.

Там, в этом переписываньи, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир.

His delight in copying was legible in his face. To form certain letters afforded him special satisfaction, and when he came to them he was quite another man; he began to smile, his eyes sparkled, and he pursed up his lips, so that those who knew him could see by his face which letters he was working at.

Наслаждение выражалось на лице его; некоторые буквы у него были фавориты, до которых если он добирался, то был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его, казалось, можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его.

Had he been rewarded according to his zeal, he would perhaps — to his own astonishment — have been raised to the rank of civic councillor. However, he was not destined, as his colleagues expressed it, to wear a cross at his buttonhole, but only to get hæmorrhoids by leading a too sedentary life.

Если бы соразмерно его рвению давали ему награды, он, к изумлению своему, может быть, даже попал бы в статские советники; но выслужил он, как выражались остряки, его товарищи, пряжку в петлицу да нажил геморрой в поясницу.

For the rest, I must mention that on one occasion he attracted a certain amount of attention.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы не было к нему никакого внимания.

A director, who was a kindly man and wished to reward him for his long service, ordered that he should be entrusted with a task more important than the documents which he usually had to copy. This consisted in preparing a report for a court, altering the headings of various documents, and here and there changing the first personal pronoun into the third.

Один директор, будучи добрый человек и желая вознаградить его за долгую службу, приказал дать ему что-нибудь поважнее, чем обыкновенное переписыванье; именно из готового уже дела велено было ему сделать какое-то отношение в другое присутственное место; дело состояло только в том, чтобы переменить заглавный титул да переменить кое-где глаголы из первого лица в третье.

Akaki undertook the work; but it confused and exhausted him to such a degree that the sweat ran from his forehead and he at last exclaimed: "No! Please give me again something to copy."

Это задало ему такую работу, что он вспотел совершенно, тер лоб и, наконец, сказал: «Нет, лучше дайте я перепишу что-нибудь».

From that time he was allowed to continue copying to his life's end.

С тех пор оставили его навсегда переписывать.

Outside this copying nothing appeared to exist for him.

Вне этого переписыванья, казалось, для него ничего не существовало.

He did not even think of his clothes. His uniform, which was originally green, had acquired a reddish tint.

Он не думал вовсе о своём платье: вицмундир у него был не зелёный, а какого-то рыжевато-мучного цвета.

The collar was so narrow and so tight that his neck, although of average length, stretched far out of it, and appeared extraordinarily long, just like those of the cats with movable heads, which are carried about on trays and sold to the peasants in Russian villages.

Воротничок на нем был узенький, низенький, так что шея его, несмотря на то что не была длинна, выходя из воротника, казалась необыкновенно длинною, как у тех гипсовых котенков, болтающих головами, которых носят на головах целыми десятками русские иностранцы.

Something was always sticking to his clothes — a piece of thread, a fragment of straw which had been flying about, etc. Moreover he seemed to have a special predilection for passing under windows just when something not very clean was being thrown out of them, and therefore he constantly carried about on his hat pieces of orange-peel and such refuse.

И всегда что-нибудь да прилипало к его вицмундиру: или сенца кусочек, или какая-нибудь ниточка; к тому же он имел особенное искусство, ходя по улице, поспевать под окно именно в то самое время, когда из него выбрасывали всякую дрянь, и оттого вечно уносил на своей шляпе арбузные и дынные корки и тому подобный вздор.

He never took any notice of what was going on in the streets, in contrast to his colleagues who were always watching people closely and whom nothing delighted more than to see someone walking along on the opposite pavement with a rent in his trousers.

Ни один раз в жизни не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице, на что, как известно, всегда посмотрит его же брат, молодой чиновник, простирающий до того проницательность своего бойкого взгляда, что заметит даже, у кого на другой стороне тротуара отпоролась внизу панталон стремешка, – что вызывает всегда лукавую усмешку на лице его.

But Akaki Akakievitch saw nothing but the clean, regular lines of his copies before him; and only when he collided suddenly with a horse's nose, which blew its breath noisily in his face, did the good man observe that he was not sitting at his writing-table among his neat duplicates, but walking in the middle of the street.

Но Акакий Акакиевич если и глядел на что, то видел на всем свои чистые, ровным почерком выписанные строки, и только разве если, неизвестно откуда взявшись, лошадиная морда помещалась ему на плечо и напускала ноздрями целый ветер в щеку, тогда только замечал он, что он не на середине строки, а скорее на середине улицы.

When he arrived home, he sat down at once to supper, ate his cabbage-soup hurriedly, and then, without taking any notice how it tasted, a slice of beef with garlic, together with the flies and any other trifles which happened to be lying on it.

Приходя домой, он садился тот же час за стол, хлебал наскоро свои щи и ел кусок говядины с луком, вовсе не замечая их вкуса, ел всё это с мухами и со всем тем, что ни посылал Бог на ту пору. Заметивши, что желудок начинал пучиться, вставал из-за стола, вынимал баночку с чернилами и переписывал бумаги, принесённые на дом.

As soon as his hunger was satisfied, he set himself to write, and began to copy the documents which he had brought home with him. If he happened to have no official documents to copy, he copied for his own satisfaction political letters, not for their more or less grand style but because they were directed to some high personage.

Если же таких не случалось, он снимал нарочно, для собственного удовольствия, копию для себя, особенно если бумага была замечательна не по красоте слога, но по адресу к какому-нибудь новому или важному лицу.

When the grey St Petersburg sky is darkened by the veil of night, and the whole of officialdom has finished its dinner according to its gastronomical inclinations or the depth of its purse — when all recover themselves from the perpetual scratching of bureaucratic pens, and all the cares and business with which men so often needlessly burden themselves, they devote the evening to recreation. One goes to the theatre; another roams about the streets, inspecting toilettes; another whispers flattering words to some young girl who has risen like a star in his modest official circle. Here and there one visits a colleague in his third or fourth story flat, consisting of two rooms with an entrance-hall and kitchen, fitted with some pretentious articles of furniture purchased by many abstinences. In short, at this time every official betakes himself to some form of recreation — playing whist, drinking tea, and eating cheap pastry or smoking tobacco in long pipes. Some relate scandals about great people, for in whatever situation of life the Russian may be, he always likes to hear about the aristocracy; others recount well-worn but popular anecdotes, as for example that of the commandant to whom it was reported that a rogue had cut off the horse's tail on the monument of Peter the Great.

Даже в те часы, когда совершенно потухает петербургское серое небо и весь чиновный народ наелся и отобедал, кто как мог, сообразно с получаемым жалованьем и собственной прихотью, – когда всё уже отдохнуло после департаментского скрипенья перьями, беготни, своих и чужих необходимых занятий и всего того, что задаёт себе добровольно, больше даже, чем нужно, неугомонный человек, – когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее, несётся в театр; кто на улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпёнок; кто на вечер – истратить его в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга; кто, и это случается чаще всего, идёт просто к своему брату в четвёртый или третий этаж, в две небольшие комнаты с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний, – словом, даже в то время, когда все чиновники рассеиваются по маленьким квартиркам своих приятелей поиграть в штурмовой вист, прихлёбывая чай из стаканов с копеечными сухарями, затягиваясь дымом из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи какую-нибудь сплетню, занёсшуюся из высшего общества, от которого никогда и ни в каком состоянии не может отказаться русский человек, или даже, когда не о чем говорить, пересказывая вечный анекдот о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента, – словом, даже тогда, когда всё стремится развлечься, – Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению.

But even at this time of rest and recreation, Akaki Akakievitch remained faithful to his habits. No one could say that he had ever seen him in any evening social circle.

Никто не мог сказать, чтобы когда-нибудь видел его на каком-нибудь вечере.

After he had written as much as he wanted, he went to bed, and thought of the joys of the coming day, and the fine copies which God would give him to do.

Написавшись всласть, он ложился спать, улыбаясь заранее при мысли о завтрашнем дне: что-то Бог пошлет переписывать завтра?

So flowed on the peaceful existence of a man who was quite content with his post and his income of four hundred roubles a year. He might perhaps have reached an extreme old age if one of those unfortunate events had not befallen him, which not only happen to titular but to actual privy, court, and other councillors, and also to persons who never give advice nor receive it.

Так протекала мирная жизнь человека, который с четырьмястами жалованья умел быть довольным своим жребием, и дотекла бы, может быть, до глубокой старости, если бы не было разных бедствий, рассыпанных на жизненной дороге не только титулярным, но даже тайным, действительным, надворным и всяким советникам, даже и тем, которые не дают никому советов, ни от кого не берут их сами.

In St Petersburg all those who draw a salary of four hundred roubles or thereabouts have a terrible enemy in our northern cold, although some assert that it is very good for the health.

Есть в Петербурге сильный враг всех, получающих четыреста рублей в год жалованья или около того. Враг этот не кто другой, как наш северный мороз, хотя, впрочем, и говорят, что он очень здоров.

About nine o'clock in the morning, when the clerks of the various departments betake themselves to their offices, the cold nips their noses so vigorously that most of them are quite bewildered.

В девятом часу утра, именно в тот час, когда улицы покрываются идущими в департамент, начинает он давать такие сильные и колючие щелчки без разбору по всем носам, что бедные чиновники решительно не знают, куда девать их.

If at this time even high officials so suffer from the severity of the cold in their own persons that the tears come into their eyes, what must be the sufferings of the titular councillors, whose means do not allow of their protecting themselves against the rigour of winter?

В это время, когда даже у занимающих высшие должности болит от морозу лоб и слезы выступают в глазах, бедные титулярные советники иногда бывают беззащитны.

When they have put on their light cloaks, they must hurry through five or six streets as rapidly as possible, and then in the porter's lodge warm themselves and wait till their frozen official faculties have thawed.

Всё спасение состоит в том, чтобы в тощенькой шинелишке перебежать как можно скорее пять-шесть улиц и потом натопаться хорошенько ногами в швейцарской, пока не оттают таким образом все замерзнувшие на дороге способности и дарованья к должностным отправлениям.

For some time Akaki had been feeling on his back and shoulders very sharp twinges of pain, although he ran as fast as possible from his dwelling to the office.

Акакий Акакиевич с некоторого времени начал чувствовать, что его как-то особенно сильно стало пропекать в спину и плечо, несмотря на то что он старался перебежать как можно скорее законное пространство.

After well considering the matter, he came to the conclusion that these were due to the imperfections of his cloak.

Он подумал, наконец, не заключается ли каких грехов в его шинели.

In his room he examined it carefully, and discovered that in two or three places it had become so thin as to be quite transparent, and that the lining was much torn.

Рассмотрев её хорошенько у себя дома, он открыл, что в двух-трёх местах, именно на спине и на плечах, она сделалась точная серпянка: сукно до того истёрлось, что сквозило, и подкладка расползлась.

This cloak had been for a long time the standing object of jests on the part of Akaki's merciless colleagues. They had even robbed it of the noble name of "cloak," and called it a cowl. It certainly presented a remarkable appearance.

Надобно знать, что шинель Акакия Акакиевича служила тоже предметом насмешек чиновникам; от неё отнимали даже благородное имя шинели и называли её капотом.

Every year the collar had grown smaller, for every year the poor titular councillor had taken a piece of it away in order to repair some other part of the cloak; and these repairs did not look as if they had been done by the skilled hand of a tailor.

В самом деле, она имела какое-то странное устройство: воротник её уменьшался с каждым годом более и более, ибо служил на подтачиванье других частей её.

They had been executed in a very clumsy way and looked remarkably ugly.

Подтачиванье не показывало искусства портного и выходило, точно, мешковато и некрасиво.

After Akaki Akakievitch had ended his melancholy examination, he said to himself that he must certainly take his cloak to Petrovitch the tailor, who lived high up in a dark den on the fourth floor. With his squinting eyes and pock-marked face, Petrovitch certainly did not look as if he had the honour to make frock-coats and trousers for high officials — that is to say, when he was sober, and not absorbed in more pleasant diversions.

Увидевши, в чем дело, Акакий Акакиевич решил, что шинель нужно будет снести к Петровичу, портному, жившему где-то в четвёртом этаже по чёрной лестнице, который, несмотря на свой кривой глаз и рябизну по всему лицу, занимался довольно удачно починкой чиновничьих и всяких других панталон и фраков, – разумеется, когда бывал в трезвом состоянии и не питал в голове какого-нибудь другого предприятия.

I might dispense here with dwelling on this tailor; but since it is the custom to portray the physiognomy of every separate personage in a tale, I must give a better or worse description of Petrovitch.

Об этом портном, конечно, не следовало бы много говорить, но так как уже заведено, чтобы в повести характер всякого лица был совершенно означен, то, нечего делать, подавайте нам и Петровича сюда.

Formerly when he was a simple serf in his master's house, he was merely called Gregor. When he became free, he thought he ought to adorn himself with a new name, and dubbed himself Petrovitch; at the same time he began to drink lustily, not only on the high festivals but on all those which are marked with a cross in the calendar.

Сначала он назывался просто Григорий и был крепостным человеком у какого-то барина; Петровичем он начал называться с тех пор, как получил отпускную и стал попивать довольно сильно по всяким праздникам, сначала по большим, а потом, без разбору, по всем церковным, где только стоял в календаре крестик.

By thus solemnly celebrating the days consecrated by the Church, he considered that he was remaining faithful to the traditions of his childhood; and when he quarrelled with his wife, he shouted that she was an earthly minded creature and a German.

С этой стороны он был верен дедовским обычаям и, споря с женой, называл её мирскою женщиной и немкой.

Of this lady we have nothing more to relate than that she was the wife of Petrovitch, and that she did not wear a kerchief but a cap on her head. For the rest, she was not pretty; only the soldiers looked at her as they passed, then they twirled their moustaches and walked on, laughing. Akaki Akakievitch accordingly betook himself to the tailor's attic.

Так как мы уже заикнулись про жену, то нужно будет и о ней сказать слова два; но, к сожалению, о ней не много было известно, разве только то, что у Петровича есть жена, носит даже чепчик, а не платок; но красотою, как кажется, она не могла похвастаться; по крайней мере при встрече с нею одни только гвардейские солдаты заглядывали ей под чепчик, моргнувши усом и испустивши какой-то особый голос.

He reached it by a dark, dirty, damp staircase, from which, as in all the inhabited houses of the poorer class in St Petersburg, exhaled an effluvia of spirits vexatious to nose and eyes alike. As the titular councillor climbed these slippery stairs, he calculated what sum Petrovitch could reasonably ask for repairing his cloak, and determined only to give him a rouble.

Взбираясь по лестнице, ведшей к Петровичу, которая, надобно отдать справедливость, была вся умащена водой, помоями и проникнута насквозь тем спиртуозным запахом, который ест глаза и, как известно, присутствует неотлучно на всех чёрных лестницах петербургских домов, – взбираясь по лестнице, Акакий Акакиевич уже подумывал о том, сколько запросит Петрович, и мысленно положил не давать больше двух рублей.

The door of the tailor's flat stood open in order to provide an outlet for the clouds of smoke which rolled from the kitchen, where Petrovitch's wife was just then cooking fish.

Дверь была отворена, потому что хозяйка, готовя какую-то рыбу, напустила столько дыму в кухне, что нельзя было видеть даже и самых тараканов.

Akaki, his eyes smarting, passed through the kitchen without her seeing him, and entered the room where the tailor sat on a large, roughly made, wooden table, his legs crossed like those of a Turkish pasha, and, as is the custom of tailors, with bare feet.

Акакий Акакиевич прошёл через кухню, не замеченный даже самою хозяйкою, и вступил, наконец, в комнату, где увидел Петровича, сидевшего на широком деревянном некрашеном столе и подвернувшего под себя ноги свои, как турецкий паша. Ноги, по обычаю портных, сидящих за работою, были нагишом.

What first arrested attention, when one approached him, was his thumb nail, which was a little misshapen but as hard and strong as the shell of a tortoise.

И прежде всего бросился в глаза большой палец, очень известный Акакию Акакиевичу, с каким-то изуродованным ногтём, толстым и крепким, как у черепахи череп.

Round his neck were hung several skeins of thread, and on his knees lay a tattered coat.

На шее у Петровича висел моток шелку и ниток, а на коленях была какая-то ветошь.

For some minutes he had been trying in vain to thread his needle. He was first of all angry with the gathering darkness, then with the thread.

Он уже минуты с три продевал нитку в иглиное ухо, не попадал и потому очень сердился на темноту и даже на самую нитку, ворча вполголоса: «Не лезет, варварка; уела ты меня, шельма этакая!»

"Why the deuce won't you go in, you worthless scoundrel!" he exclaimed. Akaki saw at once that he had come at an inopportune moment. He wished he had found Petrovitch at a more favourable time, when he was enjoying himself — when, as his wife expressed it, he was having a substantial ration of brandy.

Акакию Акакиевичу было неприятно, что он пришёл именно в ту минуту, когда Петрович сердился: он любил что-либо заказывать Петровичу тогда, когда последний был уже несколько под куражем, или, как выражалась жена его: «осадился сивухой, одноглазый черт».

At such times the tailor was extraordinarily ready to meet his customer's proposals with bows and gratitude to boot.

В таком состоянии Петрович обыкновенно очень охотно уступал и соглашался, всякий раз даже кланялся и благодарил.

Sometimes indeed his wife interfered in the transaction, and declared that he was drunk and promised to do the work at much too low a price; but if the customer paid a trifle more, the matter was settled.

Потом, правда, приходила жена, плачась, что муж-де был пьян и потому дёшево взялся; но гривенник, бывало, один прибавишь, и дело в шляпе.

Unfortunately for the titular councillor, Petrovitch had just now not yet touched the brandy flask. At such moments he was hard, obstinate, and ready to demand an exorbitant price.

Теперь же Петрович был, казалось, в трезвом состоянии, а потому крут, несговорчив и охотник заламливать черт знает какие цены.

Akaki foresaw this danger, and would gladly have turned back again, but it was already too late.

Акакий Акакиевич смекнул это и хотел было уже, как говорится, на попятный двор, но уж дело было начато.

The tailor's single eye — for he was one-eyed — had already noticed him, and Akaki Akakievitch murmured involuntarily "Good day, Petrovitch."

Петрович прищурил на него очень пристально свой единственный глаз, и Акакий Акакиевич невольно выговорил: – Здравствуй, Петрович!

"Welcome, sir," answered the tailor, and fastened his glance on the titular councillor's hand to see what he had in it.

– Здравствовать желаю, судырь, – сказал Петрович и покосил свой глаз на руки Акакия Акакиевича, желая высмотреть, какого рода добычу тот нес.

"I come just — merely — in order — I want — "

– А я вот к тебе, Петрович, того...

We must here remark that the modest titular councillor was in the habit of expressing his thoughts only by prepositions, adverbs, or particles, which never yielded a distinct meaning.

Нужно знать, что Акакий Акакиевич изъяснялся большею частью предлогами, наречиями и, наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения.

If the matter of which he spoke was a difficult one, he could never finish the sentence he had begun.

Если же дело было очень затруднительно, то он даже имел обыкновение совсем не оканчивать фразы, так что весьма часто, начавши речь словами: «Это, право, совершенно того...»,

So that when transacting business, he generally entangled himself in the formula "Yes — it is indeed true that — —" Then he would remain standing and forget what he wished to say, or believe that he had said it.

а потом уже и ничего не было, и сам он позабывал, думая, что всё уже выговорил. – Что ж такое? –

"What do you want, sir?" asked Petrovitch, scrutinising him from top to toe with a searching look, and contemplating his collar, sleeves, coat, buttons — in short his whole uniform, although he knew them all very well, having made them himself.

сказал Петрович и обсмотрел в то же время своим единственным глазом весь вицмундир его, начиная с воротника до рукавов, спинки, фалд и петлёй, – что всё было ему очень знакомо, потому что было собственной его работы.

That is the way of tailors whenever they meet an acquaintance.

Таков уж обычай у портных: это первое, что он сделает при встрече.

Then Akaki answered, stammering as usual, "I want — Petrovitch — this cloak — you see — it is still quite good, only a little dusty — and therefore it looks a little old.

– А я вот того, Петрович... шинель-то, сукно... вот видишь, везде в других местах совсем крепкое, оно немножко запылилось, и кажется, как будто старое, а оно новое, да вот только в одном месте немного того...

It is, however, still quite new, only that it is worn a little — there in the back and here in the shoulder — and there are three quite little splits.

на спине, да ещё вот на плече одном немного попротерлось, да вот на этом плече немножко – видишь, вот и всё. И работы немного...

You see it is hardly worth talking about; it can be thoroughly repaired in a few minutes." Petrovitch took the unfortunate cloak, spread it on the table, contemplated it in silence, and shook his head. Then he stretched his hand towards the window-sill for his snuff-box, a round one with the portrait of a general on the lid. I do not know whose portrait it was, for it had been accidentally injured, and the ingenious tailor had gummed a piece of paper over it.

Петрович взял капот, разложил его сначала на стол, рассматривал долго, покачал головою и полез рукою на окно за круглой табакеркой с портретом какого-то генерала, какого именно неизвестно, потому что место, где находилось лицо, было проткнуто пальцем и потом заклеено четвероугольным лоскуточком бумажки.

After Petrovitch had taken a pinch of snuff, he examined the cloak again, held it to the light, and once more shook his head.

Понюхав табаку, Петрович растопырил капот на руках и рассмотрел его против света и опять покачал головою.

Then he examined the lining, took a second pinch of snuff, and at last exclaimed, "No! that is a wretched rag!

Потом обратил его подкладкой вверх и вновь покачал, вновь снял крышку с генералом, заклеенным бумажкой, и, натащивши в нос табаку, закрыл, спрятал табакерку и, наконец, сказал:

It is beyond repair!"

– Нет, нельзя поправить: худой гардероб!

At these words Akaki's courage fell.

У Акакия Акакиевича при этих словах ёкнуло сердце.

"What!"

– Отчего же нельзя, Петрович? –

he cried in the querulous tone of a child. "

сказал он почти умоляющим голосом ребёнка. – Ведь только всего что на плечах поистёрлось, ведь у тебя есть же какие-нибудь кусочки...

"Can this hole really not be repaired? Look! Petrovitch; there are only two rents, and you have enough pieces of cloth to mend them with." "Yes, I have enough pieces of cloth; but how should I sew them on? The stuff is quite worn out; it won't bear another stitch."

– Да кусочки-то можно найти, кусочки найдутся, – сказал Петрович, – да нашить-то нельзя: дело совсем гнилое, тронешь иглой – а вот уж оно и ползёт.

"Well, can't you strengthen it with another piece of cloth?"

– Пусть ползёт, а ты тотчас заплаточку.

"No, it won't bear anything more; cloth after all is only cloth, and in its present condition a gust of wind might blow the wretched mantle into tatters."

– Да заплаточки не на чем положить, укрепиться ей не за что, подержка больно велика. Только слава, что сукно, а подуй ветер, так разлетится.

"But if you could only make it last a little longer, do you see — really — —"

– Ну, да уж прикрепи. Как же этак, право, того!..

"No!" answered Petrovitch decidedly. "There is nothing more to be done with it; it is completely worn out.

– Нет, – сказал Петрович решительно, – ничего нельзя сделать.

It would be better if you made yourself foot bandages out of it for the winter; they are warmer than stockings.

Дело совсем плохое. Уж вы лучше, как придёт зимнее холодное время, наделайте из неё себе онучек, потому что чулок не греет.

It was the Germans who invented stockings for their own profit." Petrovitch never lost an opportunity of having a hit at the Germans. "You must certainly buy a new cloak," he added. "A new cloak?" exclaimed Akaki Akakievitch, and it grew dark before his eyes.

Это немцы выдумали, чтобы побольше себе денег забирать (Петрович любил при случае кольнуть немцев); а шинель уж, видно, вам придётся новую делать.

The tailor's work-room seemed to go round with him, and the only object he could clearly distinguish was the paper-patched general's portrait on the tailor's snuff-box. "

При слове «новую» у Акакия Акакиевича затуманило в глазах, и всё, что ни было в комнате, так и пошло пред ним путаться. Он видел ясно одного только генерала с заклеенным бумажкой лицом, находившегося на крышке Петровичевой табакерки.

"A new cloak!"

– Как же новую? –

he murmured, as though half asleep. "

сказал он, всё ещё как будто находясь во сне. –

"But I have no money."

Ведь у меня и денег на это нет.

"Yes, a new cloak," repeated Petrovitch with cruel calmness.

– Да, новую, – сказал с варварским спокойствием Петрович.

"Well, even if I did decide on it — how much — —"

– Ну, а если бы пришлось новую, как бы она того...

"You mean how much would it cost?"

– То есть, что будет стоить?

"Yes."

– Да.

"About a hundred and fifty roubles," answered the tailor, pursing his lips.

– Да три полсотни с лишком надо будет приложить, – сказал Петрович и сжал при этом значительно губы.

This diabolical tailor took a special pleasure in embarrassing his customers and watching the expression of their faces with his squinting single eye.

Он очень любил сильные эффекты, любил вдруг как-нибудь озадачить совершенно и потом поглядеть искоса, какую озадаченный сделает рожу после таких слов.

"A hundred and fifty roubles for a cloak!"

– Полтораста рублей за шинель! –

exclaimed Akaki Akakievitch in a tone which sounded like an outcry — possibly the first he had uttered since his birth.

вскрикнул бедный Акакий Акакиевич, вскрикнул, может быть, в первый раз отроду, ибо отличался всегда тихостью голоса.

"Yes," replied Petrovitch. "

– Да-с, – сказал Петрович, – да ещё какова шинель.

"And then the marten-fur collar and silk lining for the hood would make it up to two hundred roubles."

Если положить на воротник куницу да пустить капишон на шёлковой подкладке, так и в двести войдёт.

"Petrovitch, I adjure you!" said Akaki Akakievitch in an imploring tone, no longer hearing nor wishing to hear the tailor's words, "try to make this cloak last me a little longer."

– Петрович, пожалуйста, – говорил Акакий Акакиевич умоляющим голосом, не слыша и не стараясь слышать сказанных Петровичем слов и всех его эффектов, – как-нибудь поправь, чтобы хоть сколько-нибудь ещё послужила.

"No, it would be a useless waste of time and work."

– Да нет, это выйдет: и работу убивать и деньги попусту тратить, – сказал Петрович, и Акакий Акакиевич после таких слов вышел совершенно уничтоженный.

After this answer, Akaki departed, feeling quite crushed; while Petrovitch, with his lips firmly pursed up, feeling pleased with himself for his firmness and brave defence of the art of tailoring, remained sitting on the table.

А Петрович, по уходе его, долго ещё стоял, значительно сжавши губы и не принимаясь за работу, будучи доволен, что и себя не уронил, да и портного искусства тоже не выдал.

Meanwhile Akaki wandered about the streets like a somnambulist, at random and without an object. "

Вышед на улицу, Акакий Акакиевич был как во сне.

"What a terrible business!" he said to himself. "Really, I could never have believed that it would come to that.

«Этаково-то дело этакое, – говорил он сам себе, – я, право, и не думал, чтобы оно вышло того... –

No," he continued after a short pause, "I could not have guessed that it would come to that.

А потом, после некоторого молчания, прибавил: – Так вот как! наконец вот что вышло, а я, право, совсем и предполагать не мог, чтобы оно было этак». За сим последовало опять долгое молчание, после которого он произнёс: «Так этак-то!

Now I find myself in a completely unexpected situation — in a difficulty that — —"

вот какое уж, точно, никак неожиданное, того... этого бы никак... этакое-то обстоятельство!»

As he thus continued his monologue, instead of approaching his dwelling, he went, without noticing it, in quite a wrong direction.

Сказавши это, он, вместо того чтобы идти домой, пошёл совершенно в противную сторону, сам того не подозревая.

A chimney-sweep brushed against him and blackened his back as he passed by.

Дорогою задел его всем нечистым своим боком трубочист и вычернил всё плечо ему; целая шапка извести высыпалась на него с верхушки строившегося дома.

From a house where building was going on, a bucket of plaster of Paris was emptied on his head. But he saw and heard nothing.

Он ничего этого не заметил, и потом уже, когда натолкнулся на будочника, который, поставя около себя свою алебарду, натряхивал из рожка на мозолистый кулак табаку, тогда только немного очнулся, и то потому, что будочник сказал: «Чего лезешь в самое рыло, разве нет тебе трухтуара?»

Only when he collided with a sentry, who, after he had planted his halberd beside him, was shaking out some snuff from his snuff-box with a bony hand, was he startled out of his reverie.

Это заставило его оглянуться и поворотить домой. Здесь только он начал собирать мысли, увидел в ясном и настоящем виде своё положение, стал разговаривать с собою уже не отрывисто, но рассудительно и откровенно, как с благоразумным приятелем, с которым можно поговорить о деле самом сердечном и близком. «Ну нет, – сказал Акакий Акакиевич, – теперь с Петровичем нельзя толковать: он теперь того...

"What do you want?"

жена, видно, как-нибудь поколотила его.

the rough guardian of civic order exclaimed. "Can't you walk on the pavement properly?" This sudden address at last completely roused Akaki from his torpid condition. He collected his thoughts, considered his situation clearly, and began to take counsel with himself seriously and frankly, as with a friend to whom one entrusts the most intimate secrets. "No!"

А вот я лучше приду к нему в воскресный день утром: он после канунешной субботы будет косить глазом и заспавшись, так ему нужно будет опохмелиться, а жена денег не даст, а в это время я ему гривенничек и того, в руку, он и будет сговорчивее и шинель тогда и того...»

he said at last. "To-day I will get nothing from Petrovitch — to-day he is in a bad humour — perhaps his wife has beaten him — I will look him up again next Sunday.

Так рассудил сам с собою Акакий Акакиевич, ободрил себя и дождался первого воскресенья, и, увидев издали, что жена Петровича куда-то выходила из дому, он прямо к нему.

On Saturday evenings he gets intoxicated; then the next day he wants a pick-me-up — his wife gives him no money — I squeeze a ten-kopeck piece into his hand; then he will be more reasonable and we can discuss the cloak further."

Петрович, точно, после субботы сильно косил глазом, голову держал к полу и был совсем заспавшись; но при всем том, как только узнал, в чем дело, точно как будто его черт толкнул. «Нельзя, – сказал, – извольте заказать новую».

Encouraged by these reflections, Akaki waited patiently till Sunday.

Акакий Акакиевич тут-то и всунул ему гривенничек.

On that day, having seen Petrovitch's wife leave the house, he betook himself to the tailor's and found him, as he had expected, in a very depressed state as the result of his Saturday's dissipation.

«Благодарствую, судырь, подкреплюсь маленечко за ваше здоровье, – сказал Петрович, – а уж об шинели не извольте беспокоиться: она ни на какую годность не годится. Новую шинель уж я вам сошью на славу, уж на этом постоим».

But hardly had Akaki let a word fall about the mantle than the diabolical tailor awoke from his torpor and exclaimed, "No, nothing can be done; you must certainly buy a new cloak."

Акакий Акакиевич ещё было насчёт починки, но Петрович не дослышал и сказал: «Уж новую я вам сошью беспременно, в этом извольте положиться, старанье приложим. Можно будет даже так, как пошла мода: воротник будет застёгиваться на серебряные лапки под аплике».

The titular councillor pressed a ten-kopeck piece into his hand.

Тут-то увидел Акакий Акакиевич, что без новой шинели нельзя обойтись, и поник совершенно духом.

"Thanks, my dear friend," said Petrovitch; "that will get me a pick-me-up, and I will drink your health with it.

Как же, в самом деле, на что, на какие деньги её сделать? Конечно, можно бы отчасти положиться на будущее награждение к празднику, но эти деньги давно уже размещены и распределены вперёд.

But as for your old mantle, what is the use of talking about it? It isn't worth a farthing. Let me only get to work; I will make you a splendid one, I promise!" But poor Akaki Akakievitch still importuned the tailor to repair his old one.

Требовалось завести новые панталоны, заплатить сапожнику старый долг за приставку новых головок к старым голенищам, да следовало заказать швее три рубахи, да штуки две того белья, которое неприлично называть в печатном слоге, – словом, все деньги совершенно должны были разойтися; и если бы даже директор был так милостив, что вместо сорока рублей наградных определил бы сорок пять или пятьдесят, то всё-таки останется какой-нибудь самый вздор, который в шинельном капитале будет капля в море.

"No, and again no," answered Petrovitch. "It is quite impossible. Trust me; I won't take you in.

Хотя, конечно, он знал, что за Петровичем водилась блажь заломить вдруг черт знает какую непомерную цену, так что уж, бывало, сама жена не могла удержаться, чтобы не вскрикнуть: «Что ты с ума сходишь, дурак такой!

I will even put silver hooks and eyes on the collar, as is now the fashion."

В другой раз ни за что возьмёт работать, а теперь разнесла его нелегкая запросить такую цену, какой и сам не стоит».

This time Akaki saw that he must follow the tailor's advice, and again all his courage sank. He must have a new mantle made. But how should he pay for it?

Хотя, конечно, он знал, что Петрович и за восемьдесят рублей возьмётся сделать; однако всё же откуда взять эти восемьдесят рублей?

He certainly expected a Christmas bonus at the office; but that money had been allotted beforehand.

Ещё половину можно бы найти: половина бы отыскалась; может быть, даже немножко и больше; но где взять другую половину?..

He must buy a pair of trousers, and pay his shoemaker for repairing two pairs of boots, and buy some fresh linen.

Но прежде читателю должно узнать, где взялась первая половина. Акакий Акакиевич имел обыкновение со всякого истрачиваемого рубля откладывать по грошу в небольшой ящичек, запертый на ключ, с прорезанною в крышке дырочкой для бросания туда денег.

Even if, by an unexpected stroke of good luck, the director raised the usual bonus from forty to fifty roubles, what was such a small amount in comparison with the immense sum which Petrovitch demanded?

По истечении всякого полугода он ревизовал накопившуюся медную сумму и заменял её мелким серебром. Так продолжал он с давних пор, и, таким образом, в продолжение нескольких лет оказалось накопившейся суммы более чем на сорок рублей. Итак, половина была в руках; но где же взять другую половину?

A mere drop of water in the sea.

Где взять другие сорок рублей?

At any rate, he might expect that Petrovitch, if he were in a good humour, would lower the price of the cloak to eighty roubles; but where were these eighty roubles to be found? Perhaps he might succeed if he left no stone unturned, in raising half the sum; but he saw no means of procuring the other half.

Акакий Акакиевич думал, думал и решил, что нужно будет уменьшить обыкновенные издержки, хотя по крайней мере в продолжение одного года: изгнать употребление чаю по вечерам, не зажигать по вечерам свечи, а если что понадобится делать, идти в комнату к хозяйке и работать при её свечке; ходя по улицам, ступать как можно легче и осторожнее по камням и плитам, почти на цыпочках, чтобы таким образом не истереть скоровременно подмёток; как можно реже отдавать прачке мыть белье, а чтобы не занашивалось, то всякий раз, приходя домой, скидать его и оставаться в одном только демикотоновом халате, очень давнем и щадимом даже самим временем.

As regards the first half, he had been in the habit, as often as he received a rouble, of placing a kopeck in a money-box. At the end of each half-year he changed these copper coins for silver.

Надобно сказать правду, что сначала ему было несколько трудно привыкать к таким ограничениям, но потом как-то привыклось и пошло на лад; даже он совершенно приучился голодать по вечерам; но зато он питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели.

He had been doing this for some time, and his savings just now amounted to forty roubles. Thus he already had half the required sum. But the other half! Akaki made long calculations, and at last determined that he must, at least for a whole year, reduce some of his daily expenses. He would have to give up his tea in the evening, and copy his documents in his landlady's room, in order to economise the fuel in his own.

С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, – и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу.

He also resolved to avoid rough pavements as much as possible, in order to spare his shoes; and finally to give out less washing to the laundress.

Он сделался как-то живее, даже твёрже характером, как человек, который уже определил и поставил себе цель.

At first he found these deprivations rather trying; but gradually he got accustomed to them, and at last took to going to bed without any supper at all.

С лица и с поступков его исчезло само собою сомнение, нерешительность, – словом, все колеблющиеся и неопределенные черты.

Although his body suffered from this abstinence, his spirit derived all the richer nutriment from perpetually thinking about his new cloak.

Огонь порою показывался в глазах его, в голове даже мелькали самые дерзкие и отважные мысли: не положить ли, точно, куницу на воротник?

From that time it seemed as though his nature had completed itself; as though he had married and possessed a companion on his life journey.

Размышления об этом чуть не навели на него рассеянности. Один раз, переписывая бумагу, он чуть было даже не сделал ошибки, так что почти вслух вскрикнул «ух!» и перекрестился.

This companion was the thought of his new cloak, properly wadded and lined. From that time he became more lively, and his character grew stronger, like that of a man who has set a goal before himself which he will reach at all costs. All that was indecisive and vague in his gait and gestures had disappeared.

В продолжение каждого месяца он хотя один раз наведывался к Петровичу, чтобы поговорить о шинели, где лучше купить сукна, и какого цвета, и в какую цену, и хотя несколько озабоченный, но всегда довольный возвращался домой, помышляя, что, наконец, придёт же время, когда всё это купится и когда шинель будет сделана.

A new fire began to gleam in his eyes, and in his bold dreams he sometimes even proposed to himself the question whether he should not have a marten-fur collar made for his coat.

Дело пошло даже скорее, чем он ожидал. Противу всякого чаяния, директор назначил Акакию Акакиевичу не сорок или сорок пять, а целых шестьдесят рублей; уж предчувствовал ли он, что Акакию Акакиевичу нужна шинель, или само собой так случилось, но только у него чрез это очутилось лишних двадцать рублей.

Это обстоятельство ускорило ход дела.

As he was copying his documents one day he suddenly noticed that he had made a slip. "Ugh!"

Ещё каких-нибудь два-три месяца небольшого голодания – и у Акакия Акакиевича набралось точно около восьмидесяти рублей.

he exclaimed, and crossed himself.

Сердце его, вообще весьма покойное, начало биться.

At least once a month he went to Petrovitch to discuss the precious cloak with him, and to settle many important questions, e.g. where and at what price he should buy the cloth, and what colour he should choose.

В первый же день он отправился вместе с Петровичем в лавки. Купили сукна очень хорошего – и немудрено, потому что об этом думали ещё за полгода прежде и редкий месяц не заходили в лавки применяться к ценам; зато сам Петрович сказал, что лучше сукна и не бывает. На подкладку выбрали коленкору, но такого добротного и плотного, который, по словам Петровича, был ещё лучше шелку и даже на вид казистей и глянцовитей.

Each of these visits gave rise to new discussions, but he always returned home in a happier mood, feeling that at last the day must come when all the materials would have been bought and the cloak would be lying ready to put on.

Куницы не купили, потому что была, точно, дорога; а вместо её выбрали кошку, лучшую, какая только нашлась в лавке, кошку, которую издали можно было всегда принять за куницу. Петрович провозился за шинелью всего две недели, потому что много было стеганья, а иначе она была бы готова раньше. За работу Петрович взял двенадцать рублей – меньше никак нельзя было: всё было решительно шито на шелку, двойным мелким швом, и по всякому шву Петрович потом проходил собственными зубами, вытесняя ими разные фигуры. Это было... трудно сказать, в который именно день, но, вероятно, в день самый торжественнейший в жизни Акакия Акакиевича, когда Петрович принёс, наконец, шинель.

This great event happened sooner than he had hoped.

Он принёс её поутру, перед самым тем временем, как нужно было идти в департамент.

The director gave him a bonus, not of forty or fifty, but of five-and-sixty roubles.

Никогда бы в другое время не пришлась так кстати шинель, потому что начинались уже довольно крепкие морозы и, казалось, грозили ещё более усилиться. Петрович явился с шинелью, как следует хорошему портному. В лице его показалось выражение такое значительное, какого Акакий Акакиевич никогда ещё не видал.

Had the worthy official noticed that Akaki needed a new mantle, or was the exceptional amount of the gift only due to chance?

Казалось, он чувствовал в полной мере, что сделал немалое дело и что вдруг показал в себе бездну, разделяющую портных, которые подставляют только подкладки и переправляют, от тех, которые шьют заново.

However that might be, Akaki was now richer by twenty roubles. Such an access of wealth necessarily hastened his important undertaking.

Он вынул шинель из носового платка, в котором её принёс; платок был только что от прачки, он уже потом свернул его и положил в карман для употребления.

After two or three more months of enduring hunger, he had collected his eighty roubles.

Вынувши шинель, он весьма гордо посмотрел и, держа в обеих руках, набросил весьма ловко на плеча Акакию Акакиевичу; потом потянул и осадил её сзади рукой книзу; потом драпировал ею Акакия Акакиевича несколько нараспашку.

His heart, generally so quiet, began to beat violently; he hastened to Petrovitch, who accompanied him to a draper's shop.

Акакий Акакиевич, как человек в летах, хотел попробовать в рукава; Петрович помог надеть и в рукава, – вышло, что и в рукава была хороша.

There, without hesitating, they bought a very fine piece of cloth.

Словом, оказалось, что шинель была совершенно и как раз впору.

For more than half a year they had discussed the matter incessantly, and gone round the shops inquiring prices. Petrovitch examined the cloth, and said they would not find anything better.

Петрович не упустил при сем случае сказать, что он так только, потому что живет без вывески на небольшой улице и притом давно знает Акакия Акакиевича, потому взял так дёшево; а на Невском проспекте с него бы взяли за одну только работу семьдесят пять рублей.

For the lining they chose a piece of such firm and thickly woven linen that the tailor declared it was better than silk; it also had a splendid gloss on it.

Акакий Акакиевич об этом не хотел рассуждать с Петровичем, да и боялся всех сильных сумм, какими Петрович любил запускать пыль.

They did not buy marten fur, for it was too dear, but chose the best catskin in the shop, which was a very good imitation of the former.

Он расплатился с ним, поблагодарил и вышел тут же в новой шинели в департамент. Петрович вышел вслед за ним и, оставаясь на улице, долго ещё смотрел издали на шинель и потом пошёл нарочно в сторону, чтобы, обогнувши кривым переулком, забежать вновь на улицу и посмотреть ещё раз на свою шинель с другой стороны, то есть прямо в лицо. Между тем Акакий Акакиевич шёл в самом праздничном расположении всех чувств.

It took Petrovitch quite fourteen days to make the mantle, for he put an extra number of stitches into it.

Он чувствовал всякий миг минуты, что на плечах его новая шинель, и несколько раз даже усмехнулся от внутреннего удовольствия. В самом деле, две выгоды: одно то, что тепло, а другое, что хорошо.

He charged twelve roubles for his work, and said he could not ask less; it was all sewn with silk, and the tailor smoothed the sutures with his teeth.

Дороги он не приметил вовсе и очутился вдруг в департаменте; в швейцарской он скинул шинель, осмотрел её кругом и поручил в особенный надзор швейцару.

At last the day came — I cannot name it certainly, but it assuredly was the most solemn in Akaki's life — when the tailor brought the cloak.

Неизвестно, каким образом в департаменте все вдруг узнали, что у Акакия Акакиевича новая шинель и что уже капота более не существует.

He brought it early in the morning, before the titular councillor started for his office.

Все в ту же минуту выбежали в швейцарскую смотреть новую шинель Акакия Акакиевича. Начали поздравлять его, приветствовать, так что тот сначала только улыбался, а потом сделалось ему даже стыдно.

He could not have come at a more suitable moment, for the cold had again begun to be very severe. Petrovitch entered the room with the dignified mien of an important tailor. His face wore a peculiarly serious expression, such as Akaki had never seen on it.

Когда же все, приступив к нему, стали говорить, что нужно вспрыснуть новую шинель и что по крайней мере он должен задать им всем вечер, Акакий Акакиевич потерялся совершенно, не знал, как ему быть, что такое отвечать и как отговориться.

He was fully conscious of his dignity, and of the gulf which separates the tailor who only repairs old clothes from the artist who makes new ones.

Он уже минут через несколько, весь закрасневшись, начал было уверять довольно простодушно, что это совсем не новая шинель, что это так, что это старая шинель.

The cloak had been brought wrapped up in a large, new, freshly washed handkerchief, which the tailor carefully opened, folded, and placed in his pocket. Then he proudly took the cloak in both hands and laid it on Akaki Akakievitch's shoulders. He pulled it straight behind to see how it hung majestically in its whole length. Finally he wished to see the effect it made when unbuttoned. Akaki, however, wished to try the sleeves, which fitted wonderfully well.

Наконец один из чиновников, какой-то даже помощник столоначальника, вероятно для того, чтобы показать, что он ничуть не гордец и знается даже с низшими себя, сказал: «Так и быть, я вместо Акакия Акакиевича даю вечер и прошу ко мне сегодня на чай: я же, как нарочно, сегодня именинник».

In brief, the cloak was irreproachable, and its fit and cut left nothing to be desired.

Чиновники, натурально, тут же поздравили помощника столоначальника и приняли с охотою предложение.

While the tailor was contemplating his work, he did not forget to say that the only reason he had charged so little for making it, was that he had only a low rent to pay and had known Akaki Akakievitch for a long time; he declared that any tailor who lived on the Nevski Prospect would have charged at least five-and-sixty roubles for making up such a cloak.

Акакий Акакиевич начал было отговариваться, но все стали говорить, что неучтиво, что просто стыд и срам, и он уж никак не мог отказаться. Впрочем, ему потом сделалось приятно, когда вспомнил, что он будет иметь чрез то случай пройтись даже и ввечеру в новой шинели. Этот весь день был для Акакия Акакиевича точно самый большой торжественный праздник.

The titular councillor did not let himself be involved in a discussion on the subject.

Он возвратился домой в самом счастливом расположении духа, скинул шинель и повесил её бережно на стене, налюбовавшись ещё раз сукном и подкладкой, и потом нарочно вытащил, для сравненья, прежний капот свой, совершенно расползшийся.

He thanked him, paid him, and then sallied forth on his way to the office.

Он взглянул на него, и сам даже засмеялся: такая была далёкая разница!

Petrovitch went out with him, and remained standing in the street to watch Akaki as long as possible wearing the mantle; then he hurried through a cross-alley and came into the main street again to catch another glimpse of him.

И долго ещё потом за обедом он всё усмехался, как только приходило ему на ум положение, в котором находился капот. Пообедал он весело и после обеда уж ничего не писал, никаких бумаг, а так немножко посибаритствовал на постели, пока не потемнело.

Akaki went on his way in high spirits.

Потом, не затягивая дела, оделся, надел на плеча шинель и вышел на улицу.

Every moment he was acutely conscious of having a new cloak on, and smiled with sheer self-complacency. His head was filled with only two ideas: first that the cloak was warm, and secondly that it was beautiful.

Где именно жил пригласивший чиновник, к сожалению, не можем сказать: память начинает нам сильно изменять, и всё, что ни есть в Петербурге, все улицы и домы слились и смешались так в голове, что весьма трудно достать оттуда что-нибудь в порядочном виде.

Without noticing anything on the road, he marched straight to the chancellery, took off his treasure in the hall, and solemnly entrusted it to the porter's care. I do not know how the report spread in the office that Akaki's old cloak had ceased to exist.

Как бы то ни было, но верно по крайней мере то, что чиновник жил в лучшей части города, – стало быть, очень не близко от Акакия Акакиевича.

All his colleagues hastened to see his splendid new one, and then began to congratulate him so warmly that he at first had to smile with self-satisfaction, but finally began to feel embarrassed.

Сначала надо было Акакию Акакиевичу пройти кое-какие пустынные улицы с тощим освещением, но по мере приближения к квартире чиновника улицы становились живее, населенней и сильнее освещены. Пешеходы стали мелькать чаще, начали попадаться и дамы, красиво одетые, на мужчинах попадались бобровые воротники, реже встречались ваньки с деревянными решетчатыми своими санками, утыканными позолоченными гвоздочками, – напротив, всё попадались лихачи в малиновых бархатных шапках, с лакированными санками, с медвежьими одеялами, и пролетали улицу, визжа колёсами по снегу, кареты с убранными козлами.

But how great was his surprise when his cruel colleagues remarked that he should formally "handsel" his cloak by giving them a feast!

Акакий Акакиевич глядел на всё это, как на новость. Он уже несколько лет не выходил по вечерам на улицу.

Poor Akaki was so disconcerted and taken aback, that he did not know what to answer nor how to excuse himself. He stammered out, blushing, that the cloak was not so new as it appeared; it was really second-hand.

Остановился с любопытством перед освещённым окошком магазина посмотреть на картину, где изображена была какая-то красивая женщина, которая скидала с себя башмак, обнаживши, таким образом, всю ногу, очень недурную; а за спиной её, из дверей другой комнаты, выставил голову какой-то мужчина с бакенбардами и красивой эспаньолкой под губой.

One of his superiors, who probably wished to show that he was not too proud of his rank and title, and did not disdain social intercourse with his subordinates, broke in and said, "Gentlemen!

Акакий Акакиевич покачнул головой и усмехнулся и потом пошёл своею дорогою.

Instead of Akaki Akakievitch, I will invite you to a little meal. Come to tea with me this evening. To-day happens to be my birthday." All the others thanked him for his kind proposal, and joyfully accepted his invitation.

Почему он усмехнулся, потому ли, что встретил вещь вовсе незнакомую, но о которой, однако же, всё-таки у каждого сохраняется какое-то чутье, или подумал он, подобно многим другим чиновникам, следующее: «Ну, уж эти французы!

Akaki at first wished to decline, but was told that to do so would be grossly impolite and unpardonable, so he reconciled himself to the inevitable.

что и говорить, уж ежели захотят что-нибудь того, так уж точно того...»

Moreover, he felt a certain satisfaction at the thought that the occasion would give him a new opportunity of displaying his cloak in the streets. This whole day for him was like a festival day.

А может быть, даже и этого не подумал – ведь нельзя же залезть в душу человеку и узнать всё, что он ни думает.

In the cheerfullest possible mood he returned home, took off his cloak, and hung it up on the wall after once more examining the cloth and the lining.

Наконец достигнул он дома, в котором квартировал помощник столоначальника. Помощник столоначальника жил на большую ногу: на лестнице светил фонарь, квартира была во втором этаже.

Then he took out his old one in order to compare it with Petrovitch's masterpiece.

Вошедши в переднюю, Акакий Акакиевич увидел на полу целые ряды калош.

His looks passed from one to the other, and he thought to himself, smiling, "What a difference!"

Между ними, посреди комнаты, стоял самовар, шумя и испуская клубами пар.

He ate his supper cheerfully, and after he had finished, did not sit down as usual to copy documents. No; he lay down, like a Sybarite, on the sofa and waited.

На стенах висели всё шинели да плащи, между которыми некоторые были даже с бобровыми воротниками или с бархатными отворотами.

When the time came, he made his toilette, took his cloak, and went out. I cannot say where was the house of the superior official who so graciously invited his subordinates to tea.

За стеной был слышен шум и говор, которые вдруг сделались ясными и звонкими, когда отворилась дверь и вышел лакей с подносом, уставленным опорожнёнными стаканами, сливочником и корзиною сухарей.

My memory begins to grow weak, and the innumerable streets and houses of St Petersburg go round so confusedly in my head that I have difficulty in finding my way about them.

Видно, что уж чиновники давно собрались и выпили по первому стакану чая. Акакий Акакиевич, повесивши сам шинель свою, вошёл в комнату, и перед ним мелькнули в одно время свечи, чиновники, трубки, столы для карт, и смутно поразили слух его беглый, со всех сторон подымавшийся разговор и шум передвигаемых стульев.

So much, however, is certain: that the honourable official lived in a very fine quarter of the city, and therefore very far from Akaki Akakievitch's dwelling.

Он остановился весьма неловко среди комнаты, ища и стараясь придумать, что ему сделать. Но его уже заметили, приняли с криком, и все пошли тот же час в переднюю и вновь осмотрели его шинель.

At first the titular councillor traversed several badly lit streets which seemed quite empty; but the nearer he approached his superior's house, the more brilliant and lively the streets became.

Акакий Акакиевич хотя было отчасти и сконфузился, но, будучи человеком чистосердечным, не мог не порадоваться, видя, как все похвалили шинель.

He met many people, among whom were elegantly dressed ladies, and men with beaverskin collars.

Потом, разумеется, все бросили и его и шинель и обратились, как водится, к столам, назначенным для виста.

The peasants' sledges, with their wooden seats and brass studs, became rarer; while now every moment appeared skilled coachmen with velvet caps, driving lacquered sleighs covered with bearskins, and fine carriages.

Всё это: шум, говор и толпа людей, – всё это было как-то чудно Акакию Акакиевичу.

At last he reached the house whither he had been invited. His host lived in a first-rate style; a lamp hung before his door, and he occupied the whole of the second story. As Akaki entered the vestibule, he saw a long row of galoshes; on a table a samovar was smoking and hissing; many cloaks, some of them adorned with velvet and fur collars, hung on the wall.

Он просто не знал, как ему быть, куда деть руки, ноги и всю фигуру свою; наконец подсел он к игравшим, смотрел в карты, засматривал тому и другому в лица и чрез несколько времени начал зевать, чувствовать, что скучно, тем более что уж давно наступило то время, в которое он, по обыкновению, ложился спать.

In the adjoining room he heard a confused noise, which assumed a more decided character when a servant opened the door and came out bearing a tray full of empty cups, a milk-jug, and a basket of biscuits.

Он хотел проститься с хозяином, но его не пустили, говоря, что непременно надо выпить в честь обновки по бокалу шампанского.

Evidently the guests had been there some time and had already drunk their first cup of tea.

Через час подали ужин, состоявший из винегрета, холодной телятины, паштета, кондитерских пирожков и шампанского.

After hanging his cloak on a peg, Akaki approached the room in which his colleagues, smoking long pipes, were sitting round the card-table and making a good deal of noise.

Акакия Акакиевича заставили выпить два бокала, после которых он почувствовал, что в комнате сделалось веселее, однако ж никак не мог позабыть, что уже двенадцать часов и что давно пора домой.

He entered the room, but remained standing by the door, not knowing what to do; but his colleagues greeted him with loud applause, and all hastened into the vestibule to take another look at his cloak.

Чтобы как-нибудь не вздумал удерживать хозяин, он вышел потихоньку из комнаты, отыскал в передней шинель, которую не без сожаления увидел лежавшею на полу, стряхнул её, снял с неё всякую пушинку, надел на плеча и опустился по лестнице на улицу. На улице всё ещё было светло.

This excitement quite robbed the good titular councillor of his composure; but in his simplicity of heart he rejoiced at the praises which were lavished on his precious cloak. Soon afterwards his colleagues left him to himself and resumed their whist parties. Akaki felt much embarrassed, and did not know what to do with his feet and hands.

Кое-какие мелочные лавчонки, эти бессменные клубы дворовых и всяких людей, были отпёрты, другие же, которые были заперты, показывали, однако ж, длинную струю света во всю дверную щель, означавшую, что они не лишены ещё общества и, вероятно, дворовые служанки или слуги ещё доканчивают свои толки и разговоры, повергая своих господ в совершенное недоумение насчёт своего местопребывания.

Finally he sat down by the players; looked now at their faces and now at the cards; then he yawned and remembered that it was long past his usual bedtime.

Акакий Акакиевич шёл в весёлом расположении духа, даже подбежал было вдруг, неизвестно почему, за какою-то дамою, которая, как молния, прошла мимо и у которой всякая часть тела была исполнена необыкновенного движения. Но, однако ж, он тут же остановился и пошёл опять по-прежнему очень тихо, подивясь даже сам неизвестно откуда взявшейся рыси.

He made an attempt to go, but they held him back and told him that he could not do so without drinking a glass of champagne on what was for him such a memorable day.

Скоро потянулись перед ним те пустынные улицы, которые даже и днём не так веселы, а тем более вечером. Теперь они сделались ещё глуше и уединеннее: фонари стали мелькать реже – масла, как видно, уже меньше отпускалось; пошли деревянные домы, заборы; нигде ни души; сверкал только один снег по улицам да печально чернели с закрытыми ставнями заснувшие низенькие лачужки.

Soon supper was brought. It consisted of cold veal, cakes, and pastry of various kinds, accompanied by several bottles of champagne.

Он приблизился к тому месту, где перерезывалась улица бесконечною площадью с едва видными на другой стороне её домами, которая глядела страшною пустынею.

Akaki was obliged to drink two glasses of it, and found everything round him take on a more cheerful aspect.

Вдали, Бог знает где, мелькал огонёк в какой-то будке, которая казалась стоявшею на краю света. Весёлость Акакия Акакиевича как-то здесь значительно уменьшилась.

But he could not forget that it was already midnight and that he ought to have been in bed long ago.

Он вступил на площадь не без какой-то невольной боязни, точно как будто сердце его предчувствовало что-то недоброе.

From fear of being kept back again, he slipped furtively into the vestibule, where he was pained to find his cloak lying on the ground.

Он оглянулся назад и по сторонам: точное море вокруг него.

He carefully shook it, brushed it, put it on, and went out. The street-lamps were still alight. Some of the small ale-houses frequented by servants and the lower classes were still open, and some had just been shut; but by the beams of light which shone through the chinks of the doors, it was easy to see that there were still people inside, probably male and female domestics, who were quite indifferent to their employers' interests. Akaki Akakievitch turned homewards in a cheerful mood.

«Нет, лучше и не глядеть», – подумал и шёл, закрыв глаза, и когда открыл их, чтобы узнать, близко ли конец площади, увидел вдруг, что перед ним стоят почти перед носом какие-то люди с усами, какие именно, уж этого он не мог даже различить.

Suddenly he found himself in a long street where it was very quiet by day and still more so at night. The surroundings were very dismal.

У него затуманило в глазах и забилось в груди.

Only here and there hung a lamp which threatened to go out for want of oil; there were long rows of wooden houses with wooden fences, but no sign of a living soul.

«А ведь шинель-то моя!» – сказал один из них громовым голосом, схвативши его за воротник.

Only the snow in the street glimmered faintly in the dim light of the half-extinguished lanterns, and the little houses looked melancholy in the darkness.

Акакий Акакиевич хотел было уже закричать «караул», как другой приставил ему к самому рту кулак величиною в чиновничью голову, примолвив: «А вот только крикни!»

Akaki went on till the street opened into an enormous square, on the other side of which the houses were scarcely visible, and which looked like a terrible desert. At a great distance — God knows where!—

Акакий Акакиевич чувствовал только, как сняли с него шинель, дали ему пинка коленом, и он упал навзничь в снег и ничего уж больше не чувствовал.

!—glimmered the light in a sentry-box, which seemed to stand at the end of the world.

Чрез несколько минут он опомнился и поднялся на ноги, но уж никого не было. Он чувствовал, что в поле холодно и шинели нет, стал кричать, но голос, казалось, и не думал долетать до концов площади.

At the same moment Akaki's cheerful mood vanished.

Отчаянный, не уставая кричать, пустился он бежать через площадь прямо к будке, подле которой стоял будочник и, опершись на свою алебарду, глядел, кажется, с любопытством, желая знать, какого черта бежит к нему издали и кричит человек. Акакий Акакиевич, прибежав к нему, начал задыхающимся голосом кричать, что он спит и ни за чем не смотрит, не видит, как грабят человека.

He went in the direction of the light with a vague sense of depression, as though some mischief threatened him.

Будочник отвечал, что он не видал ничего, что видел, как остановили его среди площади какие-то два человека, да думал, что то были его приятели; а что пусть он вместо того, чтобы понапрасну браниться, сходит завтра к надзирателю, так надзиратель отыщет, кто взял шинель. Акакий Акакиевич прибежал домой в совершенном беспорядке: волосы, которые ещё водились у него в небольшом количестве на висках и затылке, совершенно растрепались; бок и грудь и все панталоны были в снегу. Старуха, хозяйка квартиры его, услыша страшный стук в дверь, поспешно вскочила с постели и с башмаком на одной только ноге побежала отворять дверь, придерживая на груди своей, из скромности, рукою рубашку; но, отворив, отступила назад, увидя в таком виде Акакия Акакиевича.

On the way he kept looking round him with alarm. The huge, melancholy expanse looked to him like a sea. "No," he thought to himself, "I had better not look at it"; and he continued his way with his eyes fixed on the ground. When he raised them again he suddenly saw just in front of him several men with long moustaches, whose faces he could not distinguish.

Когда же рассказал он, в чем дело, она всплеснула руками и сказала, что нужно идти прямо к частному, что квартальный надует, пообещается и станет водить; а лучше всего идти прямо к частному, что он даже ей знаком, потому что Анна, чухонка, служившая прежде у неё в кухарках, определилась теперь к частному в няньки, что она часто видит его самого, как он проезжает мимо их дома, и что он бывает также всякое воскресенье в церкви, молится, а в то же время весело смотрит на всех, и что, стало быть, по всему видно, должен быть добрый человек.

Everything grew dark before his eyes, and his heart seemed to be constricted.

Выслушав такое решение, Акакий Акакиевич печальный побрёл в свою комнату, и как он провёл там ночь, предоставляется судить тому, кто может сколько-нибудь представить себе положение другого.

"That is my cloak!" shouted one of the men, and seized him by the collar. Akaki tried to call for help. Another man pressed a great bony fist on his mouth, and said to him, "Just try to scream again!"

Поутру рано отправился он к частному; но сказали, что спит; он пришёл в десять – сказали опять: спит; он пришёл в одиннадцать часов – сказали: да нет частного дома; он в обеденное время – но писаря в прихожей никак не хотели пустить его и хотели непременно узнать, за каким делом и какая надобность привела и что такое случилось.

At the same moment the unhappy titular councillor felt the cloak snatched away from him, and simultaneously received a kick which stretched him senseless in the snow. A few minutes later he came to himself and stood up; but there was no longer anyone in sight.

Так что, наконец, Акакий Акакиевич раз в жизни захотел показать характер и сказал наотрез, что ему нужно лично видеть самого частного, что они не смеют его не допустить, что он пришёл из департамента за казённым делом, а что вот как он на них пожалуется, так вот тогда они увидят.

Robbed of his cloak, and feeling frozen to the marrow, he began to shout with all his might; but his voice did not reach the end of the huge square.

Против этого писаря ничего не посмели сказать, и один из них пошёл вызвать частного. Частный принял как-то чрезвычайно странно рассказ о грабительстве шинели.

Continuing to shout, he ran with the rage of despair to the sentinel in the sentry-box, who, leaning on his halberd, asked him why the deuce he was making such a hellish noise and running so violently.

Вместо того, чтобы обратить внимание на главный пункт дела, он стал расспрашивать Акакия Акакиевича: да почему он так поздно возвращался, да не заходил ли он и не был ли в каком непорядочном доме, так что Акакий Акакиевич сконфузился совершенно и вышел от него, сам не зная, возымеет ли надлежащий ход дело о шинели, или нет.

When Akaki reached the sentinel, he accused him of being drunk because he did not see that passers-by were robbed a short distance from his sentry-box.

Весь этот день он не был в присутствии (единственный случай в его жизни). На другой день он явился весь бледный и в старом капоте своём, который сделался ещё плачевнее.

"I saw you quite well," answered the sentinel, "in the middle of the square with two men; I thought you were friends.

Повествование о грабеже шинели, несмотря на то, что нашлись такие чиновники, которые не пропустили даже и тут посмеяться над Акакием Акакиевичем, однако же многих тронуло.

It is no good getting so excited. Go to-morrow to the police inspector; he will take up the matter, have the thieves searched for, and make an examination."

Решились тут же сделать для него складчину, но собрали самую безделицу, потому что чиновники и без того уже много истратились, подписавшись на директорский портрет и на одну какую-то книгу, по предложению начальника отделения, который был приятелем сочинителю, – итак, сумма оказалась самая бездельная.

Akaki saw there was nothing to be done but to go home. He reached his dwelling in a state of dreadful disorder, his hair hanging wildly over his forehead, and his clothes covered with snow. When his old landlady heard him knocking violently at the door, she sprang up and hastened thither, only half-dressed; but at the sight of Akaki started back in alarm. When he told her what had happened, she clasped her hands together and said, "You should not go to the police inspector, but to the municipal Superintendent of the district. The inspector will put you off with fine words, and do nothing; but I have known the Superintendent for a long time.

Один кто-то, движимый состраданием, решился по крайней мере помочь Акакию Акакиевичу добрым советом, сказавши, чтоб он пошёл не к квартальному, потому что хоть и может случиться, что квартальный, желая заслужить одобрение начальства, отыщет каким-нибудь образом шинель, но шинель всё-таки останется в полиции, если он не представит законных доказательств, что она принадлежит ему; а лучше всего, чтобы он обратился к одному значительному лицу, что значительное лицо, спишась и снесясь с кем следует, может заставить успешнее идти дело.

My former cook, Anna, is now in his service, and I often see him pass by under our windows.

Нечего делать, Акакий Акакиевич решился идти к значительному лицу. Какая именно и в чем состояла должность значительного лица, это осталось до сих пор неизвестным.

He goes to church on all the festival-days, and one sees at once by his looks that he is an honest man."

Нужно знать, что одно значительное лицо недавно сделался значительным лицом, а до того времени он был незначительным лицом. Впрочем, место его и теперь не почиталось значительным в сравнении с другими, ещё значительнейшими.

After hearing this eloquent recommendation, Akaki retired sadly to his room.

Но всегда найдётся такой круг людей, для которых незначительное в глазах прочих есть уже значительное.

Those who can picture to themselves such a situation will understand what sort of a night he passed. As early as possible the next morning he went to the Superintendent's house. The servants told him that he was still asleep. At ten o'clock he returned, only to receive the same reply. At twelve o'clock the Superintendent had gone out.

Впрочем, он старался усилить значительность многими другими средствами, именно: завёл, чтобы низшие чиновники встречали его ещё на лестнице, когда он приходил в должность; чтобы к нему являться прямо никто не смел, а чтоб шло всё порядком строжайшим: коллежский регистратор докладывал бы губернскому секретарю, губернский секретарь – титулярному или какому приходилось другому, и чтобы уже, таким образом, доходило дело до него.

About dinner-time the titular councillor called again, but the clerks asked him in a severe tone what was his business with their superior.

Так уж на святой Руси всё заражено подражанием, всякий дразнит и корчит своего начальника.

Then for the first time in his life Akaki displayed an energetic character. He declared that it was absolutely necessary for him to speak with the Superintendent on an official matter, and that anyone who ventured to put difficulties in his way would have to pay dearly for it.

Говорят даже, какой-то титулярный советник, когда сделали его правителем какой-то отдельной небольшой канцелярии, тотчас же отгородил себе особенную комнату, назвавши её «комнатой присутствия», и поставил у дверей каких-то капельдинеров с красными воротниками, в галунах, которые брались за ручку дверей и отворяли её всякому приходившему, хотя в «комнате присутствия» насилу мог уставиться обыкновенный письменный стол.

This left them without reply. One of the clerks departed, in order to deliver his message. When Akaki was admitted to the Superintendent's presence, the latter's way of receiving his story was somewhat singular.

Приемы и обычаи значительного лица были солидны и величественны, но не многосложны.

Instead of confining himself to the principal matter — the theft, he asked the titular councillor how he came to be out so late, and whether he had not been in suspicious company.

Главным основанием его системы была строгость. «Строгость, строгость и – строгость», – говаривал он обыкновенно и при последнем слове обыкновенно смотрел очень значительно в лицо тому, которому говорил.

Taken aback by such a question, Akaki did not know what to answer, and went away without knowing whether any steps would be taken in the matter or not.

Хотя, впрочем, этому и не было никакой причины, потому что десяток чиновников, составлявших весь правительственный механизм канцелярии, и без того был в надлежащем страхе: завидя его издали, оставлял уже дело и ожидал стоя в вытяжку, пока начальник пройдёт через комнату.

The whole day he had not been in his office — a perfectly new event in his life.

Обыкновенный разговор его с низшими отзывался строгостью и состоял почти из трёх фраз: «Как вы смеете?

The next day he appeared there again with a pale face and restless aspect, in his old cloak, which looked more wretched than ever.

Знаете ли вы, с кем говорите? Понимаете ли, кто стоит перед вами?» Впрочем, он был в душе добрый человек, хорош с товарищами, услужлив, но генеральский чин совершенно сбил его с толку.

When his colleagues heard of his misfortune, some were cruel enough to laugh; most of them, however, felt a sincere sympathy with him, and started a subscription for his benefit; but this praiseworthy undertaking had only a very insignificant result, because these same officials had been lately called upon to contribute to two other subscriptions — in the first case to purchase a portrait of their director, and in the second to buy a work which a friend of his had published.

Получивши генеральский чин, он как-то спутался, сбился с пути и совершенно не знал, как ему быть. Если ему случалось быть с ровными себе, он был ещё человек как следует, человек очень порядочный, во многих отношениях даже не глупый человек; но как только случалось ему быть в обществе, где были люди хоть одним чином пониже его, там он был просто хоть из рук вон: молчал, и положение его возбуждало жалость, тем более что он сам даже чувствовал, что мог бы провести время несравненно лучше.

One of them, who felt sincerely sorry for Akaki, gave him some good advice for want of something better. He told him it was a waste of time to go again to the Superintendent, because even in case that this official succeeded in recovering the cloak, the police would keep it till the titular councillor had indisputably proved that he was the real owner of it.

В глазах его иногда видно было сильное желание присоединиться к какому-нибудь интересному разговору и кружку, но останавливала его мысль: не будет ли это уж очень много с его стороны, не будет ли фамильярно, и не уронит ли он чрез то своего значения?

Akaki's friend suggested to him to go to a certain important personage, who because of his connection with the authorities could expedite the matter.

И вследствие таких рассуждений он оставался вечно в одном и том же молчаливом состоянии, произнося только изредка какие-то односложные звуки, и приобрёл таким образом титул скучнейшего человека.

In his bewilderment, Akaki resolved to follow this advice. It was not known what position this personage occupied, nor how high it really was; the only facts known were that he had only recently been placed in it, and that there must be still higher personages than himself, as he was leaving no stone unturned in order to get promotion.

К такому-то значительному лицу явился наш Акакий Акакиевич, и явился во время самое неблагоприятное, весьма некстати для себя, хотя, впрочем, кстати для значительного лица.

When he entered his private room, he made his subordinates wait for him on the stairs below, and no one had direct access to him.

Значительное лицо находился в своём кабинете и разговорился очень-очень весело с одним недавно приехавшим старинным знакомым и товарищем детства, с которым несколько лет не видался.

If anyone called with a request to see him, the secretary of the board informed the Government secretary, who in his turn passed it on to a higher official, and the latter informed the important personage himself.

В это время доложили ему, что пришёл какой-то Башмачкин. Он спросил отрывисто: «Кто такой?» Ему отвечали: «Какой-то чиновник». – «А!

A few minutes later he came to himself and stood up; but there was no longer anyone in sight.

Robbed of his cloak, and feeling frozen to the marrow, he began to shout with all his might; but his voice did not reach the end of the huge square.

Видно, что уж чиновники давно собрались и выпили по первому стакану чая.

When Akaki reached the sentinel, he accused him of being drunk because he did not see that passers-by were robbed a short distance from his sentry-box.

Акакий Акакиевич, повесивши сам шинель свою, вошёл в комнату, и перед ним мелькнули в одно время свечи, чиновники, трубки, столы для карт, и смутно поразили слух его беглый, со всех сторон подымавшийся разговор и шум передвигаемых стульев.

"I saw you quite well," answered the sentinel, "in the middle of the square with two men; I thought you were friends. It is no good getting so excited.

Он остановился весьма неловко среди комнаты, ища и стараясь придумать, что ему сделать.

Go to-morrow to the police inspector; he will take up the matter, have the thieves searched for, and make an examination."

Но его уже заметили, приняли с криком, и все пошли тот же час в переднюю и вновь осмотрели его шинель.

Akaki saw there was nothing to be done but to go home.

He reached his dwelling in a state of dreadful disorder, his hair hanging wildly over his forehead, and his clothes covered with snow.

Потом, разумеется, все бросили и его и шинель и обратились, как водится, к столам, назначенным для виста. Всё это:

When his old landlady heard him knocking violently at the door, she sprang up and hastened thither, only half-dressed; but at the sight of Akaki started back in alarm.

шум, говор и толпа людей, – всё это было как-то чудно Акакию Акакиевичу.

When he told her what had happened, she clasped her hands together and said, "You should not go to the police inspector, but to the municipal Superintendent of the district.

The inspector will put you off with fine words, and do nothing; but I have known the Superintendent for a long time.

откуда вы мыслей таких набрались?

Since the time when it had been bestowed upon him, he lived for a great part of the day in a kind of dizzy self-intoxication.

что за буйство такое распространилось между молодыми людьми против начальников и высших! Значительное лицо, кажется, не заметил, что Акакию Акакиевичу забралось уже за пятьдесят лет.

Among his equals, however, he recovered his equilibrium, and then showed his real amiability in more than one direction; but as soon as he found himself in the society of anyone of less rank than himself, he entrenched himself in a severe taciturnity. This situation was all the more painful for him as he was quite aware that he might have passed his time more agreeably.

Стало быть, если бы он и мог назваться молодым человеком, то разве только относительно, то есть в отношении к тому, кому уже было семьдесят лет.

All who watched him at such moments perceived clearly that he longed to take part in an interesting conversation, but that the fear of displaying some unguarded courtesy, of appearing too confidential, and thereby doing a deadly injury to his dignity, held him back.

– Знаете ли вы, кому это говорите? понимаете ли вы, кто стоит перед вами? понимаете ли вы это, понимаете ли это?

In order to avoid such a risk, he maintained an unnatural reserve, and only spoke from time to time in monosyllables.

я вас спрашиваю. Тут он топнул ногою, возведя голос до такой сильной ноты, что даже и не Акакию Акакиевичу сделалось бы страшно.

He had driven this habit to such a pitch that people called him "The Tedious," and the title was well deserved.

Акакий Акакиевич так и обмер, пошатнулся, затрясся всем телом и никак не мог стоять: если бы не подбежали тут же сторожа поддержать его, он бы шлёпнулся на пол; его вынесли почти без движения.

Such was the person to whose aid Akaki wished to appeal. The moment at which he came seemed expressly calculated to flatter the Superintendent's vanity, and accordingly to help forward the titular councillor's cause.

А значительное лицо, довольный тем, что эффект превзошёл даже ожидание, и совершенно упоенный мыслью, что слово его может лишить даже чувств человека, искоса взглянул на приятеля, чтобы узнать, как он на это смотрит, и не без удовольствия увидел, что приятель его находился в самом неопределенном состоянии и начинал даже с своей стороны сам чувствовать страх.

The high personage was seated in his office, talking cheerfully with an old friend whom he had not seen for several years, when he was told that a gentleman named Akakievitch begged for the honour of an interview.

Как сошёл с лестницы, как вышел на улицу, ничего уж этого не помнил Акакий Акакиевич. Он не слышал ни рук, ни ног. В жизнь свою он не был ещё так сильно распечён генералом, да ещё и чужим. Он шёл по вьюге, свистевшей в улицах, разинув рот, сбиваясь с тротуаров; ветер, по петербургскому обычаю, дул на него со всех четырёх сторон, из всех переулков. Вмиг надуло ему в горло жабу, и добрался он домой, не в силах будучи сказать ни одного слова; весь распух и слег в постель.

"Who is the man?"

Так сильно иногда бывает надлежащее распеканье!

asked the Superintendent in a contemptuous tone.

На другой же день обнаружилась у него сильная горячка.

"An official," answered the servant. "He must wait. I have no time to receive him now." The high personage lied; there was nothing in the way of his granting the desired audience.

Благодаря великодушному вспомоществованию петербургского климата болезнь пошла быстрее, чем можно было ожидать, и когда явился доктор, то он, пощупавши пульс, ничего не нашёлся сделать, как только прописать припарку, единственно уже для того, чтобы больной не остался без благодетельной помощи медицины; а впрочем, тут же объявил ему чрез полтора суток непременный капут.

His friend and himself had already quite exhausted various topics of conversation. Many long, embarrassing pauses had occurred, during which they had lightly tapped each other on the shoulder, saying, "So it was, you see." "Yes, Stepan."

После чего обратился к хозяйке и сказал: «А вы, матушка, и времени даром не теряйте, закажите ему теперь же сосновый гроб, потому что дубовый будет для него дорог».

But the Superintendent refused to receive the petitioner, in order to show his friend, who had quitted the public service and lived in the country, his own importance, and how officials must wait in the vestibule till he chose to receive them.

Слышал ли Акакий Акакиевич эти произнесенные роковые для него слова, а если и слышал, произвели ли они на него потрясающее действие, пожалел ли он о горемычной своей жизни, – ничего этого неизвестно, потому что он находился всё время в бреду и жару.

At last, after they had discussed various other subjects with other intervals of silence, during which the two friends leaned back in their chairs and blew cigarette smoke in the air, the Superintendent seemed suddenly to remember that someone had sought an interview with him. He called the secretary, who stood with a roll of papers in his hand at the door, and told him to admit the petitioner. When he saw Akaki approaching with his humble expression, wearing his shabby old uniform, he turned round suddenly towards him and said "What do you want?"

Явления, одно другого страннее, представлялись ему беспрестанно: то видел он Петровича и заказывал ему сделать шинель с какими-то западнями для воров, которые чудились ему беспрестанно под кроватью, и он поминутно призывал хозяйку вытащить у него одного вора даже из-под одеяла; то спрашивал, зачем висит перед ним старый капот его, что у него есть новая шинель; то чудилось ему, что он стоит перед генералом, выслушивая надлежащее распеканье, и приговаривает: «Виноват, ваше превосходительство!»,

in a severe voice, accompanied by a vibrating intonation which at the time of receiving his promotion he had practised before the looking-glass for eight days.

то, наконец, даже сквернохульничал, произнося самые страшные слова, так что старушка хозяйка даже крестилась, отроду не слыхав от него ничего подобного, тем более что слова эти следовали непосредственно за словом «ваше превосходительство».

The modest Akaki was quite taken aback by his harsh manner; however, he made an effort to recover his composure, and to relate how his cloak had been stolen, but did not do so without encumbering his narrative with a mass of superfluous detail.

Далее он говорил совершенную бессмыслицу, так что ничего нельзя было понять; можно было только видеть, что беспорядочные слова и мысли ворочались около одной и той же шинели. Наконец бедный Акакий Акакиевич испустил дух.

He added that he had applied to His Excellence in the hope that through his making a representation to the police inspector, or some other high personage, the cloak might be traced.

Ни комнаты, ни вещей его не опечатывали, потому что, во-первых, не было наследников, а во-вторых, оставалось очень немного наследства, именно: пучок гусиных перьев, десть белой казённой бумаги, три пары носков, две-три пуговицы, оторвавшиеся от панталон, и уже известный читателю капот.

The Superintendent found Akaki's method of procedure somewhat unofficial. "

Кому всё это досталось, Бог знает: об этом, признаюсь, даже не интересовался рассказывающий сию повесть.

"Ah, sir," he said, "don't you know what steps you ought to take in such a case?

Акакия Акакиевича свезли и похоронили.

Don't you know the proper procedure?

И Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нем его и никогда не было.

You should have handed in your petition at the chancellery. This in due course would have passed through the hands of the chief clerk and director of the bureau.

Исчезло и скрылось существо, никем не защищённое, никому не дорогое, ни для кого не интересное, даже не обратившее на себя внимание и естествонаблюдателя, не пропускающего посадить на булавку обыкновенную муху и рассмотреть её в микроскоп; существо, переносившее покорно канцелярские насмешки и без всякого чрезвычайного дела сошедшее в могилу, но для которого всё же таки, хотя перед самым концом жизни, мелькнул светлый гость в виде шинели, ожививший на миг бедную жизнь, и на которое так же потом нестерпимо обрушилось несчастие, как обрушивалось на царей и повелителей мира...

It would then have been brought before my secretary, who would have made a communication to you."

Несколько дней после его смерти послан был к нему на квартиру из департамента сторож, с приказанием немедленно явиться: начальник-де требует; но сторож должен был возвратиться ни с чем, давши отчет, что не может больше придти, и на запрос «почему?» выразился словами: «Да так, уж он умер, четвёртого дня похоронили». Таким образом узнали в департаменте о смерти Акакия Акакиевича, и на другой день уже на его месте сидел новый чиновник, гораздо выше ростом и выставлявший буквы уже не таким прямым почерком, а гораздо наклоннее и косее. Но кто бы мог вообразить, что здесь ещё не всё об Акакии Акакиевиче, что суждено ему на несколько дней прожить шумно после своей смерти, как бы в награду за непримеченную никем жизнь? Но так случилось, и бедная история наша неожиданно принимает фантастическое окончание.

"Allow me," replied Akaki, making a strenuous effort to preserve the remnants of his presence of mind, for he felt that the perspiration stood on his forehead, "allow me to remark to Your Excellence that I ventured to trouble you personally in this matter because secretaries — secretaries are a hopeless kind of people."

По Петербургу пронеслись вдруг слухи, что у Калинкина моста и далеко подальше стал показываться по ночам мертвец в виде чиновника, ищущего какой-то утащенной шинели и под видом стащенной шинели сдирающий со всех плеч, не разбирая чина и звания, всякие шинели: на кошках, на бобрах, на вате, енотовые, лисьи, медвежьи шубы – словом, всякого рода меха и кожи, какие только придумали люди для прикрытия собственной. Один из департаментских чиновников видел своими глазами мертвеца и узнал в нем тотчас Акакия Акакиевича; но это внушило ему, однако же, такой страх, что он бросился бежать со всех ног и оттого не мог хорошенько рассмотреть, а видел только, как тот издали погрозил ему пальцем. Со всех сторон поступали беспрестанно жалобы, что спины и плечи, пускай бы ещё только титулярных, а то даже самих тайных советников, подвержены совершенной простуде по причине ночного сдергивания шинелей.

"What!

В полиции сделано было распоряжение поймать мертвеца во что бы то ни стало, живого или мёртвого, и наказать его, в пример другим, жесточайшим образом, и в том едва было даже не успели. Именно, будочник какого-то квартала в Кирюшкином переулке схватил было уже совершенно мертвеца за ворот на самом месте злодеяния, на покушении сдёрнуть фризовую шинель с какого-то отставного музыканта, свиставшего в своё время на флейте.

How! Is it possible?" exclaimed the Superintendent. "How could you say such a thing?

Схвативши его за ворот, он вызвал своим криком двух других товарищей, которым поручил держать его, а сам полез только на одну минуту за сапог, чтобы вытащить оттуда тавлинку с табаком, освежить на время шесть раз на веку примороженный нос свой; но табак, верно, был такого рода, которого не мог вынести даже и мертвец.

Where have you got your ideas from?

Не успел будочник, закрывши пальцем свою правую ноздрю, потянуть левою полгорсти, как мертвец чихнул так сильно, что совершенно забрызгал им всем троим глаза.

It is disgraceful to see young people so rebellious towards their superiors."

Покамест они поднесли кулаки протереть их, мертвеца и след пропал, так что они не знали даже, был ли он, точно, в их руках.

In his official zeal the Superintendent overlooked the fact that the titular councillor was well on in the fifties, and that the word "young" could only apply to him conditionally, i.e. in comparison with a man of seventy. "

С этих пор будочники получили такой страх к мертвецам, что даже опасались хватать и живых, и только издали покрикивали: «Эй ты, ступай своею дорогою!», и мертвец-чиновник стал показываться даже за Калинкиным мостом, наводя немалый страх на всех робких людей. Но мы, однако же, совершенно оставили одно значительное лицо, который, по-настоящему, едва ли не был причиною фантастического направления, впрочем, совершенно истинной истории. Прежде всего долг справедливости требует сказать, что одно значительное лицо скоро по уходе бедного, распечённого впух Акакия Акакиевича почувствовал что-то вроде сожаления. Сострадание было ему не чуждо; его сердцу были доступны многие добрые движения, несмотря на то что чин весьма часто мешал им обнаруживаться.

"Do you also know," he continued, "with whom you are speaking?

Как только вышел из его кабинета приезжий приятель, он даже задумался о бедном Акакии Акакиевиче.

Do you consider before whom you are standing?

И с этих пор почти всякий день представлялся ему бледный Акакий Акакиевич, не выдержавший должностного распеканья.

Do you consider, I ask you, do you consider?" As he spoke, he stamped his foot, and his voice grew deeper. Akaki was quite upset — nay, thoroughly frightened; he trembled and shook and could hardly remain standing upright. Unless one of the office servants had hurried to help him, he would have fallen to the ground. As it was, he was dragged out almost unconscious.

Мысль о нем до такой степени тревожила его, что неделю спустя он решился даже послать к нему чиновника узнать, что он и как и нельзя ли в самом деле чем помочь ему; и когда донесли ему, что Акакий Акакиевич умер скоропостижно в горячке, он остался даже поражённым, слышал упрёки совести и весь день был не в духе.

But the Superintendent was quite delighted at the effect he had produced. It exceeded all his expectations, and filled with satisfaction at the fact that his words made such an impression on a middle-aged man that he lost consciousness, he cast a side-glance at his friend to see what effect the scene had produced on him.

Желая сколько-нибудь развлечься и позабыть неприятное впечатление, он отправился на вечер к одному из приятелей своих, у которого нашёл порядочное общество, а что всего лучше – все там были почти одного и того же чина, так что он совершенно ничем не мог быть связан.

His self-satisfaction was further increased when he observed that his friend also was moved, and looked at him half-timidly.

Это имело удивительное действие на душевное его расположение. Он развернулся, сделался приятен в разговоре, любезен – словом, провёл вечер очень приятно. За ужином выпил он стакана два шампанского – средство, как известно, недурно действующее в рассуждении весёлости.

Akaki had no idea how he got down the stairs and crossed the street, for he felt more dead than alive.

Шампанское сообщило ему расположение к разным экстренностям, а именно: он решил не ехать ещё домой, а заехать к одной знакомой даме, Каролине Ивановне, даме, кажется, немецкого происхождения, к которой он чувствовал совершенно приятельские отношения.

In his whole life he had never been so scolded by a superior official, let alone one whom he had never seen before.

Надобно сказать, что значительное лицо был уже человек немолодой, хороший супруг, почтенный отец семейства. Два сына, из которых один служил уже в канцелярии, и миловидная шестнадцатилетняя дочь с несколько выгнутым, но хорошеньким носиком приходили всякий день целовать его руку, приговаривая: «bonjour, papa». Супруга его, ещё женщина свежая и даже ничуть не дурная, давала ему прежде поцеловать свою руку и потом, переворотивши её на другую сторону, целовала его руку.

He wandered in the storm which raged without taking the least care of himself, nor sheltering himself on the side-walk against its fury.

Но значительное лицо, совершенно, впрочем, довольный домашними семейными нежностями, нашёл приличным иметь для дружеских отношений приятельницу в другой части города. Эта приятельница была ничуть не лучше и не моложе жены его; но такие уж задачи бывают на свете, и судить об них не наше дело.

The wind, which blew from all sides and out of all the narrow streets, caused him to contract inflammation of the throat. When he reached home he was unable to speak a word, and went straight to bed.

Итак, значительное лицо сошёл с лестницы, сел в сани и сказал кучеру: «К Каролине Ивановне», а сам, закутавшись весьма роскошно в тёплую шинель, оставался в том приятном положении, лучше которого и не выдумаешь для русского человека, то есть когда сам ни о чем не думаешь, а между тем мысли сами лезут в голову, одна другой приятнее, не давая даже труда гоняться за ними и искать их.

Such was the result of the Superintendent's lecture. The next day Akaki had a violent fever. Thanks to the St Petersburg climate, his illness developed with terrible rapidity.

Полный удовольствия, он слегка припоминал все весёлые места проведённого вечера, все слова, заставившие хохотать небольшой круг; многие из них он даже повторял вполголоса и нашёл, что они всё так же смешны, как и прежде, а потому немудрено, что и сам посмеивался от души.

When the doctor came, he saw that the case was already hopeless; he felt his pulse and ordered him some poultices, merely in order that he should not die without some medical help, and declared at once that he had only two days to live. After giving this opinion, he said to Akaki's landlady, "There is no time to be lost; order a pine coffin, for an oak one would be too expensive for this poor man."

Изредка мешал ему, однако же, порывистый ветер, который, выхватившись вдруг Бог знает откуда и нивесть от какой причины, так и резал в лицо, подбрасывая ему туда клочки снега, хлобуча, как парус, шинельный воротник или вдруг с неестественною силою набрасывая ему его на голову и доставляя, таким образом, вечные хлопоты из него выкарабкиваться.

Whether the titular councillor heard these words, whether they excited him and made him lament his tragic lot, no one ever knew, for he was delirious all the time.

Вдруг почувствовал значительное лицо, что его ухватил кто-то весьма крепко за воротник. Обернувшись, он заметил человека небольшого роста, в старом поношенном вицмундире, и не без ужаса узнал в нем Акакия Акакиевича.

Strange pictures passed incessantly through his weakened brain.

Лицо чиновника было бледно, как снег, и глядело совершенным мертвецом.

Но ужас значительного лица превзошёл все границы, когда он увидел, что рот мертвеца покривился и, пахнувши на него страшно могилою, произнёс такие речи: «А!

At another time he seemed to be listening to the Superintendent's severe reprimand, and asking his forgiveness.

так вот ты наконец!

Then he uttered such strange and confused remarks that the old woman crossed herself in alarm.

наконец я тебя того, поймал за воротник! твоей-то шинели мне и нужно!

She had never heard anything of the kind in her life, and these ravings astonished her all the more because the expression "Your Excellency" constantly occurred in them.

не похлопотал об моей, да ещё и распёк, – отдавай же теперь свою!» Бедное значительное лицо чуть не умер. Как ни был он характерен в канцелярии и вообще перед низшими, и хотя, взглянувши на один мужественный вид его и фигуру, всякий говорил: «У, какой характер!»,

Later on he murmured wild disconnected words, from which it could only be gathered that his thoughts were continually revolving round a cloak.

но здесь он, подобно весьма многим имеющим богатырскую наружность, почувствовал такой страх, что не без причины даже стал опасаться насчёт какого-нибудь болезненного припадка. Он сам даже скинул поскорее с плеч шинель свою и закричал кучеру не своим голосом: «Пошёл во весь дух домой!»

At last Akaki breathed his last.

Кучер, услышавши голос, который произносится обыкновенно в решительные минуты и даже сопровождается кое-чем гораздо действительнейшим, упрятал на всякий случай голову свою в плечи, замахнулся кнутом и помчался как стрела.

Neither his room nor his cupboard were officially sealed up, for the simple reason that he had no heir and left nothing behind him but a bundle of goose-quills, a notebook of white paper, three pairs of socks, some trouser buttons, and his old coat.

Минут в шесть с небольшим значительное лицо уже был пред подъездом своего дома. Бледный, перепуганный и без шинели, вместо того чтобы к Каролине Ивановне, он приехал к себе, доплёлся кое-как до своей комнаты и провёл ночь весьма в большом беспорядке, так что на другой день поутру за чаем дочь ему сказала прямо: «Ты сегодня совсем бледен, папа».

Into whose possession did these relics pass?

Но папа молчал и никому ни слова о том, что с ним случилось, и где он был, и куда хотел ехать. Это происшествие сделало на него сильное впечатление.

Heaven only knows!

Он даже гораздо реже стал говорить подчинённым: «Как вы смеете, понимаете ли, кто перед вами?»;

The writer of this narrative has never inquired.

если же и произносил, то уж не прежде, как выслушавши сперва, в чем дело.

Akaki was wrapped in his shroud, and laid to rest in the churchyard. The great city of St Petersburg continued its life as though he had never existed.

Но ещё более замечательно то, что с этих пор совершенно прекратилось появление чиновника-мертвеца: видно, генеральская шинель пришлась ему совершенно по плечам; по крайней мере уже не было нигде слышно таких случаев, чтобы сдёргивали с кого шинели.

Thus disappeared a human creature who had never possessed a patron or friend, who had never elicited real hearty sympathy from anyone, nor even aroused the curiosity of the naturalists, though they are most eager to subject a rare insect to microscopic examination.

Впрочем, многие деятельные и заботливые люди никак не хотели успокоиться и поговаривали, что в дальних частях города всё ещё показывался чиновник-мертвец.

Without a complaint he had borne the scorn and contempt of his colleagues; he had proceeded on his quiet way to the grave without anything extraordinary happening to him — only towards the end of his life he had been joyfully excited by the possession of a new cloak, and had then been overthrown by misfortune. Some days after his conversation with the Superintendent, his superior in the chancellery, where no one knew what had become of him, sent an official to his house to demand his presence. The official returned with the news that no one would see the titular councillor any more. "Why?" asked all the clerks.

И точно, один коломенский будочник видел собственными глазами, как показалось из-за одного дома привидение; но, будучи по природе своей несколько бессилен, так что один раз обыкновенный взрослый поросёнок, кинувшись из какого-то частного дома, сшиб его с ног, к величайшему смеху стоявших вокруг извозчиков, с которых он вытребовал за такую издёвку по грошу на табак, – итак, будучи бессилен, он не посмел остановить его, а так шёл за ним в темноте до тех пор, пока, наконец, привидение вдруг оглянулось и, остановясь, спросило: «Тебе чего хочется?» –

"Because he was buried four days ago." In such a manner did Akaki's colleagues hear of his death.

и показало такой кулак, какого и у живых не найдёшь.

The next day his place was occupied by an official of robuster fibre, a man who did not trouble to make so many fair transcripts of state documents.

Будочник сказал: «Ничего», да и поворотил тот же час назад.

It seems as though Akaki's story ended here, and that there was nothing more to be said of him; but the modest titular councillor was destined to attract more notice after his death than during his life, and our tale now assumes a somewhat ghostly complexion. One day there spread in St Petersburg the report that near the Katinka Bridge there appeared every night a spectre in a uniform like that of the chancellery officials; that he was searching for a stolen cloak, and stripped all passers-by of their cloaks without any regard for rank or title. It mattered not whether they were lined with wadding, mink, cat, otter, bear, or beaverskin; he took all he could get hold of. One of the titular councillor's former colleagues had seen the ghost, and quite clearly recognised Akaki. He ran as hard as he could and managed to escape, but had seen him shaking his fist in the distance.

Привидение, однако же, было уже гораздо выше ростом, носило преогромные усы и, направив шаги, как казалось, к Обухову мосту, скрылось совершенно в ночной темноте.

Everywhere it was reported that councillors, and not only titular councillors but also state-councillors, had caught serious colds in their honourable backs on account of these raids. The police adopted all possible measures in order to get this ghost dead or alive into their power, and to inflict an exemplary punishment on him; but all their attempts were vain. One evening, however, a sentinel succeeded in getting hold of the malefactor just as he was trying to rob a musician of his cloak. The sentinel summoned with all the force of his lungs two of his comrades, to whom he entrusted the prisoner while he sought for his snuff-box in order to bring some life again into his half-frozen nose. Probably his snuff was so strong that even a ghost could not stand it.

Scarcely had the sentinel thrust a grain or two up his nostrils than the prisoner began to sneeze so violently that a kind of mist rose before the eyes of the sentinels. While the three were rubbing their eyes, the prisoner disappeared. Since that day, all the sentries were so afraid of the ghost that they did not even venture to arrest the living but shouted to them from afar "Go on! Go on!" Meanwhile the ghost extended his depredations to the other side of the Katinka Bridge, and spread dismay and alarm in the whole of the quarter.

But now we must return to the Superintendent, who is the real origin of our fantastic yet so veracious story. First of all we must do him the justice to state that after Akaki's departure he felt a certain sympathy for him. He was by no means without a sense of justice — no, he possessed various good qualities, but his infatuation about his title hindered him from showing his good side. When his friend left him, his thoughts began to occupy themselves with the unfortunate titular councillor, and from that moment onwards he saw him constantly in his mind's eye, crushed by the severe reproof which had been administered to him. This image so haunted him that at last one day he ordered one of his officials to find out what had become of Akaki, and whether anything could be done for him.

When the messenger returned with the news that the poor man had died soon after that interview, the Superintendent felt a pang in his conscience, and remained the whole day absorbed in melancholy brooding. In order to banish his unpleasant sensations, he went in the evening to a friend's house, where he hoped to find pleasant society and what was the chief thing, some other officials of his own rank, so that he would not be obliged to feel bored. And in fact he did succeed in throwing off his melancholy thoughts there; he unbent and became lively, took an active part in the conversation, and passed a very pleasant evening. At supper he drank two glasses of champagne, which, as everyone knows, is an effective means of heightening one's cheerfulness. As he sat in his sledge, wrapped in his mantle, on his way home, his mind was full of pleasant reveries.

He thought of the society in which he had passed such a cheerful evening, and of all the excellent jokes with which he had made them laugh. He repeated some of them to himself half-aloud, and laughed at them again. From time to time, however, he was disturbed in this cheerful mood by violent gusts of wind, which from some corner or other blew a quantity of snowflakes into his face, lifted the folds of his cloak, and made it belly like a sail, so that he had to exert all his strength to hold it firmly on his shoulders. Suddenly he felt a powerful hand seize him by the collar. He turned round, perceived a short man in an old, shabby uniform, and recognised with terror Akaki's face, which wore a deathly pallor and emaciation.

The titular councillor opened his mouth, from which issued a kind of corpse-like odour, and with inexpressible fright the Superintendent heard him say, "At last I have you — by the collar! I need your cloak. You did not trouble about me when I was in distress; you thought it necessary to reprimand me. Now give me your cloak." The high dignitary nearly choked.

In his office, and especially in the presence of his subordinates, he was a man of imposing manners. He only needed to fix his eye on one of them and they all seemed impressed by his pompous bearing. But, as is the case with many such officials, all this was only outward show; at this moment he felt so upset that he seriously feared for his health. Taking off his cloak with a feverish, trembling hand, he handed it to Akaki, and called to his coachman, "Drive home quickly." When the coachman heard this voice, which did not sound as it usually did, and had often been accompanied by blows of a whip, he bent his head cautiously and drove on apace.

Soon afterwards the Superintendent found himself at home. Cloakless, he retired to his room with a pale face and wild looks, and had such a bad night that on the following morning his daughter exclaimed "Father, are you ill?" But he said nothing of what he had seen, though a very deep impression had been made on him. From that day onwards he no longer addressed to his subordinates in a violent tone the words, "Do you know with whom you are speaking? Do you know who is standing before you?"

Or if it ever did happen that he spoke to them in a domineering tone, it was not till he had first listened to what they had to say. Strangely enough, from that time the spectre never appeared again. Probably it was the Superintendent's cloak which he had been seeking so earnestly; now he had it and did not want anything more. Various persons, however, asserted that this formidable ghost was still to be seen in other parts of the city. A sentinel went so far as to say that he had seen him with his own eyes glide like a furtive shadow behind a house.

But this sentinel was of such a nervous disposition that he had been chaffed about his timidity more than once. Since he did not venture to seize the flitting shadow, he stole after it in the darkness; but the shadow turned round and shouted at him "What do you want?" shaking an enormous fist, such as no man had ever possessed. "I want nothing," answered the sentry, quickly retiring. This shadow, however, was taller than the ghost of the titular councillor, and had an enormous moustache.

Akaki had no idea how he got down the stairs and crossed the street, for he felt more dead than alive.

In his whole life he had never been so scolded by a superior official, let alone one whom he had never seen before.

В жизнь свою он не был ещё так сильно распечён генералом, да ещё и чужим.

He wandered in the storm which raged without taking the least care of himself, nor sheltering himself on the side-walk against its fury. The wind, which blew from all sides and out of all the narrow streets, caused him to contract inflammation of the throat.

Он шёл по вьюге, свистевшей в улицах, разинув рот, сбиваясь с тротуаров; ветер, по петербургскому обычаю, дул на него со всех четырёх сторон, из всех переулков.

When he reached home he was unable to speak a word, and went straight to bed.

Вмиг надуло ему в горло жабу, и добрался он домой, не в силах будучи сказать ни одного слова; весь распух и слег в постель.

Such was the result of the Superintendent's lecture.

Так сильно иногда бывает надлежащее распеканье!

The next day Akaki had a violent fever.

На другой же день обнаружилась у него сильная горячка.

Thanks to the St Petersburg climate, his illness developed with terrible rapidity. When the doctor came, he saw that the case was already hopeless; he felt his pulse and ordered him some poultices, merely in order that he should not die without some medical help, and declared at once that he had only two days to live.

After giving this opinion, he said to Akaki's landlady, "There is no time to be lost; order a pine coffin, for an oak one would be too expensive for this poor man."

Whether the titular councillor heard these words, whether they excited him and made him lament his tragic lot, no one ever knew, for he was delirious all the time.

Strange pictures passed incessantly through his weakened brain.

Явления, одно другого страннее, представлялись ему беспрестанно:

At one time he saw Petrovitch the tailor and asked him to make a cloak with nooses attached for the thieves who persecuted him in bed, and begged his old landlady to chase away the robbers who were hidden under his coverlet. At another time he seemed to be listening to the Superintendent's severe reprimand, and asking his forgiveness.

то видел он Петровича и заказывал ему сделать шинель с какими-то западнями для воров, которые чудились ему беспрестанно под кроватью, и он поминутно призывал хозяйку вытащить у него одного вора даже из-под одеяла; то спрашивал, зачем висит перед ним старый капот его, что у него есть новая шинель; то чудилось ему, что он стоит перед генералом, выслушивая надлежащее распеканье, и приговаривает:

Then he uttered such strange and confused remarks that the old woman crossed herself in alarm.

«Виноват, ваше превосходительство!»,

She had never heard anything of the kind in her life, and these ravings astonished her all the more because the expression "Your Excellency" constantly occurred in them.

Later on he murmured wild disconnected words, from which it could only be gathered that his thoughts were continually revolving round a cloak.

Далее он говорил совершенную бессмыслицу, так что ничего нельзя было понять; можно было только видеть, что беспорядочные слова и мысли ворочались около одной и той же шинели.

At last Akaki breathed his last.

Наконец бедный Акакий Акакиевич испустил дух.

Into whose possession did these relics pass? Heaven only knows!

Кому всё это досталось, Бог знает:

The writer of this narrative has never inquired.

об этом, признаюсь, даже не интересовался рассказывающий сию повесть.

Akaki was wrapped in his shroud, and laid to rest in the churchyard.

Акакия Акакиевича свезли и похоронили. И Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нем его и никогда не было.

The great city of St Petersburg continued its life as though he had never existed. Thus disappeared a human creature who had never possessed a patron or friend, who had never elicited real hearty sympathy from anyone, nor even aroused the curiosity of the naturalists, though they are most eager to subject a rare insect to microscopic examination.

Some days after his conversation with the Superintendent, his superior in the chancellery, where no one knew what had become of him, sent an official to his house to demand his presence.

Но кто бы мог вообразить, что здесь ещё не всё об Акакии Акакиевиче, что суждено ему на несколько дней прожить шумно после своей смерти, как бы в награду за непримеченную никем жизнь? Но так случилось, и бедная история наша неожиданно принимает фантастическое окончание.

The official returned with the news that no one would see the titular councillor any more. "Why?" asked all the clerks. "Because he was buried four days ago."

In such a manner did Akaki's colleagues hear of his death.

на кошках, на бобрах, на вате, енотовые, лисьи, медвежьи шубы – словом, всякого рода меха и кожи, какие только придумали люди для прикрытия собственной.

The next day his place was occupied by an official of robuster fibre, a man who did not trouble to make so many fair transcripts of state documents.

Один из департаментских чиновников видел своими глазами мертвеца и узнал в нем тотчас Акакия Акакиевича; но это внушило ему, однако же, такой страх, что он бросился бежать со всех ног и оттого не мог хорошенько рассмотреть, а видел только, как тот издали погрозил ему пальцем.

Со всех сторон поступали беспрестанно жалобы, что спины и плечи, пускай бы ещё только титулярных, а то даже самих тайных советников, подвержены совершенной простуде по причине ночного сдергивания шинелей. В полиции сделано было распоряжение поймать мертвеца во что бы то ни стало, живого или мёртвого, и наказать его, в пример другим, жесточайшим образом, и в том едва было даже не успели.

One day there spread in St Petersburg the report that near the Katinka Bridge there appeared every night a spectre in a uniform like that of the chancellery officials; that he was searching for a stolen cloak, and stripped all passers-by of their cloaks without any regard for rank or title.

Именно, будочник какого-то квартала в Кирюшкином переулке схватил было уже совершенно мертвеца за ворот на самом месте злодеяния, на покушении сдёрнуть фризовую шинель с какого-то отставного музыканта, свиставшего в своё время на флейте.

It mattered not whether they were lined with wadding, mink, cat, otter, bear, or beaverskin; he took all he could get hold of. One of the titular councillor's former colleagues had seen the ghost, and quite clearly recognised Akaki.

He ran as hard as he could and managed to escape, but had seen him shaking his fist in the distance.

Everywhere it was reported that councillors, and not only titular councillors but also state-councillors, had caught serious colds in their honourable backs on account of these raids.

The police adopted all possible measures in order to get this ghost dead or alive into their power, and to inflict an exemplary punishment on him; but all their attempts were vain.

С этих пор будочники получили такой страх к мертвецам, что даже опасались хватать и живых, и только издали покрикивали:

One evening, however, a sentinel succeeded in getting hold of the malefactor just as he was trying to rob a musician of his cloak.

«Эй ты, ступай своею дорогою!», и мертвец-чиновник стал показываться даже за Калинкиным мостом, наводя немалый страх на всех робких людей.

The sentinel summoned with all the force of his lungs two of his comrades, to whom he entrusted the prisoner while he sought for his snuff-box in order to bring some life again into his half-frozen nose.

Но мы, однако же, совершенно оставили одно значительное лицо, который, по-настоящему, едва ли не был причиною фантастического направления, впрочем, совершенно истинной истории. Прежде всего долг справедливости требует сказать, что одно значительное лицо скоро по уходе бедного, распечённого впух Акакия Акакиевича почувствовал что-то вроде сожаления. Сострадание было ему не чуждо; его сердцу были доступны многие добрые движения, несмотря на то что чин весьма часто мешал им обнаруживаться. Как только вышел из его кабинета приезжий приятель, он даже задумался о бедном Акакии Акакиевиче.

Probably his snuff was so strong that even a ghost could not stand it.

When his friend left him, his thoughts began to occupy themselves with the unfortunate titular councillor, and from that moment onwards he saw him constantly in his mind's eye, crushed by the severe reproof which had been administered to him.

Это имело удивительное действие на душевное его расположение.

This image so haunted him that at last one day he ordered one of his officials to find out what had become of Akaki, and whether anything could be done for him.

Он развернулся, сделался приятен в разговоре, любезен – словом, провёл вечер очень приятно.

За ужином выпил он стакана два шампанского – средство, как известно, недурно действующее в рассуждении весёлости. Шампанское сообщило ему расположение к разным экстренностям, а именно:

In order to banish his unpleasant sensations, he went in the evening to a friend's house, where he hoped to find pleasant society and what was the chief thing, some other officials of his own rank, so that he would not be obliged to feel bored.

он решил не ехать ещё домой, а заехать к одной знакомой даме, Каролине Ивановне, даме, кажется, немецкого происхождения, к которой он чувствовал совершенно приятельские отношения. Надобно сказать, что значительное лицо был уже человек немолодой, хороший супруг, почтенный отец семейства. Два сына, из которых один служил уже в канцелярии, и миловидная шестнадцатилетняя дочь с несколько выгнутым, но хорошеньким носиком приходили всякий день целовать его руку, приговаривая:

And in fact he did succeed in throwing off his melancholy thoughts there; he unbent and became lively, took an active part in the conversation, and passed a very pleasant evening.

Супруга его, ещё женщина свежая и даже ничуть не дурная, давала ему прежде поцеловать свою руку и потом, переворотивши её на другую сторону, целовала его руку. Но значительное лицо, совершенно, впрочем, довольный домашними семейными нежностями, нашёл приличным иметь для дружеских отношений приятельницу в другой части города.

At supper he drank two glasses of champagne, which, as everyone knows, is an effective means of heightening one's cheerfulness.

Эта приятельница была ничуть не лучше и не моложе жены его; но такие уж задачи бывают на свете, и судить об них не наше дело. Итак, значительное лицо сошёл с лестницы, сел в сани и сказал кучеру:

As he sat in his sledge, wrapped in his mantle, on his way home, his mind was full of pleasant reveries.

«К Каролине Ивановне», а сам, закутавшись весьма роскошно в тёплую шинель, оставался в том приятном положении, лучше которого и не выдумаешь для русского человека, то есть когда сам ни о чем не думаешь, а между тем мысли сами лезут в голову, одна другой приятнее, не давая даже труда гоняться за ними и искать их.

From time to time, however, he was disturbed in this cheerful mood by violent gusts of wind, which from some corner or other blew a quantity of snowflakes into his face, lifted the folds of his cloak, and made it belly like a sail, so that he had to exert all his strength to hold it firmly on his shoulders.

Suddenly he felt a powerful hand seize him by the collar.

Вдруг почувствовал значительное лицо, что его ухватил кто-то весьма крепко за воротник.

He turned round, perceived a short man in an old, shabby uniform, and recognised with terror Akaki's face, which wore a deathly pallor and emaciation.

Обернувшись, он заметил человека небольшого роста, в старом поношенном вицмундире, и не без ужаса узнал в нем Акакия Акакиевича. Лицо чиновника было бледно, как снег, и глядело совершенным мертвецом.

The titular councillor opened his mouth, from which issued a kind of corpse-like odour, and with inexpressible fright the Superintendent heard him say, "At last I have you — by the collar!

Но ужас значительного лица превзошёл все границы, когда он увидел, что рот мертвеца покривился и, пахнувши на него страшно могилою, произнёс такие речи: «А! так вот ты наконец! наконец я тебя того, поймал за воротник!

I need your cloak.

твоей-то шинели мне и нужно!

You did not trouble about me when I was in distress; you thought it necessary to reprimand me. Now give me your cloak."

не похлопотал об моей, да ещё и распёк, – отдавай же теперь свою!»

The high dignitary nearly choked.

Бедное значительное лицо чуть не умер.

In his office, and especially in the presence of his subordinates, he was a man of imposing manners. He only needed to fix his eye on one of them and they all seemed impressed by his pompous bearing.

Как ни был он характерен в канцелярии и вообще перед низшими, и хотя, взглянувши на один мужественный вид его и фигуру, всякий говорил:

But, as is the case with many such officials, all this was only outward show; at this moment he felt so upset that he seriously feared for his health.

«У, какой характер!», но здесь он, подобно весьма многим имеющим богатырскую наружность, почувствовал такой страх, что не без причины даже стал опасаться насчёт какого-нибудь болезненного припадка.

Taking off his cloak with a feverish, trembling hand, he handed it to Akaki, and called to his coachman, "Drive home quickly."

Он сам даже скинул поскорее с плеч шинель свою и закричал кучеру не своим голосом: «Пошёл во весь дух домой!»

When the coachman heard this voice, which did not sound as it usually did, and had often been accompanied by blows of a whip, he bent his head cautiously and drove on apace.

Soon afterwards the Superintendent found himself at home.

Минут в шесть с небольшим значительное лицо уже был пред подъездом своего дома.

Cloakless, he retired to his room with a pale face and wild looks, and had such a bad night that on the following morning his daughter exclaimed "Father, are you ill?" But he said nothing of what he had seen, though a very deep impression had been made on him.

Бледный, перепуганный и без шинели, вместо того чтобы к Каролине Ивановне, он приехал к себе, доплёлся кое-как до своей комнаты и провёл ночь весьма в большом беспорядке, так что на другой день поутру за чаем дочь ему сказала прямо:

From that day onwards he no longer addressed to his subordinates in a violent tone the words, "Do you know with whom you are speaking?

«Ты сегодня совсем бледен, папа». Но папа молчал и никому ни слова о том, что с ним случилось, и где он был, и куда хотел ехать. Это происшествие сделало на него сильное впечатление. Он даже гораздо реже стал говорить подчинённым:

Do you know who is standing before you?"

«Как вы смеете, понимаете ли, кто перед вами?»;

Or if it ever did happen that he spoke to them in a domineering tone, it was not till he had first listened to what they had to say.

если же и произносил, то уж не прежде, как выслушавши сперва, в чем дело. Но ещё более замечательно то, что с этих пор совершенно прекратилось появление чиновника-мертвеца:

Strangely enough, from that time the spectre never appeared again. Probably it was the Superintendent's cloak which he had been seeking so earnestly; now he had it and did not want anything more.

видно, генеральская шинель пришлась ему совершенно по плечам; по крайней мере уже не было нигде слышно таких случаев, чтобы сдёргивали с кого шинели.

Various persons, however, asserted that this formidable ghost was still to be seen in other parts of the city.

A sentinel went so far as to say that he had seen him with his own eyes glide like a furtive shadow behind a house. But this sentinel was of such a nervous disposition that he had been chaffed about his timidity more than once. Since he did not venture to seize the flitting shadow, he stole after it in the darkness; but the shadow turned round and shouted at him "What do you want?"

shaking an enormous fist, such as no man had ever possessed.

«Тебе чего хочется?» – и показало такой кулак, какого и у живых не найдёшь. Будочник сказал:

"I want nothing," answered the sentry, quickly retiring.

«Ничего», да и поворотил тот же час назад.

This shadow, however, was taller than the ghost of the titular councillor, and had an enormous moustache. He went with great strides towards the Obuchoff Bridge, and disappeared in the darkness.

Get short URL

Text alignment