Sign in | English | Terms of Use
DictionaryForumContacts

Reading room | Николай Гоголь | Вечер накануне Ивана Купала | 📋 | 📖 | 🔀 | Russian ⇄ English
За Фомою Григорьевичем водилась особенного рода странность:
Thoma Grigorovitch had one very strange eccentricity:
он до смерти не любил пересказывать одно и то же.
to the day of his death he never liked to tell the same thing twice.
Бывало, иногда если упросишь его рассказать что сызнова, то смотри, что-нибудь да вкинет новое, или переиначит так, что узнать нельзя.
There were times when, if you asked him to relate a thing afresh, he would interpolate new matter, or alter it so that it was impossible to recognise it.
Раз, один из тех господ — нам простым людям мудрено и назвать их — писаки они, не писаки; а вот то самое, что барышники на наших ярмарках. Нахватают, напросят, накрадут всякой всячины, да и выпускают книжечки, не толще букваря, каждый месяц или неделю. Один из этих господ и выманил у Фомы Григорьевича эту самую историю, а он вовсе и позабыл о ней.
Once upon a time, one of those gentlemen who, like the usurers at our yearly fairs, clutch and beg and steal every sort of frippery, and issue mean little volumes, no thicker than an A B C book, every month, or even every week, wormed this same story out of Thoma Grigorovitch, and the latter completely forgot about it.
Только приезжает из Полтавы тот самый панич в гороховом кафтане, про которого говорил я и которого одну повесть вы, думаю, уже прочли; привозит с собою небольшую книжечку и, развернувши посередине, показывает нам.
But that same young gentleman, in the pea-green caftan, came from Poltava, bringing with him a little book, and, opening it in the middle, showed it to us.
Фома Григорьевич готов уже был оседлать нос свой очками, но, вспомнив, что он забыл их подмотать нитками и облепить воском, передал мне.
Thoma Grigorovitch was on the point of setting his spectacles astride of his nose, but recollected that he had forgotten to wind thread about them and stick them together with wax, so he passed it over to me.
Я, так как грамоту кое-как разумею и не ношу очков, принялся читать.
As I understand nothing about reading and writing, and do not wear spectacles, I undertook to read it.
Не успел перевернуть двух страниц, как он вдруг остановил меня за руку.
I had not turned two leaves when all at once he caught me by the hand and stopped me.
«Постойте!
“Stop!
наперёд скажите мне, что это вы читаете?»
tell me first what you are reading.”
Признаюсь, я немного пришёл в тупик от такого вопроса.
I confess that I was a trifle stunned by such a question.
«Как что читаю, Фома Григорьевич?
“What! what am I reading, Thoma Grigorovitch?
вашу быль, ваши собственные слова». —
Why, your own words.”
«Кто вам сказал, что это мои слова?» —
“Who told you that they were my words?”
«Да чего лучше, тут и напечатано:
“Why, what more would you have? Here it is printed: ‘
рассказанная таким-то дьячком». —
‘Related by such and such a sacristan.’”
«Плюйте ж на голову тому, кто это напечатал!
“Spit on the head of the man who printed that!
бреше, сучый москаль.
he lies, the dog of a Moscow pedlar!
Так ли я говорил?
Did I say that? ‘’
Що-то вже, як у кого черт ма клёпки в голови!
‘’Twas just the same as though one hadn’t his wits about him!’
Слушайте, я вам расскажу её сейчас».
Listen. I’ll tell the tale to you on the spot.”
Мы придвинулись к столу, и он начал:
We moved up to the table, and he began.
Дед мой (царство ему небесное!
My grandfather (the kingdom of heaven be his!
чтоб ему на том свете елись одни только буханци пшеничные, да маковники в меду) умел чудно рассказывать.
may he eat only wheaten rolls and poppy-seed cakes with honey in the other world!) could tell a story wonderfully well.
Бывало, поведёт речь — целый день не подвинулся бы с места, и все бы слушал.
When he used to begin a tale you could not stir from the spot all day, but kept on listening.
Уж не чета какому-нибудь нынешнему балагуру, который как начнёт москаля везть,💬 да ещё и языком таким, будто ему три дня есть не давали, то хоть берись за шапку, да из хаты.
He was not like the story-teller of the present day, when he begins to lie, with a tongue as though he had had nothing to eat for three days, so that you snatch your cap and flee from the house.
Как теперь помню — покойная старуха, мать моя, была ещё жива, — как в долгий зимний вечер, когда на дворе трещал мороз и замуровывал наглухо узинькое стекло нашей хаты, сидела она перед гребнем, выводя рукою длинную нитку, колыша ногою люльку и напевая песню, которая как будто теперь слышится мне.
I remember my old mother was alive then, and in the long winter evenings when the frost was crackling out of doors, and had sealed up hermetically the narrow panes of our cottage, she used to sit at her wheel, drawing out a long thread in her hand, rocking the cradle with her foot, and humming a song, which I seem to hear even now.
Каганец, дрожа и вспыхивая, как бы пугаясь чего, светил нам в хате. Веретено жужжало; а мы все, дети, собравшись в кучку, слушали деда, не слезавшего от старости, более пяти лет, с своей печки.
The lamp, quivering and flaring up as though in fear of something, lighted up our cottage; the spindle hummed; and all of us children, collected in a cluster, listened to grandfather, who had not crawled off the stove for more than five years, owing to his great age.
Но ни дивные речи про давнюю старину, про наезды запорожцев, про ляхов, про молодецкие дела Подковы, Полтора-Кожуха и Сагайдачного не занимали нас так, как рассказы про какое-нибудь старинное чудное дело, от которых всегда дрожь проходила по телу и волосы ерошились на голове.
But the wondrous tales of the incursions of the Zaporozhian Cossacks and the Poles, the bold deeds of Podkova, of Poltar-Kozhukh, and Sagaidatchnii, did not interest us so much as the stories about some deed of old which always sent a shiver through our frames and made our hair rise upright on our heads.
Иной раз страх, бывало, такой заберёт от них, что все с вечера показывается Бог знает каким чудищем.
Sometimes such terror took possession of us in consequence of them, that, from that evening forward, Heaven knows how wonderful everything seemed to us.
Случится, ночью выйдешь за чем-нибудь из хаты, вот так и думаешь, что на постели твоей уклался спать выходец с того света. И чтобы мне не довелось рассказывать этого в другой раз, если не принимал часто издали собственную положенную в головах свитку за свернувшегося дьявола.
If one chanced to go out of the cottage after nightfall for anything, one fancied that a visitor from the other world had lain down to sleep in one’s bed; and I have often taken my own smock, at a distance, as it lay at the head of the bed, for the Evil One rolled up into a ball!
Но главное в рассказах деда было то, что в жизнь свою он никогда не лгал; и что, бывало, ни скажет, то именно так и было.
But the chief thing about grandfather’s stories was, that he never lied in all his life; and whatever he said was so, was so.
Одну из его чудных историй перескажу теперь вам.
I will now tell you one of his wonderful tales.
Знаю, что много наберётся таких умников, пописывающих по судам и читающих даже гражданскую грамоту, которые, если дать им в руки простой часослов, не разобрали бы ни аза в нем, а показывать на позор свои зубы — есть уменье.
I know that there are a great many wise people who copy in the courts, and can even read civil documents, but who, if you were to put into their hand a simple prayer-book, could not make out the first letter in it, and would show all their teeth in derision.
Им все, что ни расскажешь, в смех.
These people laugh at everything you tell them.
Эдакое неверье разошлось по свету!
Along comes one of them — and doesn’t believe in witches!
Да чего, — вот, не люби Бог меня и Пречистая Дева!
Yes, glory to God that I have lived so long in the world!
вы, может, даже не поверите: раз, как-то заикнулся про ведьм — что ж? нашёлся сорви-голова, ведьмам не верит! Да, слава Богу, вот я, сколько живу уже на свете, видел таких иноверцев, которым провозить попа в решете💬 было легче, нежели нашему брату понюхать табаку; а и те открещивались от ведьм.
I have seen heretics to whom it would be easier to lie in confession than it would be to our brothers and equals to take snuff, and these folk would deny the existence of witches!
Но приснись им, не хочется только выговорить, что такое, нечего и толковать об них.
But let them just dream about something, and they won’t even tell what it was!
Лет — куды!
There, it is no use talking about them!
более чем за сто, говорил покойник дед мой, нашего села и не узнал бы никто: хутор, самый бедный хутор!
No one could have recognised the village of ours a little over a hundred years ago; it was a hamlet, the poorest kind of a hamlet.
Избёнок десять, не обмазанных, не укрытых, торчало то сям, то там, посереди поля.
Half a score of miserable farmhouses, unplastered and badly thatched, were scattered here and there about the fields.
Ни плетня, ни сарая порядочного, где бы поставить скотину или воз.
There was not a yard or a decent shed to shelter animals or waggons. That was the way the wealthy lived:
Это ж ещё богачи так жили; а посмотрели бы на нашу братью, на голь: вырытая в земле яма — вот вам и хата!
and if you had looked for our brothers, the poor — why, a hole in the ground — that was a cabin for you!
Только по дыму и можно было узнать, что живет там человек Божий.
Only by the smoke could you tell that a God-created man lived there.
Вы спросите, отчего они жили так?
You ask why they lived so?
Бедность, не бедность; потому что тогда козаковал почти всякой и набирал в чужих землях не мало добра; а больше оттого, что незачем было заводиться порядочною хатою.
It was not entirely through poverty: almost every one led a raiding Cossack life, and gathered not a little plunder in foreign lands; it was rather because it was little use building up a good wooden house.
Какого народу тогда не шаталось по всем местам: крымцы, ляхи, литвинство!
Many folk were engaged in raids all over the country — Crimeans, Poles, Lithuanians!
Бывало то, что и свои наедут кучами и обдирают своих же.
It was quite possible that their own countrymen might make a descent and plunder everything.
Всего бывало.
Anything was possible.
В этом-то хуторе показывался часто человек, или лучше дьявол в человеческом образе.
In this hamlet a man, or rather a devil in human form, often made his appearance.
Откуда он, зачем приходил, никто не знал.
Why he came, and whence, no one knew.
Гуляет, пьянствует и вдруг пропадёт, как в воду, и слуху нет.
He prowled about, got drunk, and suddenly disappeared as if into the air, leaving no trace of his existence.
Там, глядь — снова будто с неба упал, рыскает по улицам села, которого теперь и следу нет и которое было, может, не дальше ста шагов от Диканьки.
Then, behold, he seemed to have dropped from the sky again, and went flying about the street of the village, of which no trace now remains, and which was not more than a hundred paces from Dikanka.
Понаберёт встречных козаков: хохот, песни, деньги сыплются, водка как вода…
He would collect together all the Cossacks he met; then there were songs, laughter, and cash in plenty, and vodka flowed like water....
Пристанет, бывало, к красным девушкам: надарит лент, серёг, монист — девать некуда!
He would address the pretty girls, and give them ribbons, earrings, strings of beads — more than they knew what to do with.
Правда, что красные девушки немного призадумывались, принимая подарки:
It is true that the pretty girls rather hesitated about accepting his presents:
Бог знает, может, в самом деле перешли они через нечистые руки.
God knows, perhaps, what unclean hands they had passed through.
Родная тетка моего деда, содержавшая в то время шинок по нынешней Опошнянской дороге, в котором часто разгульничал Басаврюк, так называли этого бесовского человека, именно говорила, что ни за какие благополучия в свете не согласилась бы принять от него подарков.
My grandfather’s aunt, who kept at that time a tavern, in which Basavriuk (as they called this devil-man) often caroused, said that no consideration on the earth would have induced her to accept a gift from him.
Опять, как же и не взять:
But then, again, how to avoid accepting?
всякого проберёт страх, когда нахмурит он, бывало, свои щетинистые брови и пустит исподлобья такой взгляд, что, кажется, унес бы ноги Бог знает куда; а возьмёшь — так на другую же ночь и тащится в гости какой-нибудь приятель из болота, с рогами на голове, и давай душить за шею, когда на шее монисто, кусать за палец, когда на нем перстень, или тянуть за косу, когда вплетена в неё лента.
Fear seized on every one when he knit his shaggy brows, and gave a sidelong glance which might send your feet God knows whither: whilst if you did accept, then the next night some fiend from the swamp, with horns on his head, came and began to squeeze your neck, if there was a string of beads upon it; or bite your finger, if there was a ring upon it; or drag you by the hair, if ribbons were braided in it.
Бог с ними тогда, с этими подарками!
God have mercy, then, on those who held such gifts!
Но вот беда — и отвязаться нельзя:
But here was the difficulty:
бросишь в воду — плывёт чертовский перстень или монисто поверх воды, и к тебе же в руки.
it was impossible to get rid of them; if you threw them into the water, the diabolical ring or necklace would skim along the surface and into your hand.
В селе была церковь, чуть ли ещё, как вспомню, не святого Пантелея.
There was a church in the village — St. Pantelei, if I remember rightly.
Жил тогда при ней иерей, блаженной памяти отец Афанасий.
There lived there a priest, Father Athanasii of blessed memory.
Заметив, что Басаврюк и на Светлое Воскресение не бывал в церкви, задумал было пожурить его — наложить церковное покаяние. Куды!
Observing that Basavriuk did not come to church, even at Easter, he determined to reprove him and impose penance upon him.
насилу ноги унес.
Well, he hardly escaped with his life.
«Слушай, паноче! —
“Hark ye, sir!”
загремел он ему в ответ. — Знай лучше своё дело, чем мешаться в чужие, если не хочешь, чтобы козлиное горло твоё было залеплено горячею кутею!»
he thundered in reply, “learn to mind your own business instead of meddling in other people’s, if you don’t want that throat of yours stuck with boiling kutya..”
Что делать с окаянным?
What was to be done with this unrepentant man?
Отец Афанасий объявил только, что всякого, кто зазнается с Басаврюком, станет считать за католика, врага Христовой церкви и всего человеческого рода.
Father Athanasii contented himself with announcing that any one who should make the acquaintance of Basavriuk would be counted a Catholic, an enemy of Christ’s orthodox church, not a member of the human race.
В том селе был у одного козака, прозвищем Коржа, работник, которого люди звали Петром Безродным; может, оттого, что никто не помнил ни отца его, ни матери.
In this village there was a Cossack named Korzh, who had a labourer whom people called Peter the Orphan — perhaps because no one remembered either his father or mother.
Староста церкви говорил, правда, что они на другой же год померли от чумы; но тетка моего деда знать этого не хотела и всеми силами старалась наделить его родней, хотя бедному Петру было в ней столько нужды, сколько нам в прошлогоднем снеге.
The church elder, it is true, said that they had died of the pest in his second year; but my grandfather’s aunt would not hear of that, and tried with all her might to furnish him with parents, although poor Peter needed them about as much as we need last year’s snow.
Она говорила, что отец его и теперь на Запорожье; был в плену у турок, натерпелся мук, Бог знает каких, и каким-то чудом, переодевшись евнухом, дал тягу.
She said that his father had been in Zaporozhe, and had been taken prisoner by the Turks, amongst whom he underwent God only knows what tortures, until having, by some miracle, disguised himself as a eunuch, he made his escape.
Чернобровым дивчатам и молодицам мало было нужды до родни его.
Little cared the black-browed youths and maidens about Peter’s parents.
Они говорили только, что если бы одеть его в новый жупан, затянуть красным поясом, надеть на голову шапку из чёрных смушек с щегольским синим верхом, привесить к боку турецкую саблю, дать в одну руку малахай, в другую люльку в красивой оправе, то заткнул бы он за пояс всех парубков тогдашних.
They merely remarked, that if he only had a new coat, a red sash, a black lambskin cap with a smart blue crown on his head, a Turkish sabre by his side, a whip in one hand and a pipe with handsome mountings in the other, he would surpass all the young men.
Но то беда, что у бедного Петруся всего на всего была одна серая свитка, в которой было больше дыр, чем у иного жида в кармане злотых.
But the pity was, that the only thing poor Peter had was a grey gaberdine with more holes in it than there are gold pieces in a Jew’s pocket.
И это бы ещё не большая беда, а вот беда:
But that was not the worst of it.
у старого Коржа была дочка красавица, какую, я думаю, вряд ли доставалось вам видывать.
Korzh had a daughter, such a beauty as I think you can hardly have chanced to see.
Тетка покойного деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с чёртом, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи и ярки, как мак самого тонкого розового цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики и охорашивается перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно чёрные шнурочки, какие покупают теперь для крестов и дукатов девушки наши у проходящих по сёлам с коробками москалей, ровно нагнувшись, как будто гляделись в ясные очи; что ротик, на который глядя облизывалась тогдашняя молодёжь, кажись, на то и создан был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы её, чёрные, как крылья ворона, и мягкие, как молодой лен (тогда ещё девушки наши не заплетали их в дрибушки, перевивая красивыми, ярких цветов, синдячками), падали курчавыми кудрями на шитый золотом кунтуш.
My grandfather’s aunt used to say — and you know that it is easier for a woman to kiss the Evil One than to call any one else a beauty — that this Cossack maiden’s cheeks were as plump and fresh as the pinkest poppy when, bathed in God’s dew, it unfolds its petals, and coquets with the rising sun; that her brows were evenly arched over her bright eyes like black cords, such as our maidens buy nowadays, for their crosses and ducats, off the Moscow pedlars who visit the villages with their baskets; that her little mouth, at sight of which the youths smacked their lips, seemed made to warble the songs of nightingales; that her hair, black as the raven’s wing, and soft as young flax, fell in curls over her shoulders, for our maidens did not then plait their hair in pigtails interwoven with pretty, bright-hued ribbons. Eh!
Эх, не доведи Господь возглашать мне больше на клиросе алилуя, если бы, вот тут же, не расцеловал её, несмотря на то, что седь пробирается по всему старому лесу, покрывающему мою макушу, и под боком моя старуха, как бельмо в глазу.
may I never intone another alleluia in the choir, if I would not have kissed her, in spite of the grey which is making its way through the old wool which covers my pate, and of the old woman beside me, like a thorn in my side!
Ну, если где парубок и девка живут близко один от другого… сами знаете, что выходит.
Well, you know what happens when young men and maidens live side by side.
Бывало, ни свет, ни заря, подковы красных сапогов и приметны на том месте, где раздобаривала Пидорка с своим Петрусем.
In the twilight the heels of red boots were always visible in the place where Pidorka chatted with her Peter.
Но все бы Коржу и в ум не пришло что-нибудь недоброе, да раз — ну, это уже и видно, что никто другой, как лукавый дёрнул — вздумалось Петрусю, не обсмотревшись хорошенько в сенях, влепить поцелуй, как говорят, от всей души, в розовые губки козачки, и тот же самый лукавый, чтоб ему, собачьему сыну, приснился крест святой!
But Korzh would never have suspected anything out of the way, only one day — it is evident that none but the Evil One could have inspired him — Peter took into his head to kiss the maiden’s rosy lips with all his heart, without first looking well about him; and that same Evil One — may the son of a dog dream of the holy cross!--
настроил сдуру старого хрена отворить дверь хаты.
!--caused the old grey-beard, like a fool, to open the cottage door at that same moment.
Одеревянел Корж, разинув рот и ухватясь рукою за двери.
Korzh was petrified, dropped his jaw, and clutched at the door for support.
Проклятый поцелуй, казалось, оглушил его совершенно.
Those unlucky kisses completely stunned him.
Ему почудился он громче, чем удар макогона об стену, которым обыкновенно в наше время мужик прогоняет кутю, за неимением фузеи и пороха. Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку и уже хотел было покропить ею спину бедного Петра, как, откуда ни возьмись, шестилетний брат Пидоркин, Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его за ноги, закричав: «тятя, тятя!
Recovering himself, he took his grandfather’s hunting whip from the wall, and was about to belabour Peter’s back with it, when Pidorka’s little six-year-old brother Ivas rushed up from somewhere or other, and, grasping his father’s legs with his little hands, screamed out, “Daddy, daddy!
не бей Петруся!»
don’t beat Peter!”
Что прикажешь делать?
What was to be done?
у отца сердце не каменное; повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты:
A father’s heart is not made of stone. Hanging the whip again on the wall, he led Peter quietly from the house.
«Если ты мне когда-нибудь покажешься в хате, или хоть только под окнами, то слушай, Петро: ей-богу, пропадут чёрные усы, да и оселедец твой, вот уже он два раза обматывается около уха, не будь я Терентий Корж, если не распрощается с твоею макушей!»
“If you ever show yourself in my cottage again, or even under the windows, look out, Peter, for, by heaven, your black moustache will disappear; and your black locks, though wound twice about your ears, will take leave of your pate, or my name is not Terentiy Korzh.”
Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, не взвидя земли, полетел стремглав. Вот тебе и доцеловались!
So saying, he gave him such a taste of his fist in the nape of his neck, that all grew dark before Peter, and he flew headlong out of the place.
Взяла кручина наших голубков; а тут и слух по селу, что к Коржу повадился ходить какой-то лях, обшитый золотом, с усами, с саблею, с шпорами, с карманами, бренчавшими, как звонок от мешочка, с которым понамарь наш, Тарас, отправляется каждый день по церкве.
So there was an end of their kissing. Sorrow fell upon our turtle doves; and a rumour grew rife in the village that a certain Pole, all embroidered with gold, with moustaches, sabre, spurs, and pockets jingling like the bells of the bag with which our sacristan Taras goes through the church every day, had begun to frequent Korzh’s house.
Ну, известно, зачем ходят к отцу, когда у него водится чернобровая дочка.
Now, it is well known why a father has visitors when there is a black-browed daughter about.
Вот, один раз, Пидорка схватила, заливаясь слезами, на руки Ивася своего:
So, one day, Pidorka burst into tears, and caught the hand of her brother Ivas.
«Ивасю мой милой, Ивасю мой любой!
“Ivas, my dear! Ivas, my love!
беги к Петрусю, моё золотое дитя, как стрела из лука; расскажи ему все:
fly to Peter, my child of gold, like an arrow from a bow. Tell him all:
любила б его карие очи, целовала бы его белое личико, да не велит судьба моя.
I would have loved his brown eyes, I would have kissed his fair face, but my fate decrees otherwise.
Не один рушник вымочила горючими слезами.
More than one handkerchief have I wet with burning tears.
Тошно мне. Тяжело на сердце.
I am sad and heavy at heart.
И родной отец — враг мне:
And my own father is my enemy.
неволит идти за нелюбого ляха.
I will not marry the Pole, whom I do not love.
Скажи ему, что и свадьбу готовят, только не будет музыки на нашей свадьбе; будут дьяки петь, вместо кобз и сопилок.
Tell him they are making ready for a wedding, but there will be no music at our wedding: priests will sing instead of pipes and viols.
Не пойду я танцевать с женихом своим; понесут меня.
I shall not dance with my bridegroom: they will carry me out.
Тёмная, тёмная моя будет хата: из кленового дерева, и, вместо трубы, крест будет стоять на крыше!»
Dark, dark will be my dwelling of maple wood; and, instead of chimneys, a cross will stand upon the roof.”
Как будто окаменев, не сдвинувшись с места, слушал Петро, когда невинное дитя лепетало ему Пидоркины речи.
Peter stood petrified, without moving from the spot, when the innocent child lisped out Pidorka’s words to him.
«А я думал, несчастный, идти в Крым и Туречину, навоевать золота и с добром приехать к тебе, моя красавица.
“And I, wretched man, had thought to go to the Crimea and Turkey, to win gold and return to thee, my beauty!
Да не быть тому.
But it may not be.
Недобрый глаз поглядел на нас. Будет же, моя дорогая рыбка! будет и у меня свадьба:
We have been overlooked by the evil eye.
только и дьяков не будет на той свадьбе; ворон чёрный прокрячет, вместо попа, надо мною; гладкое поле будет моя хата; сизая туча — моя крыша; орёл выклюет мои карие очи; вымоют дожди козацкие косточки, и вихорь высушит их.
I too shall have a wedding, dear one; but no ecclesiastics will be present at that wedding. The black crow instead of the pope will caw over me; the bare plain will be my dwelling; the dark blue cloud my roof-tree. The eagle will claw out my brown eyes: the rain will wash my Cossack bones, and the whirlwinds dry them.
Но что я?
But what am I?
на кого? кому жаловаться?
Of what should I complain? ‘
Так уже, видно, Бог велел — пропадать, так пропадать!» —
‘Tis clear God willed it so. If I am to be lost, then so be it!”
да прямёхонько и побрёл в шинок.
and he went straight to the tavern.
Тетка покойного деда немного изумилась, увидевши Петруся в шинке, да ещё в такую пору, когда добрый человек идёт к заутрене, и выпучила на него глаза, как будто спросонья, когда потребовал он кухоль сивухи, мало не с полвёдра.
My late grandfather’s aunt was somewhat surprised at seeing Peter at the tavern, at an hour when good men go to morning mass; and stared at him as though in a dream when he called for a jug of brandy, about half a pailful.
Только напрасно думал бедняжка залить своё горе.
But the poor fellow tried in vain to drown his woe.
Водка щипала его за язык, словно крапива, и казалась ему горше полыни.
The vodka stung his tongue like nettles, and tasted more bitter than wormwood.
Кинул от себя кухоль на землю.
He flung the jug from him upon the ground.
«Полно горевать тебе, козак!» — загремело что-то басом над ним.
“You have sorrowed enough, Cossack,” growled a bass voice behind him.
Оглянулся: Басаврюк! у!
He looked round — it was Basavriuk!
какая образина!
Ugh, what a face!
Волосы — щетина, очи — как у вола!
His hair was like a brush, his eyes like those of a bull.
«Знаю, чего недостаёт тебе:
“I know what you lack:
вот чего!»
here it is.”
Тут брякнул он с бесовскою усмешкою кожаным, висевшим у него возле пояса, кошельком.
As he spoke he jingled a leather purse which hung from his girdle and smiled diabolically.
Вздрогнул Петро.
Peter shuddered.
«Ге, ге, ге!
“Ha, ha, ha!
да как горит! —
how it shines!”
заревел он, пересыпая на руку червонцы, — ге, ге, ге!
he roared, shaking out ducats into his hands: “ha, ha, ha!
да как звенит!
how it jingles!
А ведь и дела только одного потребую за целую гору таких цяцек». —
And I only ask one thing for a whole pile of such shiners.”
«Дьявол! —
“It is the Evil One!”
закричал Петро. —
exclaimed Peter.
Давай его!
“Give me them!
на все готов!»
I’m ready for anything!”
Хлопнули по рукам. «Смотри, Петро, ты поспел как раз в пору:
They struck hands upon it, and Basavriuk said, “You are just in time, Peter:
завтра Ивана Купала.
to-morrow is St. John the Baptist’s day.
Одну только эту ночь в году и цветёт папоротник.
Only on this one night in the year does the fern blossom.
Не прозевай! Я тебя буду ждать, о полночи, в Медвежьем овраге».
I will await you at midnight in the Bear’s ravine.”
Я думаю, куры так не дожидаются той поры, когда баба вынесет им хлебных зёрен, как дожидался Петрусь вечера.
I do not believe that chickens await the hour when the housewife brings their corn with as much anxiety as Peter awaited the evening.
То и дела, что смотрел, не становится ли тень от дерева длиннее, не румянится ли понизившееся солнышко, и что далее, тем нетерпеливей.
He kept looking to see whether the shadows of the trees were not lengthening, whether the sun was not turning red towards setting; and, the longer he watched, the more impatient he grew.
Экая долгота!
How long it was!
видно, день Божий потерял где-нибудь конец свой.
Evidently, God’s day had lost its end somewhere.
Вот уже и солнца нет.
But now the sun has set.
Небо только краснеет на одной стороне. И оно уже тускнет.
The sky is red only on one side, and it is already growing dark.
В поле становится холодней.
It grows colder in the fields.
Примеркает, примеркает и — смерклось.
It gets gloomier and gloomier, and at last quite dark.
Насилу!
At last!
С сердцем, только что не хотевшим выскочить из груди, собрался он в дорогу и бережно спустился густым лесом в глубокий яр, называемый Медвежьим оврагом.
With heart almost bursting from his bosom, he set out and cautiously made his way down through the thick woods into the deep hollow called the Bear’s ravine.
Басаврюк уже поджидал там.
Basavriuk was already waiting there.
Темно, хоть в глаза выстрели.
It was so dark that you could not see a yard before you.
Рука об руку пробирались они по топким болотам, цепляясь за густо разросшийся терновник и спотыкаясь почти на каждом шагу.
Hand in hand they entered the ravine, pushing through the luxuriant thorn-bushes and stumbling at almost every step.
Вот и ровное место.
At last they reached an open spot.
Огляделся Петро:
Peter looked about him:
никогда ещё не случалось ему заходить сюда.
he had never chanced to come there before.
Тут остановился и Басаврюк.
Here Basavriuk halted.
«Видишь ли ты, стоят перед тобою три пригорка.
“Do you see before you three hillocks?
Много будет на них цветов разных; но сохрани тебя нездешняя сила, вырвать хоть один.
There are a great many kinds of flowers upon them. May some power keep you from plucking even one of them.
Только же зацветёт папоротник, хватай его и не оглядывайся, что бы тебе позади ни чудилось».
But as soon as the fern blossoms, seize it, and look not round, no matter what may seem to be going on behind thee.”
Петро хотел было спросить… глядь — и нет уже его.
Peter wanted to ask some questions, but behold Basavriuk was no longer there.
Подошёл к трем пригоркам; где же цветы?
He approached the three hillocks — where were the flowers?
Ничего не видать.
He saw none.
Дикой бурьян чернел кругом и глушил все своею густотою.
The wild steppe-grass grew all around, and hid everything in its luxuriance.
Но вот блеснула на небе зарница, и перед ним показалась целая гряда цветов, все чудных, все невиданных; тут же и простые листья папоротника.
But the lightning flashed; and before him was a whole bed of flowers, all wonderful, all strange: whilst amongst them there were also the simple fronds of fern.
Поусумнился Петро и раздумно стал перед ними, подпершись обеими руками в боки.
Peter doubted his senses, and stood thoughtfully before them, arms akimbo.
Что тут за невидальщина?
“What manner of prodigy is this?
десять раз на день, случается, видишь это зелье; какое ж тут диво?
why, one can see these weeds ten times a day. What is there marvellous about them?
Не вздумала ли дьявольская рожа посмеяться?
Devil’s face must be mocking me!” But behold!
Глядь, краснеет маленькая цветочная почка и, как будто живая, движется.
the tiny flower-bud of the fern reddened and moved as though alive.
В самом деле чудно!
It was a marvel in truth.
Движется и становится все больше, больше, и краснеет, как горячий уголь.
It grew larger and larger, and glowed like a burning coal.
Вспыхнула звёздочка, что-то тихо затрещало, и цветок развернулся перед его очами, словно пламя, осветив и другие около себя.
The tiny stars of light flashed up, something burst softly, and the flower opened before his eyes like a flame, lighting the others about it.
«Теперь пора!» — подумал Петро и протянул руку.
“Now is the time,” thought Peter, and extended his hand.
Смотрит, тянутся из-за него сотни мохнатых рук также к цветку, а позади его что-то перебегает с места на место.
He saw hundreds of hairy hands reach also for the flower from behind him, and there was a sound of scampering in his rear.
Зажмурив глаза, дёрнул он за стебелёк, и цветок остался в его руках.
He half closed his eyes, and plucked sharply at the stalk, and the flower remained in his hand.
Все утихло.
All became still.
На пне показался сидящим Басаврюк, весь синий, как мертвец.
Upon a stump sat Basavriuk, quite blue like a corpse.
Хоть бы пошевелился одним пальцем.
He did not move so much as a finger.
Очи недвижно уставлены на что-то, видимое ему одному только; рот в половину разинут, и ни ответа.
Hi eyes were immovably fixed on something visible to him alone; his mouth was half open and speechless.
Вокруг не шелохнёт.
Nothing stirred around. Ugh!
Ух, страшно!..
it was horrible!
Но вот послышался свист, от которого захолонуло у Петра внутри, и почудилось ему, будто трава зашумела, цветы начали между собою разговаривать голоском тоненьким, будто серебряные колокольчики; деревья загремели сыпучею бранью… Лицо Басаврюка вдруг ожило; очи сверкнули. «Насилу воротилась, яга! —
But then a whistle was heard which made Peter’s heart grow cold within him; and it seemed to him that the grass whispered, and the flowers began to talk among themselves in delicate voices, like little silver bells, while the trees rustled in murmuring contention;--Basavriuk’s face suddenly became full of life, and his eyes sparkled.
проворчал он сквозь зубы. —
“The witch has just returned,” he muttered between his teeth. “Hearken, Peter:
Гляди, Петро, станет перед тобою сейчас красавица: делай все, что ни прикажет, не то пропал навеки!»
a charmer will stand before you in a moment; do whatever she commands; if not — you are lost forever.”
Тут разделил он суковатою палкою куст терновника, и перед ними показалась избушка, как говорится, на курьих ножках.
Then he parted the thorn-bushes with a knotty stick and before him stood a tiny farmhouse.
Басаврюк ударил кулаком, и стена зашаталась.
Basavriuk smote it with his fist, and the wall trembled.
Большая чёрная собака выбежала навстречу и с визгом, оборотившись в кошку, кинулась в глаза им.
A large black dog ran out to meet them, and with a whine transformed itself into a cat and flew straight at his eyes.
«Не бесись, не бесись, старая чертовка!» —
“Don’t be angry, don’t be angry, you old Satan!”
проговорил Басаврюк, приправив таким словцом, что добрый человек и уши бы заткнул.
said Basavriuk, employing such words as would have made a good man stop his ears.
Глядь, вместо кошки, старуха с лицом сморщившимся, как печёное яблоко, вся согнутая в дугу; нос с подбородком словно щипцы, которыми щёлкают орехи.
Behold, instead of a cat, an old woman all bent into a bow, with a face wrinkled like a baked apple, and a nose and chin like a pair of nutcrackers.
«Славная красавица!» —
“A fine charmer!”
подумал Петро, и мурашки пошли по спине его.
thought Peter; and cold chills ran down his back.
Ведьма вырвала у него цветок из рук, наклонилась и что-то долго шептала над ним, вспрыскивая какою-то водою.
The witch tore the flower from his hand, stooped and muttered over it for a long time, sprinkling it with some kind of water.
Искры посыпались у ней изо рта; пена показалась на губах.
Sparks flew from her mouth, and foam appeared on her lips.
«Бросай!» — сказала она, отдавая цветок ему.
“Throw it away,” she said, giving it back to Peter.
Петро подбросил, и, что за чудо?
Peter threw it, but what wonder was this?
цветок не упал прямо, но долго казался огненным шариком посреди мрака и, словно лодка, плавал по воздуху; наконец, потихоньку начал спускаться ниже и упал так далеко, что едва приметна была звёздочка, не больше макового зерна.
The flower did not fall straight to the earth, but for a long while twinkled like a fiery ball through the darkness, and swam through the air like a boat. At last it began to sink lower and lower, and fell so far away that the little star, hardly larger than a poppy-seed, was barely visible.
«Здесь!» —
“There!”
глухо прохрипела старуха; а Басаврюк, подавая ему заступ, примолвил:
croaked the old woman, in a dull voice:
«Копай здесь, Петро.
and Basavriuk, giving him a spade, said, “Dig here, Peter:
Тут увидишь ты столько золота, сколько ни тебе, ни Коржу не снилось». —
you will find more gold than you or Korzh ever dreamed of.”
Петро, поплевав в руки, схватил заступ, надавил ногою и выворотил землю, в другой, в третий, ещё раз…
Peter spat on his hands, seized the spade, pressed his foot on it, and turned up the earth, a second, a third, a fourth time.
что-то твёрдое!.. Заступ звенит и нейдёт далее.
The spade clinked against something hard, and would go no further.
Тут глаза его ясно начали различать небольшой, окованный железом, сундук.
Then his eyes began to distinguish a small, iron-bound coffer.
Уже хотел он было достать его рукою, но сундук стал уходить в землю, и все, чем далее, глубже, глубже; а позади его слышался хохот, более схожий с змеиным шипеньем.
He tried to seize it; but the chest began to sink into the earth, deeper, farther, and deeper still: whilst behind him he heard a laugh like a serpent’s hiss.
«Нет, не видать тебе золота, покаместь не достанешь крови человеческой!» — сказала ведьма и подвела к нему дитя, лет шести, накрытое белою простынёю, показывая знаком, чтобы он отсек ему голову.
“No, you shall not have the gold until you shed human blood,” said the witch, and she led up to him a child of six, covered with a white sheet, and indicated by a sign that he was to cut off his head.
Остолбенел Петро.
Peter was stunned.
Малость, отрезать ни за что, ни про что человеку голову, да ещё и безвинному ребёнку!
A trifle, indeed, to cut off a man’s, or even an innocent child’s, head for no reason whatever!
В сердцах, сдёрнул он простыню, накрывавшую его голову, и что же?
In wrath he tore off the sheet enveloping the victim’s head, and behold!
Перед ним стоял Ивась.
before him stood Ivas.
И ручонки сложило бедное дитя накрест; и головку повесило…
The poor child crossed his little hands, and hung his head.
Как бешеный, подскочил с ножом к ведьме Петро и уже занес было руку…
Peter flew at the witch with the knife like a madman, and was on the point of laying hands on her.
«А что ты обещал за девушку?..» —
“What did you promise for the girl?”
грянул Басаврюк, и словно пулю посадил ему в спину.
thundered Basavriuk; and like a shot he was on his back.
Ведьма топнула ногою:
The witch stamped her foot:
синее пламя выхватилось из земли; середина её вся осветилась и стала как будто из хрусталя вылита; и все, что ни было под землёю, сделалось видимо, как на ладони.
a blue flame flashed from the earth and illumined all within it. The earth became transparent as if moulded of crystal; and all that was within it became visible, as if in the palm of the hand.
Червонцы, дорогие камни, в сундуках, в котлах, грудами были навалены под тем самым местом, где они стояли.
Ducats, precious stones in chests and pots, were piled in heaps beneath the very spot they stood on.
Глаза его загорелись… ум помутился…
Peter’s eyes flashed, his mind grew troubled....
Как безумный, ухватился он за нож, и безвинная кровь брызнула ему в очи…
He grasped the knife like a madman, and the innocent blood spurted into his eyes.
Дьявольский хохот загремел со всех сторон.
Diabolical laughter resounded on all sides.
Безобразные чудища стаями скакали перед ним.
Misshapen monsters flew past him in flocks.
Ведьма, вцепившись руками за обезглавленный труп, как волк, пила из него кровь…
The witch, fastening her hands in the headless trunk, like a wolf, drank its blood.
Все пошло кругом в голове его!
His head whirled.
Собравши все силы, бросился бежать он.
Collecting all his strength, he set out to run.
Все покрылось перед ним красным цветом.
Everything grew red before him.
Деревья все в крови, казалось, горели и стонали.
The trees seemed steeped in blood, and burned and groaned.
Небо, раскалившись, дрожало…
The sky glowed and threatened.
Огненные пятна, что молнии, мерещились ему в глаза.
Burning points, like lightning, flickered before his eyes.
Выбившись из сил, вбежал он в свою лачужку и, как сноп, повалился на землю.
Utterly exhausted, he rushed into his miserable hovel and fell to the ground like a log.
Мёртвый сон охватил его.
A death-like sleep overpowered him.
Два дни и две ночи спал Петро без просыпа.
Two days and two nights did Peter sleep, without once awakening.
Очнувшись на третий день, долго осматривал он углы своей хаты; но напрасно старался что-нибудь припомнить: память его была как карман старого скряги, из которого полушки не выманишь.
When he came to himself, on the third day, he looked long at all the corners of his hut, but in vain did he endeavour to recollect what had taken place; his memory was like a miser’s pocket, from which you cannot entice a quarter of a kopek.
Потянувшись немного, услышал он, что в ногах брякнуло.
Stretching himself, he heard something clash at his feet.
Смотрит: два мешка с золотом.
He looked, there were two bags of gold.
Тут только, будто сквозь сон, вспомнил он, что искал какого-то клада, что было ему одному страшно в лесу… Но за какую цену, как достался он, этого никаким образом не мог понять.
Then only, as if in a dream, he recollected that he had been seeking for treasure, and that something had frightened him in the woods.
Увидел Корж мешки и — разнежился:
Korzh saw the sacks — and was mollified.
«Сякой, такой Петрусь, немазаный!
“A fine fellow, Peter, quite unequalled!
да я ли не любил его?
yes, and did I not love him?
да не был ли у меня он, как сын родной?» —
Was he not to me as my own son?”
и понёс хрыч небывальщину, так что того до слез разобрало.
And the old fellow repeated this fiction until he wept over it himself.
Дивно только показалось Пидорке, когда стала рассказывать, как проходившие мимо цыгане украли Ивася. Он не мог даже вспомнить лица его, так обморочила проклятая бесовщина!
Pidorka began to tell Peter how some passing gipsies had stolen Ivas; but he could not even recall him — to such a degree had the Devil’s influence darkened his mind!
Мешкать было незачем.
There was no reason for delay.
Поляку дали под нос дулю, да и заварили свадьбу: напекли шишек, нашили рушников и хусток, выкатили бочку горелки, посадили за стол молодых, разрезали коровай; брякнули в бандуры, цымбалы, сопилки, кобзы — и пошла потеха…
The Pole was dismissed, and the wedding-feast prepared; rolls were baked, towels and handkerchiefs embroidered; the young people were seated at table; the wedding-loaf was cut; guitars, cymbals, pipes, viols sounded, and pleasure was rife.
В старину свадьба водилась не в сравненье с нашей.
A wedding in the olden times was not like one of the present day.
Тетка моего деда, бывало, расскажет — люли только! Как девчата, в нарядном головном уборе из жёлтых, синих и розовых стричек, на верх которых навязывался золотой галун, в тонких рубашках, вышитых по всему шву красным шёлком и унизанных мелкими серебряными цветочками, в сафьянных сапогах на высоких железных подковах, плавно, словно павы, и с шумом, что вихорь, скакали в горлице. Как молодицы, с корабликом на голове, которого верх сделан был весь из сутозолотой парчи, с небольшим вырезом на затылке, из которого выглядывал золотой очипок, с двумя выдавшимися, один наперёд, другой назад, рожками, самого мелкого чёрного смушка; в синих, из лучшего полутабенеку, с красными клапанами кунтушах, важно подбоченившись, выступали по одиночке и мерно выбивали гопака. Как парубки, в высоких козацких шапках, в тонких суконных свитках, затянутых шитыми серебром поясами, с люльками в зубах, рассыпались перед ними мелким бесом и подпускали турусы.
My grandfather’s aunt used to tell how the maidens — in festive head-dresses of yellow, blue, and pink ribbons, above which they bound gold braid; in thin chemisettes embroidered on all the seams with red silk, and strewn with tiny silver flowers; in morocco shoes, with high iron heels — danced the gorlitza as swimmingly as peacocks, and as wildly as the whirlwind; how the youths — with their ship-shaped caps upon their heads, the crowns of gold brocade, and two horns projecting, one in front and another behind, of the very finest black lambskin; in tunics of the finest blue silk with red borders — stepped forward one by one, their arms akimbo in stately form, and executed the gopak; how the lads — in tall Cossack caps, and light cloth gaberdines, girt with silver embroidered belts, their short pipes in their teeth — skipped before them and talked nonsense.
Сам Корж не утерпел, глядя на молодых, чтобы не тряхнуть стариною.
Even Korzh as he gazed at the young people could not help getting gay in his old age.
С бандурою в руках, потягивая люльку и вместе припевая, с чаркою на голове, пустился старичина, при громком крике гуляк, вприсядку.
Guitar in hand, alternately puffing at his pipe and singing, a brandy-glass upon his head, the greybeard began the national dance amid loud shouts from the merry-makers.
Чего не выдумают навеселе?
What will not people devise in merry mood?
Начнут, бывало, наряжаться в хари — Боже ты мой, на человека не похожи! Уж не чета нынешним переодеваниям, что бывают на свадьбах наших. Что теперь? только что корчат цыганок да москалей.
They even began to disguise their faces till they did not look like human beings.
Нет, вот, бывало, один оденется жидом, а другой чёртом, начнут сперва целоваться, а после ухватятся за чубы…
On such occasions one would dress himself as a Jew, another as the Devil: they would begin by kissing each other, and end by seizing each other by the hair.
Бог с вами!
God be with them!
смех нападёт такой, что за живот хватаешься.
you laughed till you held your sides.
Пооденутся в турецкие и татарские платья:
They dressed themselves in Turkish and Tatar garments.
все горит на них, как жар… А как начнут дуреть, да строить штуки…
All upon them glowed like a conflagration, and then they began to joke and play pranks....
ну, тогда хоть святых выноси. С теткой покойного деда, которая сама была на этой свадьбе, случилась забавная история:
An amusing thing happened to my grandfather’s aunt, who was at this wedding.
была она одета тогда в татарское широкое платье и с чаркою в руках угощала собрание.
She was wearing an ample Tatar robe, and, wine-glass in hand, was entertaining the company.
Вот, одного дёрнул лукавый окатить её сзади водкою; другой, тоже, видно, не промах, высек в ту же минуту огня, да и поджёг…
The Evil One instigated one man to pour vodka over her from behind. Another, at the same moment, evidently not by accident, struck a light, and held it to her.
пламя вспыхнуло: бедная тетка, перепугавшись, давай сбрасывать с себя, при всех, платье…
The flame flashed up, and poor aunt, in terror, flung her dress off, before them all.
Шум, хохот, ералаш поднялся, как на ярмарке.
Screams, laughter, jests, arose as if at a fair.
Словом, старики не запомнили никогда ещё такой весёлой свадьбы.
In a word, the old folks could not recall so merry a wedding.
Начали жить Пидорка да Петрусь, словно пан с панею.
Pidorka and Peter began to live like a gentleman and lady.
Всего вдоволь, все блестит…
There was plenty of everything and everything was fine....
Однако же добрые люди качали слегка головами, глядя на житье их.
But honest folk shook their heads when they marked their way of living.
От черта не будет добра, поговаривали все в один голос.
“From the Devil no good can come,” they unanimously agreed.
Откуда, как не от искусителя люда православного, пришло к нему богатство?
“Whence, except from the tempter of orthodox people, came this wealth?
Где ему было взять такую кучу золота?
Where else could he have got such a lot of gold from?
Отчего, вдруг, в самый тот день, когда разбогател он, Басаврюк пропал, как в воду? —
Why, on the very day that he got rich, did Basavriuk vanish as if into thin air?”
Говорите же, что люди выдумывают!
Say, if you can, that people only imagine things!
Ведь в самом деле, не прошло месяца, Петруся никто узнать не мог.
A month had not passed, and no one would have recognised Peter.
Отчего, что с ним сделалось, Бог знает. Сидит на одном месте, и хоть бы слово с кем. Все думает и как будто бы хочет что-то припомнить.
He sat in one spot, saying no word to any one; but continually thinking and seemingly trying to recall something.
Когда Пидорке удастся заставить его о чем-нибудь заговорить, как будто и забудется, и поведёт речь, и развеселится даже; но ненароком, посмотрит на мешки — «постой, постой, позабыл!» —
When Pidorka succeeded in getting him to speak, he appeared to forget himself, and would carry on a conversation, and even grow cheerful; but if he inadvertently glanced at the sacks, “Stop, stop!
кричит, и снова задумается, и снова силится про что-то вспомнить.
I have forgotten,” he would cry, and again plunge into reverie and strive to recall something.
Иной раз, когда долго сидит на одном месте, чудится ему, что вот-вот все сызнова приходит на ум… и опять все ушло.
Sometimes when he sat still a long time in one place, it seemed to him as though it were coming, just coming back to mind, but again all would fade away.
Кажется, сидит в шинке; несут ему водку; жжёт его водка; противна ему водка.
It seemed as if he was sitting in the tavern: they brought him vodka; vodka stung him; vodka was repulsive to him.
Кто-то подходит, бьёт по плечу его… но далее, все как будто туманом укрывается перед ним.
Some one came along and struck him on the shoulder; but beyond that everything was veiled in darkness before him.
Пот валится градом по лицу его, и он в изнеможении садится на своё место.
The perspiration would stream down his face, and he would sit exhausted in the same place.
Чего ни делала Пидорка:
What did not Pirdorka do?
и совещалась с знахорами, и переполох выливали, и соняшницу заваривали, ничто не помогало.
She consulted the sorceresses; and they poured out fear, and brewed stomach ache --but all to no avail.
Так прошло и лето.
And so the summer passed.
Много козаков обкосилось и обжалось, много козаков, поразгульнее других, и в поход потянулось.
Many a Cossack had mowed and reaped; many a Cossack, more enterprising than the rest, had set off upon an expedition.
Стаи уток ещё толпились на болотах наших; но крапивянок уже и в помине не было.
Flocks of ducks were already crowding the marshes, but there was not even a hint of improvement.
В степях закраснело.
It was red upon the steppes.
Скирды хлеба то сям, то там, словно козацкие шапки, пестрели по полю.
Ricks of grain, like Cossack’s caps, dotted the fields here and there.
Попадались по дороге и возы, наваленные хворостом и дровами.
On the highway were to be encountered waggons loaded with brushwood and logs.
Земля сделалась крепче и местами стала прохватываться морозом.
The ground had become more solid, and in places was touched with frost.
Уже и снег начал сеяться с неба, и ветви дерев убрались инеем, будто заячьим мехом.
Already had the snow begun to fall and the branches of the trees were covered with rime like rabbit-skin.
Вот уже в ясный морозный день красногрудый снегирь, словно щеголеватый польский шляхтич, прогуливался по снеговым кучам, вытаскивая зерно, и дети огромными киями гоняли по льду деревянные кубари, между тем как отцы их спокойно вылёживались на печке, выходя по временам, с зажжённою люлькою в зубах, ругнуть добрым порядком православный морозец или проветриться и промолотить в сенях залежалый хлеб.
Already on frosty days the robin redbreast hopped about on the snow-heaps like a foppish Polish nobleman, and picked out grains of corn; and children, with huge sticks, played hockey upon the ice; while their fathers lay quietly on the stove, issuing forth at intervals with lighted pipes in their lips, to growl, in regular fashion, at the orthodox frost, or to take the air, and thresh the grain spread out in the barn.
Наконец, снега стали таять и щука хвостом лёд расколотила; а Петро все так же, и чем далее, тем ещё суровее.
At last the snow began to melt, and the ice slipped away: but Peter remained the same; and, the more time went on, the more morose he grew.
Как будто прикованный, сидит посереди хаты, поставив себе в ноги мешки с золотом.
He sat in the cottage as though nailed to the spot, with the sacks of gold at his feet.
Одичал, оброс волосами, стал страшен, и все думает об одном, все силится припомнить что-то, и сердится, и злится, что не может вспомнить.
He grew averse to companionship, his hair grew long, he became terrible to look at; and still he thought of but one thing, still he tried to recall something, and got angry and ill-tempered because he could not.
Часто дико подымается с своего места, поводит руками, вперяет во что-то глаза свои, как будто хочет уловить его; губы шевелятся, будто хотят произнесть какое-то давно забытое слово — и неподвижно останавливаются…
Often, rising wildly from his seat, he gesticulated violently and fixed his eyes on something as though desirous of catching it: his lips moving as though desirous of uttering some long-forgotten word, but remaining speechless.
Бешенство овладевает им:
Fury would take possession of him:
как полуумный, грызёт и кусает себе руки и в досаде рвёт клоками волоса, покамест, утихнув, не упадёт, будто в забытьи, и после снова принимается припоминать, и снова бешенство, и снова мука…
he would gnaw and bite his hands like a man half crazy, and in his vexation would tear out his hair by the handful, until, calming down, he would relapse into forgetfulness, as it were, and then would again strive to recall the past and be again seized with fury and fresh tortures.
Что это за напасть Божия?
What visitation of God was this?
Жизнь не в жизнь стала Пидорке.
Pidorka was neither dead not alive.
Страшно ей было оставаться сперва одной в хате; да после свыклась бедняжка с своим горем.
At first it was horrible for her to remain alone with him in the cottage; but, in course of time, the poor woman grew accustomed to her sorrow.
Но прежней Пидорки уже узнать нельзя было.
But it was impossible to recognise the Pidorka of former days.
Ни румянца, ни усмешки; изныла, исчахла, выплакались ясные очи.
No blushes, no smiles: she was thin and worn with grief, and had wept her bright eyes away.
Раз, кто-то уже, видно, сжалился над ней, посоветовал идти к колдунье, жившей в Медвежьем оврагу, про которую ходила слава, что умеет лечить все на свете болезни.
Once some one who took pity on her advised her to go to the witch who dwelt in the Bear’s ravine, and enjoyed the reputation of being able to cure every disease in the world.
Решилась попробовать последнее средство; слово за слово, уговорила старуху идти с собою.
She determined to try that last remedy: and finally persuaded the old woman to come to her.
Это было ввечеру, как раз накануне Купала.
This was on St. John’s Eve, as it chanced.
Петро в беспамятстве лежал на лавке и не примечал вовсе новой гостьи.
Peter lay insensible on the bench, and did not observe the newcomer.
Как вот, мало-помалу, стал приподниматься и всматриваться.
Slowly he rose, and looked about him.
Вдруг весь задрожал, как на плахе; волосы поднялись горою…
Suddenly he trembled in every limb, as though he were on the scaffold:
и он засмеялся таким хохотом, что страх врезался в сердце Пидорки.
his hair rose upon his head, and he laughed a laugh that filled Pidorka’s heart with fear.
«Вспомнил, вспомнил!» —
“I have remembered, remembered!”
закричал он в страшном весельи и, размахнувши топор, пустил им со всей силы в старуху.
he cried, in terrible joy; and, swinging a hatchet round his head, he struck at the old woman with all his might.
Топор на два вершка вбежал в дубовую дверь.
The hatchet penetrated the oaken door nearly four inches.
Старуха пропала, и дитя лет семи, в белой рубашке, с накрытою головою, стало посереди хаты…
The old woman disappeared; and a child of seven, covered in a white sheet, stood in the middle of the cottage....
Простыня слетела.
The sheet flew off.
«Ивась!» —
“Ivas!”
закричала Пидорка и бросилась к нему; но привидение, все с ног до головы, покрылось кровью и осветило всю хату красным светом…
cried Pidorka, and ran to him; but the apparition became covered from head to foot with blood, and illumined the whole room with red light....
В испуге выбежала она в сени; но, опомнившись немного, хотела было помочь ему; напрасно!
She ran into the passage in her terror, but, on recovering herself a little, wished to help Peter. In vain!
дверь захлопнулась за нею так крепко, что не под силу было отпереть.
the door had slammed to behind her, so that she could not open it.
Сбежались люди; принялись стучать; высадили дверь:
People ran up, and began to knock:
хоть бы душа одна.
they broke in the door, as though there were but one mind among them.
Вся хата полна дыма, и посередине только, где стоял Петрусь, куча пеплу, от которого местами подымался ещё пар.
The whole cottage was full of smoke; and just in the middle, where Peter had stood, was a heap of ashes whence smoke was still rising.
Кинулись к мешкам:
They flung themselves upon the sacks:
одни битые черепки лежали вместо червонцев.
only broken potsherds lay there instead of ducats.
Выпуча глаза и разинув рты, не смея пошевельнуть усом, стояли козаки, будто вкопанные в землю. Такой страх навело на них это диво.
The Cossacks stood with staring eyes and open mouths, as if rooted to the earth, not daring to move a hair, such terror did this wonder inspire in them.
Что было далее, не вспомню.
I do not remember what happened next.
Пидорка дала обет идти на богомолье; собрала оставшееся после отца имущество, и через несколько дней её точно уже не было на селе.
Pidorka made a vow to go upon a pilgrimage, collected the property left her by her father, and in a few days it was as if she had never been in the village.
Куда ушла она, никто не мог сказать.
Whither she had gone, no one could tell.
Услужливые старухи отправили её было уже туда, куда и Петро потащился; да один раз приехавший из Киева козак рассказал, что видел в Лавре монахиню, всю высохшую, как скелет, и беспрестанно молящуюся, в которой земляки, по всем приметам, узнали Пидорку; что будто ещё никто не слышал от неё ни одного слова; что пришла она пешком и принесла оклад к иконе Божьей Матери, исцвеченный такими яркими камнями, что все зажмуривались, на него глядя.
Officious old women would have despatched her to the same place whither Peter had gone; but a Cossack from Kief reported that he had seen, in a cloister, a nun withered to a mere skeleton who prayed unceasingly. Her fellow-villagers recognised her as Pidorka by the tokens — that no one heard her utter a word; and that she had come on foot, and had brought a frame for the picture of God’s mother, set with such brilliant stones that all were dazzled at the sight.
Позвольте, этим ещё не все кончилось.
But this was not the end, if you please.
В тот самый день, когда лукавый припрятал к себе Петруся, показался снова Басаврюк; только все бегом от него.
On the same day that the Evil One made away with Peter, Basavriuk appeared again; but all fled from him.
Узнали, что это за птица: никто другой, как сатана, принявший человеческий образ для того, чтобы отрывать клады; а как клады не даются нечистым рукам, так вот он и приманивает к себе молодцов.
They knew what sort of a being he was — none else than Satan, who had assumed human form in order to unearth treasures; and, since treasures do not yield to unclean hands, he seduced the young.
Того же году, все побросали землянки свои и перебрались в село; но и там однако ж не было покою от проклятого Басаврюка.
That same year, all deserted their earthen huts and collected in a village; but even there there was no peace on account of that accursed Basavriuk.
Тетка покойного деда говорила, что именно злился он более всего на неё за то, что оставила прежний шинок по Опошнянской дороге, и всеми силами старался выместить все на ней.
My late grandfather’s aunt said that he was particularly angry with her because she had abandoned her former tavern, and tried with all his might to revenge himself upon her.
Раз старшины села собрались в шинок и, как говорится, беседовали по чинам за столом, посередине которого поставлен был, грех сказать чтобы малый, жареный баран.
Once the village elders were assembled in the tavern, and, as the saying goes, were arranging the precedence at the table, in the middle of which was placed a small roasted lamb, shame to say.
Калякали о сем и о том, было и про диковинки разные, и про чуда.
They chattered about this, that, and the other — among the rest about various marvels and strange things.
Вот и померещилось, ещё бы ничего, если бы одному, а то именно всем, что баран поднял голову, блудящие глаза его ожили и засветились, и вмиг появившиеся чёрные щетинистые усы значительно заморгали на присутствующих.
Well, they saw something; it would have been nothing if only one had seen it, but all saw it, and it was this: the sheep raised his head, his goggling eyes became alive and sparkled; and the black, bristling moustache, which appeared for one instant, made a significant gesture at those present.
Все тотчас узнали на бараньей голове рожу Басаврюка; тетка деда моего даже думала уже, что вот-вот попросит водки…
All at once recognised Basavriuk’s countenance in the sheep’s head; my grandfather’s aunt thought it was on the point of asking for vodka.
Честные старшины за шапки, да скорей восвояси.
The worthy elders seized their hats and hastened home.
В другой раз сам церковный староста, любивший по временам раздобаривать глаз на глаз с дедовскою чаркою, не успел ещё раза два достать дна, как видит, что чарка кланяется ему в пояс.
Another time, the church elder himself, who was fond of an occasional private interview with my grandfather’s brandy-glass, had not succeeded in getting to the bottom twice, when he beheld the glass bowing very low to him.
Черт с тобою! давай креститься!..
“Satan take you, let us make the sign of the cross over you!”--
А тут с половиною его тоже диво:
!”--And the same marvel happened to his better half.
только что начала она замешивать тесто в огромной диже, вдруг дижа выпрыгнула:
She had just begun to mix the dough in a huge kneading-trough when suddenly the trough sprang up.
«Стой, стой!» — куды!
“Stop, stop!
подбоченившись важно, пустилась вприсядку по всей хате…
where are you going?”
Смейтесь; однако ж не до смеха было нашим дедам.
Putting its arms akimbo, with dignity, it went skipping all about the cottage — you may laugh, but it was no laughing matter to our grandfathers.
И даром, что отец Афанасий ходил по всему селу с святою водою и гонял черта кропилом по всем улицам, а все ещё тетка покойного деда долго жаловалась, что кто-то, как только вечер, стучит в крышу и царапается по стене.
And in vain did Father Athanasii go through all the village with holy water, and chase the Devil through all the streets with his brush. My late grandfather’s aunt long complained that, as soon as it was dark, some one came knocking at her door and scratching at the wall.
Да чего!
Well!
Вот теперь на этом самом месте, где стоит село наше, кажись, все спокойно; а ведь ещё не так давно, ещё покойный отец мой и я запомню, как мимо развалившегося шинка, который нечистое племя долго после того поправляло на свой счёт, доброму человеку пройти нельзя было.
All appears to be quiet now in the place where our village stands; but it was not so very long ago — my father was still alive — that I remember how a good man could not pass the ruined tavern which a dishonest race had long managed for their own interest.
Из закоптевшей трубы столбом валился дым и, поднявшись высоко, так, что посмотреть — шапка валилась, рассыпался горячими угольями по всей степи, и черт, нечего бы и вспоминать его, собачьего сына, так всхлипывал жалобно в своей конуре, что испуганные гайвороны стаями подымались из ближнего дубового леса и с диким криком метались по небу.
From the smoke-blackened chimneys smoke poured out in a pillar, and rising high in the air, rolled off like a cap, scattering burning coals over the steppe; and Satan (the son of a dog should not be mentioned) sobbed so pitifully in his lair that the startled ravens rose in flocks from the neighbouring oak-wood and flew through the air with wild cries.

Get short URL
Text alignment