he was about to begin to groan, as a “starter,” as he called it, when it occurred to him that if he came into court with that argument, his aunt would pull it out, and that would hurt.

Поэтому он решил, что зуб лучше оставить про запас и поискать чего-нибудь другого.

So he thought he would hold the tooth in reserve for the present, and seek further.

Некоторое время ничего не подвёртывалось; затем он вспомнил, как доктор рассказывал об одной болезни, уложившей пациента в кровать на две или три недели и грозившей ему потерей пальца.

Nothing offered for some little time, and then he remembered hearing the doctor tell about a certain thing that laid up a patient for two or three weeks and threatened to make him lose a finger.

Мальчик со страстной надеждой высунул из-под простыни ногу и начал исследовать больной палец.

So the boy eagerly drew his sore toe from under the sheet and held it up for inspection.

У него не было ни малейшего представления о том, каковы признаки этой болезни.

But now he did not know the necessary symptoms.

Однако попробовать всё-таки стоило, и он принялся усердно стонать.

However, it seemed well worth while to chance it, so he fell to groaning with considerable spirit.

Но Сид спал и не замечал стонов.

But Sid slept on unconscious.

Том застонал громче, и понемногу ему стало казаться, что палец у него действительно болит.

Tom groaned louder, and fancied that he began to feel pain in the toe.

Сид не проявлял никаких признаков жизни.

No result from Sid.

Том даже запыхался от усилий.

Tom was panting with his exertions by this time.

Он отдохнул немного, потом набрал воздуху и напустил целый ряд чрезвычайно удачных стонов.

He took a rest and then swelled himself up and fetched a succession of admirable groans.

Сид продолжал храпеть.

Sid snored on.

Том вышел из себя.

Tom was aggravated.

Он сказал: «Сид! Сид!» —

He said, “Sid, Sid!”

и стал легонько трясти спящего.

and shook him.

Это подействовало, и Том опять застонал.

This course worked well, and Tom began to groan again.

Сид зевнул, потянулся, приподнялся на локте, фыркнул и уставился на Тома.

Sid yawned, stretched, then brought himself up on his elbow with a snort, and began to stare at Tom.

Том продолжал стонать.

Tom went on groaning.

Sid said:

“Tom!

Say, Tom!” [

[No response.]

“Here, Tom!

TOM!

What is the matter, Tom?”

Сид, в свою очередь, тряхнул брата, тревожно вглядываясь ему в лицо.

And he shook him and looked in his face anxiously.

Том простонал:

Tom moaned out:

—Оставь меня, Сид!

“Oh, don’t, Sid.

Не тряси!

Don’t joggle me.”

—Да что с тобою, Том?

“Why, what’s the matter, Tom?

Я пойду и позову тётю.

I must call auntie.”

—Нет, не надо, Может быть, это скоро пройдёт.

“No—never mind. It’ll be over by and by, maybe.

Никого не зови.

Don’t call anybody.”

—Нет-нет, надо позвать!

“But I must!

Да не стони так ужасно!..

Don’t groan so, Tom, it’s awful.

Давно это с тобою?

How long you been this way?”

—Несколько часов.

“Hours.

Ой!

Ouch!

Ради бога, не ворочайся, Сид! Ты просто погубишь меня.

Oh, don’t stir so, Sid, you’ll kill me.”

—Отчего ты раньше не разбудил меня, Том?

“Tom, why didn’t you wake me sooner?

Ой, Том, перестань стонать!

Oh, Tom, don’t!

Меня прямо мороз продирает по коже от твоих стонов.

It makes my flesh crawl to hear you.

Что у тебя болит?

Tom, what is the matter?”

—Я всё тебе прощаю, Сид!.. (

“I forgive you everything, Sid. [

(Стон.)

[Groan.]

Всё, в чём ты передо мной виноват.

Everything you’ve ever done to me.

Когда меня не станет…

When I’m gone—”

—Том, неужели ты и вправду умираешь?

“Oh, Tom, you ain’t dying, are you?

Том, не умирай… пожалуйста! Может быть…

Don’t, Tom—oh, don’t. Maybe—”

—Я всех прощаю, Сид. (

“I forgive everybody, Sid. [

(Стон.)

[Groan.]

Скажи им об этом, Сид.

Tell ’em so, Sid.

А одноглазого котёнка и оконную раму отдай, Сид, той девочке, что недавно приехала в город, и скажи ей…

And Sid, you give my window-sash and my cat with one eye to that new girl that’s come to town, and tell her—”

Но Сид схватил одежду — и за дверь.

But Sid had snatched his clothes and gone.

Теперь Том на самом деле страдал, — так чудесно работало его воображение, — и стоны его звучали вполне естественно.

Tom was suffering in reality, now, so handsomely was his imagination working, and so his groans had gathered quite a genuine tone.

Сид сбежал по лестнице и крикнул:

Sid flew downstairs and said:

—Ой, тётя Полли, идите скорей!

“Oh, Aunt Polly, come!

Том умирает!

Tom’s dying!”

—Умирает?

“Dying!”

—Да! Да! Чего же вы ждёте? Идите скорей!

“Yes’m. Don’t wait—come quick!”

—Вздор!

“Rubbage!

Не верю!

I don’t believe it!”

Но всё же она что есть духу взбежала наверх. Сид и Мери — за нею.

But she fled upstairs, nevertheless, with Sid and Mary at her heels.

Лицо у неё было бледное, губы дрожали.

And her face grew white, too, and her lip trembled.

Добежав до постели Тома, она едва могла выговорить:

When she reached the bedside she gasped out:

—Том!

“You, Tom!

Том! Что с тобой?

Tom, what’s the matter with you?”

—Ой, тётя, я…

“Oh, auntie, I’m—”

—Что с тобою, что с тобою, дитя?

“What’s the matter with you—what is the matter with you, child?”

—Ой, тётя, у меня на пальце гангрена!

“Oh, auntie, my sore toe’s mortified!”

Тётя Полли упала на стул и сперва засмеялась, потом заплакала, потом и засмеялась и заплакала сразу.

The old lady sank down into a chair and laughed a little, then cried a little, then did both together.

Это привело её в себя, и она оказала:

This restored her and she said:

—Ну и напугал же ты меня, Том!

“Tom, what a turn you did give me.

А теперь довольно: прекрати свои фокусы, и чтобы этого больше не было!

Now you shut up that nonsense and climb out of this.”

Стоны замолкли, и боль в пальце мгновенно прошла.

The groans ceased and the pain vanished from the toe.

Том (почувствовал себя в нелепом положении.

The boy felt a little foolish, and he said:

—Право же, тётя Полли, мне казалось, что палец у меня совсем омертвел, и мне было так больно, что я даже забыл про свой зуб.

“Aunt Polly, it seemed mortified, and it hurt so I never minded my tooth at all.”

—Зуб?

“Your tooth, indeed!

А с зубом у тебя что?

What’s the matter with your tooth?”

—Шатается и страшно болит, прямо нестерпимо…

“One of them’s loose, and it aches perfectly awful.”

—Ну, будет, будет, не вздумай только хныкать опять!

“There, there, now, don’t begin that groaning again.

Открой-ка рот!..

Open your mouth.

Да, зуб действительно шатается, но от этого ты не умрёшь…

Well—your tooth is loose, but you’re not going to die about that.

Мери, принеси шёлковую нитку и горящую головню из кухни.

Mary, get me a silk thread, and a chunk of fire out of the kitchen.”

—Тётечка, не вырывайте, не надо, не рвите его — он уже больше не болит!

Tom said:

Провалиться мне на этом месте, если он хоть чуточку болит!

“Oh, please, auntie, don’t pull it out.

Тётечка, пожалуйста, не надо!

It don’t hurt any more.

Я и так всё равно пойду в школу…

I wish I may never stir if it does. Please don’t, auntie.

—Пойдёшь в школу?

I don’t want to stay home from school.”

Так вот оно что!

“Oh, you don’t, don’t you?

Ты только для того и поднял всю эту кутерьму, чтобы увильнуть от занятий и удрать на реку ловить рыбу!

So all this row was because you thought you’d get to stay home from school and go a-fishing?

Ах, Том, Том, я так тебя люблю, а ты, словно нарочно, надрываешь моё старое сердце своими безобразными выходками!

Tom, Tom, I love you so, and you seem to try every way you can to break my old heart with your outrageousness.”

Тем временем подоспели орудия для удаления зуба.

By this time the dental instruments were ready.

Тётя Полли сделала петлю на конце нитки, надела её на больной зуб и крепко затянула, а другой конец привязала к столбику кровати;

The old lady made one end of the silk thread fast to Tom’s tooth with a loop and tied the other to the bedpost.

затем схватила пылающую головню и ткнула её чуть не в самую физиономию мальчика.

Then she seized the chunk of fire and suddenly thrust it almost into the boy’s face.

Миг — и зуб повис на нитке, привязанной к столбику.

The tooth hung dangling by the bedpost, now.

Но за всякое испытание человеку даётся награда.

But all trials bring their compensations.

Когда Том после завтрака отправился в школу, все товарищи, с которыми он встречался на улице, завидовали ему, так как пустота, образовавшаяся в верхнем ряду его зубов, позволяла ему плевать совершенно новым, замечательным способом.

As Tom wended to school after breakfast, he was the envy of every boy he met because the gap in his upper row of teeth enabled him to expectorate in a new and admirable way.

Вокруг него собралась целая свита мальчишек, заинтересованных этим зрелищем;

He gathered quite a following of lads interested in the exhibition;

один из них, порезавший себе палец и до сих пор служивший предметом общего внимания и поклонения, сразу утратил всех до одного своих приверженцев, и слава его мгновенно померкла.

and one that had cut his finger and had been a centre of fascination and homage up to this time, now found himself suddenly without an adherent, and shorn of his glory.

Это страшно огорчило его, и он объявил с напускным презрением, что плевать, как Том Сойер, — пустяковое дело, но другой мальчик ответил на это: «Зелен виноград!» —

His heart was heavy, and he said with a disdain which he did not feel that it wasn’t anything to spit like Tom Sawyer; but another boy said, “Sour grapes!”

и развенчанный герой удалился с позором.

and he wandered away a dismantled hero.

Вскоре после этого Том повстречался с юным парией Гекльберри Финном, сыном местного пьяницы.

Shortly Tom came upon the juvenile pariah of the village, Huckleberry Finn, son of the town drunkard.

Все матери в городе от всего сердца ненавидели Гекльберри и в то же время боялись его, потому что он был ленивый, невоспитанный, скверный мальчишка, не признававший никаких обязательных правил. И ещё потому, что их дети — все до одного — души в нём не чаяли, любили водиться с ним, хотя это было запрещено, и жаждали подражать ему во всём.

Huckleberry was cordially hated and dreaded by all the mothers of the town, because he was idle and lawless and vulgar and bad—and because all their children admired him so, and delighted in his forbidden society, and wished they dared to be like him.

Том, как и все прочие мальчишки из почтенных семейств, завидовал отверженному Гекльберри, и ему также было строго-настрого запрещено иметь дело с этим оборванцем.

Tom was like the rest of the respectable boys, in that he envied Huckleberry his gaudy outcast condition, and was under strict orders not to play with him.

Конечно, именно по этой причине Том не упускал случая поиграть с ним.

So he played with him every time he got a chance.

Гекльберри одевался в обноски с плеча взрослых людей; одежда его была испещрена разноцветными пятнами и так изодрана, что лохмотья развевались по ветру.

Huckleberry was always dressed in the cast-off clothes of full-grown men, and they were in perennial bloom and fluttering with rags.

Шляпа его представляла собою развалину обширных размеров; от её полей свешивался вниз длинный обрывок в виде полумесяца;

His hat was a vast ruin with a wide crescent lopped out of its brim;

пиджак, в те редкие дни, когда Гек напяливал его на себя, доходил ему чуть не до пят, так что задние пуговицы помещались значительно ниже шины;

his coat, when he wore one, hung nearly to his heels and had the rearward buttons far down the back;

штаны висели на одной подтяжке и сзади болтались пустым мешком, а внизу были украшены бахромой и волочились по грязи, если Гек не засучивал их.

but one suspender supported his trousers; the seat of the trousers bagged low and contained nothing, the fringed legs dragged in the dirt when not rolled up.

Гекльберри был вольная птица, бродил где вздумается.

Huckleberry came and went, at his own free will.

В хорошую погоду он ночевал на ступеньках чужого крыльца, а в дождливую — в пустых бочках.

He slept on doorsteps in fine weather and in empty hogsheads in wet;

Ему не надо было ходить ни в школу, ни в церковь, он никого не должен был слушаться, над ним не было господина.

he did not have to go to school or to church, or call any being master or obey anybody;

Он мог удить рыбу или купаться, когда и где ему было угодно, и сидеть в воде, сколько заблагорассудится.

he could go fishing or swimming when and where he chose, and stay as long as it suited him;

Никто не запрещал ему драться.

nobody forbade him to fight;

Он мог не ложиться спать хоть до утра.

he could sit up as late as he pleased;

Весной он первый из всех мальчиков начинал ходить босиком, а осенью обувался последним.

he was always the first boy that went barefoot in the spring and the last to resume leather in the fall;

Ему не надо было ни мыться, ни надевать чистое платье, а ругаться он умел удивительно.

he never had to wash, nor put on clean clothes; he could swear wonderfully.

Словом, у него было всё, что делает жизнь прекрасной.

In a word, everything that goes to make life precious that boy had.

Так думали в Санкт-Петербурге все изнурённые, скованные по рукам и ногам «хорошо воспитанные» мальчики из почтенных семейств.

So thought every harassed, hampered, respectable boy in St. Petersburg.

Том приветствовал романтического бродягу:

Tom hailed the romantic outcast:

—Эй, Гекльберри! Здравствуй!

“Hello, Huckleberry!”

—Здравствуй и ты, если хочешь…

“Hello yourself, and see how you like it.”

—Что это у тебя?

“What’s that you got?”

—Дохлая кошка.

“Dead cat.”

—Дай-ка, Гек, посмотреть!..

“Lemme see him, Huck.

Ишь ты, окоченела совсем.

My, he’s pretty stiff.

Где ты её достал?

Where’d you get him?”

—Купил у одного мальчишки.

“Bought him off’n a boy.”

—Что дал?

“What did you give?”

—Синий билетик да бычий пузырь… Пузырь я достал на бойне.

“I give a blue ticket and a bladder that I got at the slaughter-house.”

—А где ты взял синий билетик?

“Where’d you get the blue ticket?”

—Купил у Бена Роджерса две недели назад… дал ему палку для обруча.

“Bought it off’n Ben Rogers two weeks ago for a hoop-stick.”

—Слушай-ка, Гек, дохлые кошки — на что они надобны?

“Say—what is dead cats good for, Huck?”

—Как — на что?

“Good for?

А бородавки сводить.

Cure warts with.”

—Разве?

“No! Is that so?

Я знаю средство почище.

I know something that’s better.”

—А вот и, не знаешь! Какое?

“I bet you don’t. What is it?”

—Гнилая вода.

“Why, spunk-water.”

—Гнилая вода?

“Spunk-water!

Ничего она не стоит, твоя гнилая вода!

I wouldn’t give a dern for spunk-water.”

—Ничего не стоит?

“You wouldn’t, wouldn’t you?

А ты пробовал?

D’you ever try it?”

—Я-то не пробовал. Но Боб Таннер — он пробовал.

“No, I hain’t. But Bob Tanner did.”

—А кто тебе об этом сказал?

“Who told you so!”

—Он сказал Джеффу Тэчеру, а Джефф сказал Джонни Бейкеру, а Джонни сказал Джиму Холлису, а Джим сказал Бену Роджерсу, а Бен сказал одному негру, а негр сказал мне. Вот и знаю.

“Why, he told Jeff Thatcher, and Jeff told Johnny Baker, and Johnny told Jim Hollis, and Jim told Ben Rogers, and Ben told a nigger, and the nigger told me.

—Ну, так что же из этого?

There now!” “Well, what of it?

Все они врут.

They’ll all lie.

По крайней мере, все, кроме негра, его я не знаю.

Leastways all but the nigger. I don’t know him .

Но я ещё не видывал негра, который не врал бы.

But I never see a nigger that wouldn’t lie.

Всё это пустая болтовня!

Shucks!

Теперь ты мне окажи, Гек, как сводил бородавки Боб Таннер?

Now you tell me how Bob Tanner done it, Huck.”

—Да так: взял и сунул руку в гнилой пень, где скопилась дождевая вода.

“Why, he took and dipped his hand in a rotten stump where the rain-water was.”

—Днём?

“In the daytime?”

—Ну конечно.

“Certainly.”

—Лицом ко пню?

“With his face to the stump?”

—А то как же?

“Yes.

—И при этом говорил что-нибудь?

Least I reckon so.”

—Как будто ничего не говорил…

“Did he say anything?”

Но кто его знает?

“I don’t reckon he did.

Не знаю.

I don’t know.”

—Ага!

“Aha!

Ещё бы ты захотел свести бородавки гнилой водой, когда ты берёшься за дело, как самый бестолковый дуралей!

Talk about trying to cure warts with spunk-water such a blame fool way as that!

Из таких глупостей, разумеется, толку не будет.

Why, that ain’t a-going to do any good.

Надо пойти одному в чащу леса, заприметить местечко, где есть такой пень, и ровно в полночь стать к нему спиною, сунуть в него руку и сказать:

You got to go all by yourself, to the middle of the woods, where you know there’s a spunk-water stump, and just as it’s midnight you back up against the stump and jam your hand in and say:

Ячмень, ячмень да гниль-вода, индейская еда, Все бородавки у меня возьмите навсегда!

‘Barley-corn, barley-corn, injun-meal shorts, Spunk-water, spunk-water, swaller these warts,’

А потом надо закрыть глаза и скоро-скоро отойти ровно на одиннадцать шагов и три раза повернуться на месте, а по дороге домой не сказать никому ни слова.

and then walk away quick, eleven steps, with your eyes shut, and then turn around three times and walk home without speaking to anybody.

Если скажешь, — пропало: колдовство не подействует.

Because if you speak the charm’s busted.”

—Да, похоже, что это правильный способ, только Боб Таннер… он сводил бородавки, не так.

“Well, that sounds like a good way;

—Да уж наверно не так!

but that ain’t the way Bob Tanner done.”

Потому-то у него тьма бородавок, он самый бородавчатый из всех ребят в нашем городе.

“No, sir, you can bet he didn’t, becuz he’s the wartiest boy in this town;

А если бы он знал, как действовать гнилой водой, на нём не было бы теперь ни одной бородавки.

and he wouldn’t have a wart on him if he’d knowed how to work spunk-water.

Я сам их тысячи свёл этой песней, — да, Гек, со своих собственных рук.

I’ve took off thousands of warts off of my hands that way, Huck.

У меня их было очень много, потому что я часто возился с лягушками.

I play with frogs so much that I’ve always got considerable many warts.

Иногда я вывожу их бобом.

Sometimes I take ’em off with a bean.”

—Да, это средство верное.

“Yes, bean’s good.

Я и сам его пробовал.

I’ve done that.”

—А!

“Have you? What’s your way?”

как? — Берёшь боб и разрезаешь его на две части, потом режешь свою бородавку ножом, чтобы достать каплю крови, и мажешь этой кровью одну половину боба, а потом выкапываешь ямку и зарываешь эту половину в землю… около полуночи на перекрёстке дорог, в новолунье, а вторую половину сжигаешь.

“You take and split the bean, and cut the wart so as to get some blood, and then you put the blood on one piece of the bean and take and dig a hole and bury it ’bout midnight at the crossroads in the dark of the moon, and then you burn up the rest of the bean.

Дело в том, что та половина, на которой есть кровь, будет тянуть и тянуть к себе вторую половину, а кровь тем временем притянет к себе бородавку, и бородавка очень скоро сойдёт.

You see that piece that’s got the blood on it will keep drawing and drawing, trying to fetch the other piece to it, and so that helps the blood to draw the wart, and pretty soon off she comes.”

—Верно, Гек, верно, хотя было бы ещё лучше, если бы, закапывая в ямку половину боба, ты при этом приговаривал так: «В землю боб — бородавка долой;

“Yes, that’s it, Huck—that’s it; though when you’re burying it if you say ‘Down bean;

теперь навсегда я расстанусь с тобой!» Так было бы ещё сильнее.

off wart;

Так сводит бородавки Джо Гарпер, а уж он бывалый!

come no more to bother me!’

Где только не был. —

it’s better.

доезжал чуть не до Кунвиля… Ну, а как же ты сводишь их дохлыми кошками? — А вот как.

That’s the way Joe Harper does, and he’s been nearly to Coonville and most everywheres.

Возьми кошку и ступай с ней на кладбище незадолго до полуночи — к свежей могиле, где похоронен какой-нибудь плохой человек, и вот в полночь явится чёрт, а может, два и три;

But say—how do you cure ’em with dead cats?” “Why, you take your cat and go and get in the grave-yard ’long about midnight when somebody that was wicked has been buried;

но ты их не увидишь, только услышишь, будто ветер шумит, а может, и услышишь ихний разговор.

and when it’s midnight a devil will come, or maybe two or three, but you can’t see ’em, you can only hear something like the wind, or maybe hear ’em talk;

И когда они потащат покойника, ты брось им вслед кошку и скажи: «Чёрт за мертвецом, кот за чёртом, бородавки за котом, — тут и дело с концом, все трое долой от меня!»

and when they’re taking that feller away, you heave your cat after ’em and say, ‘Devil follow corpse, cat follow devil, warts follow cat, I’m done with ye!’

От этого всякая бородавка сойдёт.

That’ll fetch any wart.”

—Похоже на то.

“Sounds right.

Сам-то ты когда-нибудь пробовал, Гек?

D’you ever try it, Huck?”

—Нет.

“No, but old Mother Hopkins told me.”

Но мне оказывала старуха Гопкинс.

“Well, I reckon it’s so, then.

—Ну, так это верно: говорят, она ведьма.

Becuz they say she’s a witch.”

— «Говорят»!

“Say!

Я наверняка знаю.

Why, Tom, I know she is.

Она напустила порчу на отца.

She witched pap.

Отец мне сам рассказывал.

Pap says so his own self.

Раз он идёт и видит, что она на него напускает порчу. Он взял камень да в неё, — еле увернулась.

He come along one day, and he see she was a-witching him, so he took up a rock, and if she hadn’t dodged, he’d a got her.

И что же ты думаешь: в ту самую ночь он скатился во сне с навеса, пьяный, и сломал себе руку.

Well, that very night he rolled off’n a shed wher’ he was a layin drunk, and broke his arm.”

—Боже мой, страсти какие!

“Why, that’s awful.

А как же он догадался, что это она напустила порчу?

How did he know she was a-witching him?”

—Для отца это — плёвое дело.

“Lord, pap can tell, easy.

Он говорит: если ведьма пялит на тебя свои глазищи, ясно — она колдует.

Pap says when they keep looking at you right stiddy, they’re a-witching you.

Хуже всего, если она при этом бормочет;

Specially if they mumble.

это значит — она читает «Отче наш» навыворот, задом наперёд, — понимаешь?

Becuz when they mumble they’re saying the Lord’s Prayer backards.”

—Слушай-ка, Гек, ты когда будешь пробовать кошку?

“Say, Hucky, when you going to try the cat?”

—Нынче ночью.

“To-night.

Я так думаю, черти наверняка придут в эту ночь за старым грешником Вильямсом.

I reckon they’ll come after old Hoss Williams to-night.”

—Да ведь его ещё в субботу похоронили, Гек!

“But they buried him Saturday.

Они, поди, уж утащили его в субботнюю ночь!

Didn’t they get him Saturday night?”

—Глупости!

“Why, how you talk!

До полуночи они не могли утащить его, а в полночь настало воскресенье.

How could their charms work till midnight?—

В воскресенье черти не очень-то бродят по земле.

?—and then it’s Sunday. Devils don’t slosh around much of a Sunday, I don’t reckon.”

—Верно, верно. Я и не подумал…

“I never thought of that.

Возьмёшь меня с собой?

That’s so.

—Конечно, если ты не боишься.

Lemme go with you?”

—Боюсь! Ну вот ещё!

“Of course—if you ain’t afeard.”

Ты не забудешь мяукнуть?

“Afeard! ’Tain’t likely.

—Не забуду…

Will you meow?”

И если тебе можно выйти, ты сам мяукни о ответ.

“Yes—and you meow back, if you get a chance.

А то в прошлый раз я мяукал, мяукал, пока старик Гейс не стал швырять в меня камнями, да ещё приговаривает: «Чёрт бы побрал эту кошку!»

Last time, you kep’ me a-meowing around till old Hays went to throwing rocks at me and says ‘Dern that cat!’

Я выбил ему стекло кирпичом, — только ты смотри не болтай.

and so I hove a brick through his window—but don’t you tell.”

—Ладно. В ту ночь я не мог промяукать в ответ: за мной следила тётка; но нынче непременно мяукну…

“I won’t. I couldn’t meow that night, becuz auntie was watching me, but I’ll meow this time.

Слушай, Гек, что это у тебя?

Say—what’s that?”

—Так, пустяки — просто клещ.

“Nothing but a tick.”

—Где ты его нашёл?

“Where’d you get him?”

—В лесу.

“Out in the woods.”

—Что возьмёшь за него?

“What’ll you take for him?”

—Не знаю.

“I don’t know.

Неохота его продавать. — Ну и не надо!

I don’t want to sell him.”

Да и клещ-то крохотный. — Ну, ещё бы!

“All right.

Чужого клеща всегда норовят обругать.

It’s a mighty small tick, anyway.”

А для меня и этот хорош.

“Oh, anybody can run a tick down that don’t belong to them. I’m satisfied with it. It’s a good enough tick for me.”

—Клещей в лесу пропасть.

“Sho, there’s ticks a plenty.

Я сам мог бы набрать их тысячу, если бы захотел. — За чем же дело стало?

I could have a thousand of ’em if I wanted to.”

Что же не идёшь набирать?..

“Well, why don’t you?

Ага! Сам знаешь, что не найдёшь ничего. Этот клещ очень ранний.

Becuz you know mighty well you can’t. This is a pretty early tick, I reckon.

Первый клещ, какой попался мне нынче весной.

It’s the first one I’ve seen this year.”

—Слушай, Гек, я дам тебе за него свой зуб.

“Say, Huck—I’ll give you my tooth for him.”

—Покажи.

“Less see it.”

Том достал бумажку и осторожно развернул её.

Tom got out a bit of paper and carefully unrolled it.

Гекльберри сумрачно глянул на зуб.

Huckleberry viewed it wistfully.

Искушение было сильнее.

The temptation was very strong.

Наконец он спросил:

At last he said:

—Настоящий?

“Is it genuwyne?”

Том вздёрнул верхнюю губу и показал пустоту меж зубами.

Tom lifted his lip and showed the vacancy.

—Ну ладно, — оказал Гекльберри. — Значит, по рукам!

“Well, all right,” said Huckleberry, “it’s a trade.”

Том положил клеща в коробочку из-под пистонов, ещё недавно служившую тюрьмой для жука, и мальчики расстались, причём каждый чувствовал, что стал богаче.

Tom enclosed the tick in the percussion-cap box that had lately been the pinchbug’s prison, and the boys separated, each feeling wealthier than before.

Дойдя до школы — небольшого бревенчатого дома, стоявшего в стороне от всех прочих зданий, — Том зашагал очень быстро, словно добросовестно спешил на урок.

When Tom reached the little isolated frame school-house, he strode in briskly, with the manner of one who had come with all honest speed.

Он повесил шляпу на колышек и с деловитой торопливостью устремился к своей скамье.

He hung his hat on a peg and flung himself into his seat with business-like alacrity.

Учитель, восседая, как на троне, на высоком плетёном кресле, мирно дремал, убаюканный мерным жужжанием класса.

The master, throned on high in his great splint-bottom arm-chair, was dozing, lulled by the drowsy hum of study.

Появление Тома разбудило его.

The interruption roused him.

—Томас Сойер!

“Thomas Sawyer!”

Том знал, что, когда учитель зовёт его полным именем, это не предвещает ничего хорошего.

Tom knew that when his name was pronounced in full, it meant trouble.

—Да, сэр?

“Sir!”

—Подите сюда!..

“Come up here.

Ну, сэр, а сегодня почему вы изволили опоздать?

Now, sir, why are you late again, as usual?”

Том хотел было соврать что-нибудь, но в эту минуту в глаза ему бросились золотистые косы, которые он сразу узнал благодаря электрическому току любви.

Tom was about to take refuge in a lie, when he saw two long tails of yellow hair hanging down a back that he recognized by the electric sympathy of love;

Он увидел, что единственное свободное место на той половине класса, где сидели девочки, было рядом с ней, и моментально ответил:

and by that form was the only vacant place on the girls’ side of the school-house. He instantly said:

—Я остановился на улице поболтать с Гекльберри Финном.

“I stopped to talk with Huckleberry Finn! ”

Учитель окаменел от изумления: он растерянно уставился на Тома.

The master’s pulse stood still, and he stared helplessly.

Гудение в классе смолкло.

The buzz of study ceased.

Школьники спрашивали себя, не сошёл ли с ума этот отчаянный малый.

The pupils wondered if this foolhardy boy had lost his mind.

Наконец учитель сказал: — Что…

The master said:

что ты сделал?

“You—you did what?”

—Остановился на улице поболтать с Гекльберри Финном!

“Stopped to talk with Huckleberry Finn.”

Ошибиться в значении этих слов было невозможно.

There was no mistaking the words.

—Томас Сойер, это самое поразительное признание, какое я когда-либо слыхал.

“Thomas Sawyer, this is the most astounding confession I have ever listened to.

За такую вину линейки мало.

No mere ferule will answer for this offence.

Снимите куртку!

Take off your jacket.”

Рука учителя трудилась, пока не устала. Пук розог стал значительно тоньше.

The master’s arm performed until it was tired and the stock of switches notably diminished.

Затем последовал приказ:

Then the order followed:

—Теперь, сэр, ступайте и садитесь с девочками!

“Now, sir, go and sit with the girls!

И пусть это послужит вам уроком.

And let this be a warning to you.”

Ученики захихикали. Это как будто сконфузило Тома. Но на самом деле его смущение было вызвано другим обстоятельством: он благоговел перед неведомым ему божеством и мучительно радовался своей великой удаче.

The titter that rippled around the room appeared to abash the boy, but in reality that result was caused rather more by his worshipful awe of his unknown idol and the dread pleasure that lay in his high good fortune.

Он присел на краешек сосновой скамьи. Девочка вздёрнула нос и отодвинулась.

He sat down upon the end of the pine bench and the girl hitched herself away from him with a toss of her head.

Все кругом шептались, перемигивались, подталкивали друг друга, но Том сидел смирно, облокотившись на длинную низкую парту, и, по-видимому, прилежно читал.

Nudges and winks and whispers traversed the room, but Tom sat still, with his arms upon the long, low desk before him, and seemed to study his book.

На него перестали обращать внимание; класс опять наполнился унылым гудением.

By and by attention ceased from him, and the accustomed school murmur rose upon the dull air once more.

Мало-помалу мальчик начал поглядывать исподтишка на соседку.

Presently the boy began to steal furtive glances at the girl.

Та заметила, надула губы и на целую минуту отвернулась.

She observed it, “made a mouth” at him and gave him the back of her head for the space of a minute.

Когда же она глянула украдкой в его сторону, перед нею лежал персик.

When she cautiously faced around again, a peach lay before her.

Девочка отодвинула персик.

She thrust it away.

Том мягким движением снова придвинул его.

Tom gently put it back.

Она опять оттолкнула персик, но уже без всякой враждебности.

She thrust it away again, but with less animosity.

Том терпеливо положил персик на прежнее место, и она уже не отодвигала его.

Tom patiently returned it to its place. Then she let it remain.

Том нацарапал на грифельной доске: «Пожалуйста, возьмите, — у меня есть ещё».

Tom scrawled on his slate, “Please take it—I got more.”

Девочка посмотрела на доску, но лицо её осталось равнодушным.

The girl glanced at the words, but made no sign.

Тогда он начал рисовать на доске, прикрывая свой рисунок левой рукой.

Now the boy began to draw something on the slate, hiding his work with his left hand.

Девочка на первых порах притворялась, будто не обращает внимания, но затем еле заметными признаками стало обнаруживаться её любопытство.

For a time the girl refused to notice; but her human curiosity presently began to manifest itself by hardly perceptible signs.

Мальчик продолжал рисовать, будто ничего не замечая.

The boy worked on, apparently unconscious.

Девочка сделала было попытку подглядеть исподтишка, что он рисует, но Том опять-таки и виду не подал, что замечает её любопытство.

The girl made a sort of non-committal attempt to see, but the boy did not betray that he was aware of it.

Наконец она сдалась и попросила нерешительным шёпотом:

At last she gave in and hesitatingly whispered:

—Дайте посмотреть!

“Let me see it.”

Том открыл часть карикатурно-нелепого дома с двумя фасадами и трубой, из которой выходил дым в виде штопора.

Tom partly uncovered a dismal caricature of a house with two gable ends to it and a corkscrew of smoke issuing from the chimney.

Девочка так увлеклась рисованием Тома, что позабыла обо всём на свете.

Then the girl’s interest began to fasten itself upon the work and she forgot everything else.

Когда Том кончил, она бросила взгляд на рисунок и прошептала:

When it was finished, she gazed a moment, then whispered:

—Какая прелесть!

“It’s nice—make a man.”

Нарисуйте человечка! Художник поставил во дворе перед домом человека, похожего на подъёмный кран, и такого высокого, что для него не составило бы никакого труда перешагнуть через дом.

The artist erected a man in the front yard, that resembled a derrick.

Но девочка была не слишком требовательна.

He could have stepped over the house; but the girl was not hypercritical;

Она осталась довольна чудовищем и прошептала:

she was satisfied with the monster, and whispered:

—Какой красивый! Теперь нарисуйте меня.

“It’s a beautiful man—now make me coming along.”

Том нарисовал песочные часы, увенчанные круглой луной, приделал к ним тонкие соломинки ручек и ножек и вооружил растопыренные пальчики громаднейшим веером. — Ах, как хорошо! —

Tom drew an hour-glass with a full moon and straw limbs to it and armed the spreading fingers with a portentous fan.

сказала девочка. —

The girl said:

Хотела бы я так рисовать!

“It’s ever so nice—I wish I could draw.”

—Это нетрудно. Я вас научу.

“It’s easy,” whispered Tom, “I’ll learn you.”

—В самом деле?

“Oh, will you?

Когда?

When?”

—На большой перемене.

“At noon.

Вы ходите домой обедать?

Do you go home to dinner?”

—Если вы останетесь, и я останусь.

“I’ll stay if you will.”

—Ладно. Вот здорово!

“Good—that’s a whack.

Как вас зовут?

What’s your name?”

—Бекки Тэчер.

“Becky Thatcher.

А вас?

What’s yours?

Впрочем, знаю, — Томас Сойер.

Oh, I know. It’s Thomas Sawyer.”

—Меня называют так, когда хотят высечь.

“That’s the name they lick me by.

Когда я веду себя хорошо, меня зовут Том.

I’m Tom when I’m good.

Вы зовите меня Том.

You call me Tom, will you?”

Ладно?

“Yes.”

—Ладно. Том опять начал писать на доске, пряча написанное от Бекки.

Now Tom began to scrawl something on the slate, hiding the words from the girl.

Но теперь она перестала стесняться и попросила показать, что там такое.

But she was not backward this time. She begged to see. Tom said:

Том отговаривался: — Право же, тут нет ничего! — Нет, есть!

“Oh, it ain’t anything.”

—Нет, нету;

“Yes it is.”

да вам и смотреть-то не хочется.

“No it ain’t. You don’t want to see.”

—Нет, хочется! Правда, хочется.

“Yes I do, indeed I do.

Пожалуйста, покажите!

Please let me.”

—Вы кому-нибудь скажете.

“You’ll tell.”

—Не скажу, честное-пречестное-распречестное слово, не скажу!

“No I won’t—deed and deed and double deed won’t.”

—Никому, ни одной живой душе?

“You won’t tell anybody at all?

До самой смерти?

Ever, as long as you live?”

—Никому не скажу.

“No, I won’t ever tell any body.

Покажите же!

Now let me.”

—Да ведь вам вовсе не хочется…

“Oh, you don’t want to see!”

—Ах, так! Ну, так я всё равно посмотрю!

“Now that you treat me so, I will see.”

И своей маленькой ручкой она схватила его руку; началась борьба, Том делал вид, будто серьёзно сопротивляется, но мало-помалу отводил руку в сторону, и наконец открылись слова: «Я вас люблю!»

And she put her small hand upon his and a little scuffle ensued, Tom pretending to resist in earnest but letting his hand slip by degrees till these words were revealed: “ I love you .”

—Гадкий! —

“Oh, you bad thing!”

И девочка больно ударила его по руке, однако покраснела, и было видно, что ей очень приятно.

And she hit his hand a smart rap, but reddened and looked pleased, nevertheless.

В то же мгновение Том почувствовал, что чья-то рука неотвратимо и медленно стискивает его ухо и тянет кверху всё выше и выше.

Just at this juncture the boy felt a slow, fateful grip closing on his ear, and a steady lifting impulse.

Таким способом он был препровождён через весь класс на своё обычное место под перекрёстное хихиканье всей детворы, после чего в течение нескольких страшных минут учитель простоял над ним, не сказав ни единого слова, а затем так же безмолвно направился к своему трону.

In that wise he was borne across the house and deposited in his own seat, under a peppering fire of giggles from the whole school. Then the master stood over him during a few awful moments, and finally moved away to his throne without saying a word.

Но хотя ухо у Тома продолжало гореть от боли, в сердце его было ликование.

But although Tom’s ear tingled, his heart was jubilant.

Когда класс успокоился, Том самым добросовестным образом попытался углубиться в занятия, но в голове у него был ужасный сумбур.

As the school quieted down Tom made an honest effort to study, but the turmoil within him was too great.

На уроке чтения он сбивался и путал слова, на уроке географии превращал озёра в горы, горы в реки, а реки в материки, так что вся вселенная вернулась в состояние первобытного хаоса.

In turn he took his place in the reading class and made a botch of it; then in the geography class and turned lakes into mountains, mountains into rivers, and rivers into continents, till chaos was come again;

Потом во время диктовки он так исковеркал самые простые слова, что у него отобрали оловянную медаль за правописание, которой он вот уже несколько месяцев так чванился перед всеми товарищами.

then in the spelling class, and got “turned down,” by a succession of mere baby words, till he brought up at the foot and yielded up the pewter medal which he had worn with ostentation for months.

Get short URL

Text alignment