Reading room | Лев Толстой | Анна Каренина | 📋 | 📖 | 🔀 | Russian ⇄ English

Chapter 17

Общество партии крокета, на которое княгиня Тверская приглашала Анну, должно было состоять из двух дам с их поклонниками.

The croquet party to which the Princess Tverskaya had invited Anna was to consist of two ladies and their adorers.

Две дамы эти были главные представительницы избранного нового петербургского кружка, в подражание подражанию чему-то, называвшиеся les sept merveilles du monde.💬

These two ladies were the chief representatives of a select new Petersburg circle, nicknamed, in imitation of some imitation, les sept merveilles du monde .

Дамы эти принадлежали к кружку, правда, высшему, но совершенно враждебному тому, который Анна посещала.

These ladies belonged to a circle which, though of the highest society, was utterly hostile to that in which Anna moved.

Кроме того, старый Стремов, один из влиятельных людей Петербурга, поклонник Лизы Меркаловой, был по службе враг Алексея Александровича.

Moreover, Stremov, one of the most influential people in Petersburg, and the elderly admirer of Liza Merkalova, was Alexey Alexandrovitch’s enemy in the political world.

По всем этим соображениям Анна не хотела ехать, и к этому её отказу относились намёки записки княгини Тверской.

From all these considerations Anna had not meant to go, and the hints in Princess Tverskaya’s note referred to her refusal.

Теперь же Анна, в надежде увидать Вронского, пожелала ехать.

But now Anna was eager to go, in the hope of seeing Vronsky.

Анна приехала к княгине Тверской раньше других гостей.

Anna arrived at Princess Tverskaya’s earlier than the other guests.

В то время как она входила, лакей Вронского с расчесанными бакенбардами, похожий на камер-юнкера, входил тоже.

At the same moment as she entered, Vronsky’s footman, with side-whiskers combed out like a Kammerjunker , went in too.

Он остановился у двери и, сняв фуражку, пропустил её.

He stopped at the door, and, taking off his cap, let her pass.

Анна узнала его и тут только вспомнила, что Вронский вчера сказал, что не приедет.

Anna recognized him, and only then recalled that Vronsky had told her the day before that he would not come.

Вероятно, он об этом прислал записку.

Most likely he was sending a note to say so.

Она слышала, снимая верхнее платье в передней, как лакей, выговаривавший даже р, как камер-юнкер, сказал: «от графа княгине» и передал записку.

As she took off her outer garment in the hall, she heard the footman, pronouncing his “ r’s ” even like a Kammerjunker , say, “From the count for the princess,” and hand the note.

Ей хотелось спросить, где его барин.

She longed to question him as to where his master was.

Ей хотелось вернуться назад и послать ему письмо, чтобы он приехал к ней, или самой ехать к нему.

She longed to turn back and send him a letter to come and see her, or to go herself to see him.

Но ни того, ни другого, ни третьего нельзя было сделать: уже впереди слышались объявляющие о её приезде звонки, и лакей княгини Тверской уже стал вполуоборот у отворённой двери, ожидая её прохода во внутренние комнаты.

But neither the first nor the second nor the third course was possible. Already she heard bells ringing to announce her arrival ahead of her, and Princess Tverskaya’s footman was standing at the open door waiting for her to go forward into the inner rooms.

–Княгиня в саду, сейчас доложат.

“The princess is in the garden; they will inform her immediately.

Не угодно ли пожаловать в сад? –

Would you be pleased to walk into the garden?”

доложил другой лакей в другой комнате.

announced another footman in another room.

Положение нерешительности, неясности было все то же, как и дома; ещё хуже, потому что нельзя было ничего предпринять, нельзя было увидать Вронского, а надо было оставаться здесь, в чуждом и столь противоположном её настроению обществе;

The position of uncertainty, of indecision, was still the same as at home—worse, in fact, since it was impossible to take any step, impossible to see Vronsky, and she had to remain here among outsiders, in company so uncongenial to her present mood.

но она была в туалете, который, она знала, шёл к ней;

But she was wearing a dress that she knew suited her.

она была не одна, вокруг была эта привычная торжественная обстановка праздности, и ей было легче, чем дома;

She was not alone; all around was that luxurious setting of idleness that she was used to, and she felt less wretched than at home.

она не должна была придумывать, что ей делать.

She was not forced to think what she was to do.

Все делалось само собой.

Everything would be done of itself.

Встретив шедшую к ней Бетси в белом, поразившем её своею элегантностью, туалете, Анна улыбнулась ей, как всегда.

On meeting Betsy coming towards her in a white gown that struck her by its elegance, Anna smiled at her just as she always did.

Княгиня Тверская шла с Тушкевичем и родственницей-барышней, к великому счастию провинциальных родителей проводившей лето у знаменитой княгини.

Princess Tverskaya was walking with Tushkevitch and a young lady, a relation, who, to the great joy of her parents in the provinces, was spending the summer with the fashionable princess.

Вероятно, в Анне было что-нибудь особенное, потому что Бетси тотчас заметила это.

There was probably something unusual about Anna, for Betsy noticed it at once.

–Я дурно спала, – отвечала Анна, вглядываясь в лакея, который шёл им навстречу и, по её соображениям, нес записку Вронского.

“I slept badly,” answered Anna, looking intently at the footman who came to meet them, and, as she supposed, brought Vronsky’s note.

–Как я рада, что вы приехали, – сказала Бетси. –

“How glad I am you’ve come!” said Betsy.

Я устала и только что хотела выпить чашку чая, пока они приедут.

“I’m tired, and was just longing to have some tea before they come.

А вы бы пошли, – обратилась она к Тушкевичу, – с Машей попробовали бы крокет-гроунд там, где подстригли.

You might go”—she turned to Tushkevitch—“with Masha, and try the croquet ground over there where they’ve been cutting it.

Мы с вами успеем по душе поговорить за чаем, we’ll have a cosy chat,💬 не правда ли? –

We shall have time to talk a little over tea; we’ll have a cozy chat, eh?”

обратилась она к Анне с улыбкой, пожимая её руку, державшую зонтик.

she said in English to Anna, with a smile, pressing the hand with which she held a parasol.

–Тем более что я не могу пробыть у вас долго, мне необходимо к старой Вреде.

“Yes, especially as I can’t stay very long with you. I’m forced to go on to old Madame Vrede.

Я уже сто лет обещала, – сказала Анна, для которой ложь, чуждая её природе, сделалась не только проста и естественна в обществе, но даже доставляла удовольствие.

I’ve been promising to go for a century,” said Anna, to whom lying, alien as it was to her nature, had become not merely simple and natural in society, but a positive source of satisfaction.

Для чего она сказала это, чего она за секунду не думала, она никак бы не могла объяснить.

Why she said this, which she had not thought of a second before, she could not have explained.

Она сказала это по тому только соображению, что так как Вронского не будет, то ей надо обеспечить свою свободу и попытаться как-нибудь увидать его.

She had said it simply from the reflection that as Vronsky would not be here, she had better secure her own freedom, and try to see him somehow.

Но почему она именно сказала про старую фрейлину Вреде, к которой ей нужно было, как и ко многим другим, она не умела бы объяснить, а вместе с тем, как потом оказалось, она, придумывая самые хитрые средства для свидания с Вронским, не могла придумать ничего лучшего.

But why she had spoken of old Madame Vrede, whom she had to go and see, as she had to see many other people, she could not have explained; and yet, as it afterwards turned out, had she contrived the most cunning devices to meet Vronsky, she could have thought of nothing better.

–Нет, я вас не пущу ни за что, – отвечала Бетси, внимательно вглядываясь в лицо Анны. –

“No. I’m not going to let you go for anything,” answered Betsy, looking intently into Anna’s face.

Право, я бы обиделась, если бы не любила вас.

“Really, if I were not fond of you, I should feel offended.

Точно вы боитесь, что моё общество может компрометировать вас так.

One would think you were afraid my society would compromise you.

Пожалуйста, нам чаю в маленькую гостиную, – сказала она, как всегда прищуривая глаза при обращении к лакею.

Tea in the little dining-room, please,” she said, half closing her eyes, as she always did when addressing the footman.

Взяв от него записку, она прочла её. –

Taking the note from him, she read it.

Алексей сделал нам ложный прыжок, – сказала она по-французски, – он пишет, что не может быть, – прибавила она таким естественным, простым тоном, как будто ей никогда и не могло приходить в голову, чтобы Вронский имел для Анны какое-нибудь другое значение, как игрока в крокет.

“Alexey’s playing us false,” she said in French; “he writes that he can’t come,” she added in a tone as simple and natural as though it could never enter her head that Vronsky could mean anything more to Anna than a game of croquet.

Анна знала, что Бетси все знает, но, слушая, как она при ней говорила о Вронском, она всегда убеждалась на минуту, что она ничего не знает.

Anna knew that Betsy knew everything, but, hearing how she spoke of Vronsky before her, she almost felt persuaded for a minute that she knew nothing.

–А! –

“Ah!”

равнодушно сказала Анна, как бы мало интересуясь этим, и продолжала, улыбаясь: – Как может ваше общество компрометировать кого-нибудь? –

said Anna indifferently, as though not greatly interested in the matter, and she went on smiling: “How can you or your friends compromise anyone?”

Эта игра словами, это скрывание тайны, как и для всех женщин, имело большую прелесть для Анны.

This playing with words, this hiding of a secret, had a great fascination for Anna, as, indeed, it has for all women.

И не необходимость скрывать, не цель, для которой скрывалось, но самый процесс скрывания увлекал её. –

And it was not the necessity of concealment, not the aim with which the concealment was contrived, but the process of concealment itself which attracted her.

Я не могу быть католичнее папы, – сказала она. –

“I can’t be more Catholic than the Pope,” she said.

Стремов и Лиза Меркалова – это сливки сливок общества.

“Stremov and Liza Merkalova, why, they’re the cream of the cream of society.

Потом они приняты везде, и я, – она особенно ударила на я, – никогда не была строга и нетерпима.

Besides, they’re received everywhere, and I ”—she laid special stress on the I—“have never been strict and intolerant.

Мне просто некогда.

It’s simply that I haven’t the time.”

–Нет, вы не хотите, может быть, встречаться со Стремовым?

“No; you don’t care, perhaps, to meet Stremov?

Пускай они с Алексеем Александровичем ломают копья в комитете, это нас не касается.

Let him and Alexey Alexandrovitch tilt at each other in the committee—that’s no affair of ours.

Но в свете это самый любезный человек, какого только я знаю, и страстный игрок в крокет.

But in the world, he’s the most amiable man I know, and a devoted croquet player.

Вот вы увидите.

You shall see.

И, несмотря на смешное его положение старого влюблённого в Лизу, надо видеть, как он выпутывается из этого смешного положения!

And, in spite of his absurd position as Liza’s lovesick swain at his age, you ought to see how he carries off the absurd position.

Он очень мил.

He’s very nice.

Сафо Штольц вы не знаете?

Sappho Shtoltz you don’t know?

Это новый, совсем новый тон.

Oh, that’s a new type, quite new.”

Бетси говорила все это, а между тем по весёлому, умному взгляду её Анна чувствовала, что она понимает отчасти её положение и что-то затевает.

Betsy said all this, and, at the same time, from her good-humored, shrewd glance, Anna felt that she partly guessed her plight, and was hatching something for her benefit.

Они были в маленьком кабинете.

They were in the little boudoir.

–Однако надо написать Алексею, – и Бетси села за стол, написала несколько строк, вложила в конверт. –

“I must write to Alexey though,” and Betsy sat down to the table, scribbled a few lines, and put the note in an envelope.

Я пишу, чтоб он приехал обедать.

“I’m telling him to come to dinner.

У меня одна дама к обеду остаётся без мужчины.

I’ve one lady extra to dinner with me, and no man to take her in.

Посмотрите, убедительно ли?

Look what I’ve said, will that persuade him?

Виновата, я на минутку вас оставлю.

Excuse me, I must leave you for a minute.

Вы, пожалуйста, запечатайте и отошлите, – сказала она от двери, – а мне надо сделать распоряжение.

Would you seal it up, please, and send it off?” she said from the door; “I have to give some directions.”

Ни минуты не думая, Анна села с письмом Бетси к столу и, не читая, приписала внизу: «Мне необходимо вас видеть.

Without a moment’s thought, Anna sat down to the table with Betsy’s letter, and, without reading it, wrote below: “It’s essential for me to see you.

Приезжайте к саду Вреде.

Come to the Vrede garden.

Я буду там в 6 часов».

I shall be there at six o’clock.”

Она запечатала, и Бетси, вернувшись, при ней отдала письмо.

She sealed it up, and, Betsy coming back, in her presence handed the note to be taken.

Действительно, за чаем, который им принесли на столике-подносе в прохладную маленькую гостиную, между двумя женщинами завязался a cosy chat, какой и обещала княгиня Тверская до приезда гостей.

At tea, which was brought them on a little tea-table in the cool little drawing-room, the cozy chat promised by Princess Tverskaya before the arrival of her visitors really did come off between the two women.

Они пересуживали тех, кого ожидали, и разговор остановился на Лизе Меркаловой.

They criticized the people they were expecting, and the conversation fell upon Liza Merkalova.

–Она очень мила и всегда мне была симпатична, – сказала Анна.

“She’s very sweet, and I always liked her,” said Anna.

–Вы должны её любить.

“You ought to like her.

Она бредит вами.

She raves about you.

Вчера она подошла ко мне после скачек и была в отчаянии, что не застала вас.

Yesterday she came up to me after the races and was in despair at not finding you.

Она говорит, что вы настоящая героиня романа и что, если б она была мужчиною, она бы наделала за вас тысячу глупостей.

She says you’re a real heroine of romance, and that if she were a man she would do all sorts of mad things for your sake.

Стремов ей говорит, что она и так их делает.

Stremov says she does that as it is.”

–Но скажите, пожалуйста, я никогда не могла понять, – сказала Анна, помолчав несколько времени и таким тоном, который ясно показывал, что она делала не праздный вопрос, но что то, что она спрашивала, было для неё важнее, чем бы следовало. –

“But do tell me, please, I never could make it out,” said Anna, after being silent for some time, speaking in a tone that showed she was not asking an idle question, but that what she was asking was of more importance to her than it should have been;

Скажите, пожалуйста, что такое её отношение к князю Калужскому, так называемому Мишке?

“do tell me, please, what are her relations with Prince Kaluzhsky, Mishka, as he’s called?

Я мало встречала их.

I’ve met them so little.

Что это такое?

What does it mean?”

Бетси улыбнулась глазами и внимательно поглядела на Анну.

Betsy smiled with her eyes, and looked intently at Anna.

–Новая манера, – сказала она. –

“It’s a new manner,” she said.

Они все избрали эту манеру.

“They’ve all adopted that manner.

Они забросили чепцы за мельницы.

They’ve flung their caps over the windmills.

Но есть манера и манера, как их забросить.

But there are ways and ways of flinging them.”

–Да, но какие же её отношения к Калужскому?

“Yes, but what are her relations precisely with Kaluzhsky?”

Бетси неожиданно весело и неудержимо засмеялась, что редко случалось с ней.

Betsy broke into unexpectedly mirthful and irrepressible laughter, a thing which rarely happened with her.

–Это вы захватываете область княгини Мягкой.

“You’re encroaching on Princess Myakaya’s special domain now.

Это вопрос ужасного ребёнка, – и Бетси, видимо, хотела, но не могла удержаться и разразилась тем заразительным смехом, каким смеются редко смеющиеся люди. –

That’s the question of an enfant terrible ,” and Betsy obviously tried to restrain herself, but could not, and went off into peals of that infectious laughter that people laugh who do not laugh often.

Надо у них спросить, – проговорила она сквозь слезы смеха.

“You’d better ask them,” she brought out, between tears of laughter.

–Нет, вы смеётесь, – сказала Анна, тоже невольно заразившаяся смехом, – но я никогда не могла понять.

“No; you laugh,” said Anna, laughing too in spite of herself, “but I never could understand it.

Я не понимаю тут роли мужа.

I can’t understand the husband’s rôle in it.”

–Муж?

“The husband?

Муж Лизы Меркаловой носит за ней пледы и всегда готов к услугам.

Liza Merkalova’s husband carries her shawl, and is always ready to be of use.

А что там дальше в самом деле, никто не хочет знать.

But anything more than that in reality, no one cares to inquire.

Знаете, в хорошем обществе не говорят и не думают даже о некоторых подробностях туалета.

You know in decent society one doesn’t talk or think even of certain details of the toilet.

Так и это.

That’s how it is with this.”

–Вы будете на празднике Роландаки? –

“Will you be at Madame Rolandak’s fête?”

спросила Анна, чтоб переменить разговор.

asked Anna, to change the conversation.

–Не думаю, – отвечала Бетси и, не глядя на свою приятельницу, осторожно стала наливать маленькие прозрачные чашки душистым чаем.

“I don’t think so,” answered Betsy, and, without looking at her friend, she began filling the little transparent cups with fragrant tea.

Подвинув чашку к Анне, она достала пахитоску и, вложив в серебряную ручку, закурила её.

Putting a cup before Anna, she took out a cigarette, and, fitting it into a silver holder, she lighted it.

–Вот видите ли, я в счастливом положении, – уже без смеха начала она, взяв в руку чашку. –

“It’s like this, you see: I’m in a fortunate position,” she began, quite serious now, as she took up her cup.

Я понимаю вас и понимаю Лизу.

“I understand you, and I understand Liza.

Лиза – это одна из тех наивных натур, которые, как дети, не понимают, что хорошо и что дурно.

Liza now is one of those naïve natures that, like children, don’t know what’s good and what’s bad.

По крайней мере, она не понимала, когда была очень молода.

Anyway, she didn’t comprehend it when she was very young.

И теперь она знает, что это непонимание идёт к ней.

And now she’s aware that the lack of comprehension suits her.

Теперь она, может быть, нарочно не понимает, – говорила Бетси с тонкою улыбкой. –

Now, perhaps, she doesn’t know on purpose,” said Betsy, with a subtle smile.

Но все-таки это ей идёт.

“But, anyway, it suits her.

Видите ли, на одну и ту же вещь можно смотреть трагически и сделать из неё мученье, и смотреть просто и даже весело.

The very same thing, don’t you see, may be looked at tragically, and turned into a misery, or it may be looked at simply and even humorously.

Может быть, вы склонны смотреть на вещи слишком трагически.

Possibly you are inclined to look at things too tragically.”

–Как бы я желала знать других так, как я себя знаю, – сказала Анна серьезно и задумчиво. –

“How I should like to know other people just as I know myself!” said Anna, seriously and dreamily.

Хуже ли я других, или лучше?

“Am I worse than other people, or better?

Я думаю, хуже.

I think I’m worse.”

–Ужасный ребёнок, ужасный ребёнок! –

“Enfant terrible, enfant terrible! ”

повторила Бетси. –

repeated Betsy.

Но вот и они.

“But here they are.”

Get short URL

Text alignment