Reading room | Лев Толстой | Анна Каренина | 📋 | 📖 | 🔀 | Russian ⇄ English

Chapter 11

То, что почти целый год для Вронского составляло исключительно одно желанье его жизни, заменившее ему все прежние желания;

That which for Vronsky had been almost a whole year the one absorbing desire of his life, replacing all his old desires;

то, что для Анны было невозможною, ужасною и тем более обворожительною мечтою счастия, – это желание было удовлетворено.

that which for Anna had been an impossible, terrible, and even for that reason more entrancing dream of bliss, that desire had been fulfilled.

Бледный, с дрожащею нижнею челюстью, он стоял над нею и умолял успокоиться, сам не зная, в чем и чем.

He stood before her, pale, his lower jaw quivering, and besought her to be calm, not knowing how or why.

–Анна!

“Anna!

Анна! –

Anna!”

говорил он дрожащим голосом. – Анна, ради Бога!..

he said with a choking voice, “Anna, for pity’s sake!...”

Но чем громче он говорил, тем ниже она опускала свою когда-то гордую, весёлую, теперь же постыдную голову, и она вся сгибалась и падала с дивана, на котором сидела, на пол, к его ногам;

But the louder he spoke, the lower she dropped her once proud and gay, now shame-stricken head, and she bowed down and sank from the sofa where she was sitting, down on the floor, at his feet;

она упала бы на ковер, если б он не держал её.

she would have fallen on the carpet if he had not held her.

–Боже мой!

“My God!

Прости меня! –

Forgive me!”

всхлипывая, говорила она, прижимая к своей груди его руки.

she said, sobbing, pressing his hands to her bosom.

Она чувствовала себя столь преступною и виноватою, что ей оставалось только унижаться и просить прощения;

She felt so sinful, so guilty, that nothing was left her but to humiliate herself and beg forgiveness;

а в жизни теперь, кроме его, у ней никого не было, так что она и к нему обращала свою мольбу о прощении.

and as now there was no one in her life but him, to him she addressed her prayer for forgiveness.

Она, глядя на него, физически чувствовала своё унижение и ничего больше не могла говорить.

Looking at him, she had a physical sense of her humiliation, and she could say nothing more.

Он же чувствовал то, что должен чувствовать убийца, когда видит тело, лишенное им жизни.

He felt what a murderer must feel, when he sees the body he has robbed of life.

Это тело, лишенное им жизни, была их любовь, первый период их любви.

That body, robbed by him of life, was their love, the first stage of their love.

Было что-то ужасное и отвратительное в воспоминаниях о том, за что было заплачено этою страшною ценой стыда.

There was something awful and revolting in the memory of what had been bought at this fearful price of shame.

Стыд пред духовною наготою своей давил её и сообщался ему.

Shame at their spiritual nakedness crushed her and infected him.

Но, несмотря на весь ужас убийцы пред телом убитого, надо резать на куски, прятать это тело, надо пользоваться тем, что убийца приобрёл убийством.

But in spite of all the murderer’s horror before the body of his victim, he must hack it to pieces, hide the body, must use what he has gained by his murder.

И с озлоблением, как будто со страстью, бросается убийца на это тело, и тащит, и режет его;

And with fury, as it were with passion, the murderer falls on the body, and drags it and hacks at it;

так и он покрывал поцелуями её лицо и плечи.

so he covered her face and shoulders with kisses.

Она держала его руку и не шевелилась.

She held his hand, and did not stir.

Да, эти поцелуи – то, что куплено этим стыдом.

“Yes, these kisses—that is what has been bought by this shame.

Да, и эта одна рука, которая будет всегда моею, – рука моего сообщника.

Yes, and one hand, which will always be mine—the hand of my accomplice.”

Она подняла эту руку и поцеловала её.

She lifted up that hand and kissed it.

Он опустился на колена и хотел видеть её лицо;

He sank on his knees and tried to see her face;

но она прятала его и ничего не говорила.

but she hid it, and said nothing.

Наконец, как бы сделав усилие над собой, она поднялась и оттолкнула его.

At last, as though making an effort over herself, she got up and pushed him away.

Лицо её было все так же красиво, но тем более было оно жалко.

Her face was still as beautiful, but it was only the more pitiful for that.

–Все кончено, – сказала она. –

“All is over,” she said;

У меня ничего нет, кроме тебя.

“I have nothing but you.

Помни это.

Remember that.”

–Я не могу не помнить того, что есть моя жизнь.

“I can never forget what is my whole life.

За минуту этого счастья…

For one instant of this happiness....”

–Какое счастье! –

“Happiness!”

с отвращением и ужасом сказала она, и ужас невольно сообщился ему. –

she said with horror and loathing and her horror unconsciously infected him.

Ради Бога, ни слова, ни слова больше.

“For pity’s sake, not a word, not a word more.”

Она быстро встала и отстранилась от него.

She rose quickly and moved away from him.

–Ни слова больше, – повторила она, и с странным для него выражением холодного отчаяния на лице она рассталась с ним.

“Not a word more,” she repeated, and with a look of chill despair, incomprehensible to him, she parted from him.

Она чувствовала, что в эту минуту не могла выразить словами того чувства стыда, радости и ужаса пред этим вступлением в новую жизнь и не хотела говорить об этом, опошливать это чувство неточными словами.

She felt that at that moment she could not put into words the sense of shame, of rapture, and of horror at this stepping into a new life, and she did not want to speak of it, to vulgarize this feeling by inappropriate words.

Но и после, ни на другой, ни на третий день, она не только не нашла слов, которыми бы она могла выразить всю сложность этих чувств, но не находила и мыслей, которыми бы она сама с собой могла обдумать все, что было в её душе.

But later too, and the next day and the third day, she still found no words in which she could express the complexity of her feelings; indeed, she could not even find thoughts in which she could clearly think out all that was in her soul.

Она говорила себе: «Нет, теперь я не могу об этом думать; после, когда я буду спокойнее».

She said to herself: “No, just now I can’t think of it, later on, when I am calmer.”

Но это спокойствие для мыслей никогда не наступало;

But this calm for thought never came;

каждый раз, как являлась ей мысль о том, что она сделала, и что с ней будет, и что она должна сделать, на неё находил ужас, и она отгоняла от себя эти мысли.

every time the thought rose of what she had done and what would happen to her, and what she ought to do, a horror came over her and she drove those thoughts away.

–После, после, – говорила она, – когда я буду спокойнее.

“Later, later,” she said—“when I am calmer.”

Зато во сне, когда она не имела власти над своими мыслями, её положение представлялось ей во всей безобразной наготе своей.

But in dreams, when she had no control over her thoughts, her position presented itself to her in all its hideous nakedness.

Одно сновиденье почти каждую ночь посещало её.

One dream haunted her almost every night.

Ей снилось, что оба вместе были её мужья, что оба расточали ей свои ласки.

She dreamed that both were her husbands at once, that both were lavishing caresses on her.

Алексей Александрович плакал, целуя её руки, и говорил: как хорошо теперь!

Alexey Alexandrovitch was weeping, kissing her hands, and saying, “How happy we are now!”

И Алексей Вронский был тут же, и он был также её муж.

And Alexey Vronsky was there too, and he too was her husband.

И она, удивляясь тому, что прежде ей казалось это невозможным, объясняла им, смеясь, что это гораздо проще и что они оба теперь довольны и счастливы.

And she was marveling that it had once seemed impossible to her, was explaining to them, laughing, that this was ever so much simpler, and that now both of them were happy and contented.

Но это сновидение, как кошмар, давило её, и она просыпалась с ужасом.

But this dream weighed on her like a nightmare, and she awoke from it in terror.

Get short URL

Text alignment