There was something mortifying in the way he had said “Come, that’s good,” as one says to a child when it leaves off being naughty, and still more mortifying was the contrast between her penitent and his self-confident tone;

и она на мгновение почувствовала в себе поднимающееся желание борьбы; но, сделав усилие над собой, она подавила его и встретила Вронского так же весело.

and for one instant she felt the lust of strife rising up in her again, but making an effort she conquered it, and met Vronsky as good-humoredly as before.

Когда он вышел к ней, она рассказала ему, отчасти повторяя приготовленные слова, свой день и свои планы на отъезд.

When he came in she told him, partly repeating phrases she had prepared beforehand, how she had spent the day, and her plans for going away.

–Знаешь, на меня нашло почти вдохновение, – говорила она. –

“You know it came to me almost like an inspiration,” she said.

Зачем ждать здесь развода?

“Why wait here for the divorce?

Разве не все равно в деревне?

Won’t it be just the same in the country?

Я не могу больше ждать.

I can’t wait any longer!

Я не хочу надеяться, не хочу ничего слышать про развод.

I don’t want to go on hoping, I don’t want to hear anything about the divorce.

Я решила, что это не будет больше иметь влияния на мою жизнь.

I have made up my mind it shall not have any more influence on my life.

И ты согласен?

Do you agree?”

–О да! –

“Oh, yes!”

сказал он, с беспокойством взглянув в её взволнованное лицо.

he said, glancing uneasily at her excited face.

–Что же вы там делали, кто был? –

“What did you do? Who was there?” she said, after a pause.

сказала она, помолчав. Вронский назвал гостей.

Vronsky mentioned the names of the guests.

–Обед был прекрасный, и гонка лодок, и все это было довольно мило, но в Москве не могут без ridicule.💬

“The dinner was first rate, and the boat race, and it was all pleasant enough, but in Moscow they can never do anything without something ridicule .

Явилась какая-то дама, учительница плаванья шведской королевы, и показывала своё искусство.

A lady of a sort appeared on the scene, teacher of swimming to the Queen of Sweden, and gave us an exhibition of her skill.”

–Как?

“How?

плавала? –

did she swim?”

хмурясь, спросила Анна.

asked Anna, frowning.

–В каком-то красном costume de natation,💬 старая, безобразная.

“In an absurd red costume de natation; she was old and hideous too.

Так когда же едем?

So when shall we go?”

–Что за глупая фантазия!

“What an absurd fancy!

Что же, она особенно как-нибудь плавает? –

Why, did she swim in some special way, then?”

не отвечая, сказала Анна.

said Anna, not answering.

–Решительно ничего особенного.

“There was absolutely nothing in it.

Я и говорю, глупо ужасно.

That’s just what I say, it was awfully stupid.

Так когда же ты думаешь ехать?

Well, then, when do you think of going?”

Анна встряхнула головой, как бы желая отогнать неприятную мысль.

Anna shook her head as though trying to drive away some unpleasant idea.

–Когда ехать?

“When?

Да чем раньше, тем лучше.

Why, the sooner the better!

Завтра не успеем.

By tomorrow we shan’t be ready.

Послезавтра.

The day after tomorrow.”

–Да…

“Yes ...

нет, постой.

oh, no, wait a minute!

Послезавтра воскресенье, мне надо быть у maman, – сказал Вронский, смутившись, потому что, как только он произнёс имя матери, он почувствовал на себе пристальный подозрительный взгляд.

The day after tomorrow’s Sunday, I have to be at maman’s,” said Vronsky, embarrassed, because as soon as he uttered his mother’s name he was aware of her intent, suspicious eyes.

Смущение его подтвердило ей её подозрения.

His embarrassment confirmed her suspicion.

Она вспыхнула и отстранилась от него.

She flushed hotly and drew away from him.

Теперь уже не учительница шведской королевы, а княжна Сорокина, которая жила в подмосковной деревне вместе с графиней Вронской, представилась Анне.

It was now not the Queen of Sweden’s swimming-mistress who filled Anna’s imagination, but the young Princess Sorokina. She was staying in a village near Moscow with Countess Vronskaya.

–Ты можешь поехать завтра? –

“Can’t you go tomorrow?”

сказала она.

she said.

–Да нет же!

“Well, no!

По делу, по которому я еду, доверенности и деньги не получатся завтра, – отвечал он.

The deeds and the money for the business I’m going there for I can’t get by tomorrow,” he answered.

–Если так, то мы не уедем совсем.

“If so, we won’t go at all.”

–Да отчего же?

“But why so?”

–Я не поеду позднее.

“I shall not go later.

В понедельник или никогда!

Monday or never!”

–Почему же? –

“What for?”

как бы с удивлением сказал Вронский. –

said Vronsky, as though in amazement.

Ведь это не имеет смысла!

“Why, there’s no meaning in it!”

–Для тебя это не имеет смысла, потому что до меня тебе никакого дела нет.

“There’s no meaning in it to you, because you care nothing for me.

Ты не хочешь понять моей жизни.

You don’t care to understand my life.

Одно, что меня занимало здесь, – Ганна.

The one thing that I cared for here was Hannah.

Ты говоришь, что это притворство.

You say it’s affectation.

Ты ведь говорил вчера, что я не люблю дочь, а притворяюсь, что люблю эту англичанку, что это ненатурально;

Why, you said yesterday that I don’t love my daughter, that I love this English girl, that it’s unnatural.

я бы желала знать, какая жизнь для меня здесь может быть натуральна!

I should like to know what life there is for me that could be natural!”

На мгновенье она очнулась и ужаснулась тому, что изменила своему намерению.

For an instant she had a clear vision of what she was doing, and was horrified at how she had fallen away from her resolution.

Но и зная, что она губит себя, она не могла воздержаться, не могла не показать ему, как он был неправ, не могла покориться ему.

But even though she knew it was her own ruin, she could not restrain herself, could not keep herself from proving to him that he was wrong, could not give way to him.

–Я никогда не говорил этого;

“I never said that;

я говорил, что не сочувствую этой внезапной любви.

I said I did not sympathize with this sudden passion.”

–Отчего ты, хвастаясь своею прямотой, не говоришь правду?

“How is it, though you boast of your straightforwardness, you don’t tell the truth?”

–Я никогда не хвастаюсь и никогда не говорю неправду, – сказал он тихо, удерживая поднимавшийся в нем гнев. –

“I never boast, and I never tell lies,” he said slowly, restraining his rising anger.

Очень жаль, если ты не уважаешь…

“It’s a great pity if you can’t respect....”

–Уважение выдумали для того, чтобы скрывать пустое место, где должна быть любовь.

“Respect was invented to cover the empty place where love should be.

А если ты больше не любишь меня, то лучше и честнее это сказать.

And if you don’t love me any more, it would be better and more honest to say so.”

–Нет, это становится невыносимо! –

“No, this is becoming unbearable!”

вскрикнул Вронский, вставая со стула.

cried Vronsky, getting up from his chair;

И, остановившись пред ней, он медленно выговорил: – Для чего ты испытываешь моё терпение? –

and stopping short, facing her, he said, speaking deliberately: “What do you try my patience for?”

сказал он с таким видом, как будто мог бы сказать ещё многое, но удерживался. –

looking as though he might have said much more, but was restraining himself.

Оно имеет пределы.

“It has limits.”

–Что вы хотите этим сказать? –

“What do you mean by that?”

вскрикнула она, с ужасом вглядываясь в явное выражение ненависти, которое было во всем лице и в особенности в жестоких, грозных глазах.

she cried, looking with terror at the undisguised hatred in his whole face, and especially in his cruel, menacing eyes.

–Я хочу сказать… –

“I mean to say....”

начал было он, но остановился. –

he was beginning, but he checked himself.

Я должен спросить, чего вы от меня хотите.

“I must ask what it is you want of me?”

–Чего я могу хотеть?

“What can I want?

Я могу хотеть только того, чтобы вы не покинули меня, как вы думаете, – сказала она, поняв все то, чего он недосказал. –

All I can want is that you should not desert me, as you think of doing,” she said, understanding all he had not uttered.

Но этого я не хочу, это второстепенно.

“But that I don’t want; that’s secondary.

Я хочу любви, а её нет.

I want love, and there is none.

Стало быть, все кончено!

So then all is over.”

Она направилась к двери.

She turned towards the door.

–Постой! По…

“Stop!

…стой! –

sto-op!”

сказал Вронский, не раздвигая мрачной складки бровей, но останавливая её за руку. –

said Vronsky, with no change in the gloomy lines of his brows, though he held her by the hand.

В чем дело?

“What is it all about?

Я сказал, что отъезд надо отложить на три дня, ты мне на это сказала, что я лгу, что я нечестный человек.

I said that we must put off going for three days, and on that you told me I was lying, that I was not an honorable man.”

–Да, и повторяю, что человек, который попрекает меня, что он всем пожертвовал для меня, – сказала она, вспоминая слова ещё прежней ссоры, – что это хуже, чем нечестный человек, – это человек без сердца.

“Yes, and I repeat that the man who reproaches me with having sacrificed everything for me,” she said, recalling the words of a still earlier quarrel, “that he’s worse than a dishonorable man—he’s a heartless man.”

–Нет, есть границы терпению! –

“Oh, there are limits to endurance!”

вскрикнул он и быстро выпустил её руку.

he cried, and hastily let go her hand.

«Он ненавидит меня, это ясно», – подумала она и молча, не оглядываясь, неверными шагами вышла из комнаты.

“He hates me, that’s clear,” she thought, and in silence, without looking round, she walked with faltering steps out of the room.

«Он любит другую женщину, это ещё яснее, – говорила она себе, входя в свою комнату. –

“He loves another woman, that’s even clearer,” she said to herself as she went into her own room.

Я хочу любви, а её нет.

“I want love, and there is none.

Стало быть, все кончено, – повторила она сказанные ею слова, – и надо кончить».

So, then, all is over.” She repeated the words she had said, “and it must be ended.”

«Но как?» –

“But how?”

спросила она себя и села на кресло пред зеркалом.

she asked herself, and she sat down in a low chair before the looking-glass.

Мысли о том, куда она поедет теперь – к тетке ли, у которой она воспитывалась, к Долли, или просто одна за границу, и о том, что он делает теперь один в кабинете, окончательная ли это ссора, или возможно ещё примирение, и о том, что теперь будут говорить про неё все её петербургские бывшие знакомые, как посмотрит на это Алексей Александрович, и много других мыслей о том, что будет теперь, после разрыва, приходили ей в голову, но она не всею душой отдавалась этим мыслям.

Thoughts of where she would go now, whether to the aunt who had brought her up, to Dolly, or simply alone abroad, and of what he was doing now alone in his study; whether this was the final quarrel, or whether reconciliation were still possible; and of what all her old friends at Petersburg would say of her now; and of how Alexey Alexandrovitch would look at it, and many other ideas of what would happen now after this rupture, came into her head; but she did not give herself up to them with all her heart.

В душе её была какая-то неясная мысль, которая одна интересовала её, но она не могла её сознать.

At the bottom of her heart was some obscure idea that alone interested her, but she could not get clear sight of it.

Вспомнив ещё раз об Алексее Александровиче, она вспомнила и время своей болезни после родов и то чувство, которое тогда не оставляло её.

Thinking once more of Alexey Alexandrovitch, she recalled the time of her illness after her confinement, and the feeling which never left her at that time.

«Зачем я не умерла?» –

“Why didn’t I die?”

вспомнились ей тогдашние её слова и тогдашнее её чувство.

and the words and the feeling of that time came back to her.

И она вдруг поняла то, что было в её душе.

And all at once she knew what was in her soul.

Да, это была та мысль, которая одна разрешала все.

Yes, it was that idea which alone solved all.

«Да, умереть!..»

“Yes, to die!...

«И стыд и позор Алексея Александровича, и Сережи, и мой ужасный стыд – все спасается смертью.

And the shame and disgrace of Alexey Alexandrovitch and of Seryozha, and my awful shame, it will all be saved by death.

Умереть – и он будет раскаиваться, будет жалеть, будет любить, будет страдать за меня».

To die! and he will feel remorse; will be sorry; will love me; he will suffer on my account.”

С остановившеюся улыбкой сострадания к себе она сидела на кресле, снимая и надевая кольца с левой руки, живо с разных сторон представляя себе его чувства после её смерти.

With the trace of a smile of commiseration for herself she sat down in the armchair, taking off and putting on the rings on her left hand, vividly picturing from different sides his feelings after her death.

Приближающиеся шаги, его шаги, развлекли её.

Approaching footsteps—his steps—distracted her attention.

Как бы занятая укладываньем своих колец, она не обратилась даже к нему.

As though absorbed in the arrangement of her rings, she did not even turn to him.

Он подошёл к ней и, взяв её за руку, тихо сказал:

He went up to her, and taking her by the hand, said softly:

–Анна, поедем послезавтра, если хочешь.

“Anna, we’ll go the day after tomorrow, if you like.

Я на все согласен.

I agree to everything.”

Она молчала.

She did not speak.

–Что же? –

“What is it?”

спросил он.

he urged.

–Ты сам знаешь, – сказала она, и в ту же минуту, не в силах удерживаться более, она зарыдала.

“You know,” she said, and at the same instant, unable to restrain herself any longer, she burst into sobs.

–Брось меня, брось! –

“Cast me off!”

выговаривала она между рыданьями. –

she articulated between her sobs.

Я уеду завтра…

“I’ll go away tomorrow ...

I’ll do more.

What am I?

An immoral woman!

A stone round your neck.

Я не хочу мучать тебя, не хочу!

I don’t want to make you wretched, I don’t want to!

Я освобожу тебя.

I’ll set you free.

Ты не любишь, ты любишь другую!

You don’t love me; you love someone else!”

Вронский умолял её успокоиться и уверял, что нет призрака основания её ревности, что он никогда не переставал и не перестанет любить её, что он любит больше, чем прежде.

Vronsky besought her to be calm, and declared that there was no trace of foundation for her jealousy; that he had never ceased, and never would cease, to love her; that he loved her more than ever.

–Анна, за что так мучать себя и меня? –

“Anna, why distress yourself and me so?”

говорил он, целуя её руки.

he said to her, kissing her hands.

В лице его теперь выражалась нежность, и ей казалось, что она слышала ухом звук слез в его голосе и на руке своей чувствовала их влагу.

There was tenderness now in his face, and she fancied she caught the sound of tears in his voice, and she felt them wet on her hand.

И мгновенно отчаянная ревность Анны перешла в отчаянную, страстную нежность;

And instantly Anna’s despairing jealousy changed to a despairing passion of tenderness.

она обнимала его, покрывала поцелуями его голову, шею, руки.

She put her arms round him, and covered with kisses his head, his neck, his hands.

Get short URL

Text alignment