Reading room | Лев Толстой | Анна Каренина | 📋 | 📖 | 🔀 | Russian ⇄ English

Chapter 23

Для того чтобы предпринять что-нибудь в семейной жизни, необходимы или совершенный раздор между супругами, или любовное согласие.

In order to carry through any undertaking in family life, there must necessarily be either complete division between the husband and wife, or loving agreement.

Когда же отношения супругов неопределенны и нет ни того, ни другого, никакое дело не может быть предпринято.

When the relations of a couple are vacillating and neither one thing nor the other, no sort of enterprise can be undertaken.

Многие семьи по годам остаются на старых местах, постылых обоим супругам, только потому, что нет ни полного раздора, ни согласия.

Many families remain for years in the same place, though both husband and wife are sick of it, simply because there is neither complete division nor agreement between them.

И Вронскому и Анне московская жизнь в жару и пыли, когда солнце светило уже не по-весеннему, а по-летнему, и все деревья на бульварах уже давно были в листьях, и листья уже были покрыты пылью, была невыносима;

Both Vronsky and Anna felt life in Moscow insupportable in the heat and dust, when the spring sunshine was followed by the glare of summer, and all the trees in the boulevards had long since been in full leaf, and the leaves were covered with dust.

но они, не переезжая в Воздвиженское, как это давно было решено, продолжали жить в опостылевшей им обоим Москве, потому что в последнее время согласия не было между ними.

But they did not go back to Vozdvizhenskoe, as they had arranged to do long before; they went on staying in Moscow, though they both loathed it, because of late there had been no agreement between them.

Раздражение, разделявшее их, не имело никакой внешней причины, и все попытки объяснения не только не устраняли, но увеличивали его.

The irritability that kept them apart had no external cause, and all efforts to come to an understanding intensified it, instead of removing it.

Это было раздражение внутреннее, имевшее для неё основанием уменьшение его любви, для него – раскаяние в том, что он поставил себя ради её в тяжёлое положение, которое она, вместо того чтоб облегчить, делает ещё более тяжёлым.

It was an inner irritation, grounded in her mind on the conviction that his love had grown less; in his, on regret that he had put himself for her sake in a difficult position, which she, instead of lightening, made still more difficult.

Ни тот, ни другой не высказывали причины своего раздражения, но они считали друг друга неправыми и при каждом предлоге старались доказать это друг другу.

Neither of them gave full utterance to their sense of grievance, but they considered each other in the wrong, and tried on every pretext to prove this to one another.

Для неё весь он, со всеми его привычками, мыслями, желаниями, со всем его душевным и физическим складом, был одно – любовь к женщинам, и эта любовь, которая, по её чувству, должна была быть вся сосредоточена на ней одной, любовь эта уменьшилась;

In her eyes the whole of him, with all his habits, ideas, desires, with all his spiritual and physical temperament, was one thing—love for women, and that love, she felt, ought to be entirely concentrated on her alone. That love was less;

следовательно, по её рассуждению, он должен был часть любви перенести на других или на другую женщину, – и она ревновала.

consequently, as she reasoned, he must have transferred part of his love to other women or to another woman—and she was jealous.

Она ревновала его не к какой-нибудь женщине, а к уменьшению его любви.

She was jealous not of any particular woman but of the decrease of his love.

Не имея ещё предмета для ревности, она отыскивала его.

Not having got an object for her jealousy, she was on the lookout for it.

По малейшему намёку она переносила свою ревность с одного предмета на другой.

At the slightest hint she transferred her jealousy from one object to another.

То она ревновала его к тем грубым женщинам, с которыми благодаря своим холостым связям он так легко мог войти в сношения;

At one time she was jealous of those low women with whom he might so easily renew his old bachelor ties;

то она ревновала его к светским женщинам, с которыми он мог встретиться;

then she was jealous of the society women he might meet;

то она ревновала его к воображаемой девушке, на которой он хотел, разорвав с ней связь, жениться.

then she was jealous of the imaginary girl whom he might want to marry, for whose sake he would break with her.

И эта последняя ревность более всего мучала её, в особенности потому, что он сам неосторожно в откровенную минуту сказал ей, что его мать так мало понимает его, что позволила себе уговаривать его жениться на княжне Сорокиной.

And this last form of jealousy tortured her most of all, especially as he had unwarily told her, in a moment of frankness, that his mother knew him so little that she had had the audacity to try and persuade him to marry the young Princess Sorokina.

И, ревнуя его, Анна негодовала на него и отыскивала во всем поводы к негодованию.

And being jealous of him, Anna was indignant against him and found grounds for indignation in everything.

Во всем, что было тяжёлого в её положении, она обвиняла его.

For everything that was difficult in her position she blamed him.

Мучительное состояние ожидания, которое она между небом и землёй прожила в Москве, медленность и нерешительность Алексея Александровича, своё уединение – она все приписывала ему.

The agonizing condition of suspense she had passed in Moscow, the tardiness and indecision of Alexey Alexandrovitch, her solitude—she put it all down to him.

Если б он любил, он понимал бы всю тяжесть её положения и вывел бы её из него.

If he had loved her he would have seen all the bitterness of her position, and would have rescued her from it.

В том, что она жила в Москве, а не в деревне, он же был виноват.

For her being in Moscow and not in the country, he was to blame too.

Он не мог жить, зарывшись в деревне, как она того хотела.

He could not live buried in the country as she would have liked to do.

Ему необходимо было общество, и он поставил её в это ужасное положение, тяжесть которого он не хотел понимать.

He must have society, and he had put her in this awful position, the bitterness of which he would not see.

И опять он же был виноват в том, что она навеки разлучена с сыном.

And again, it was his fault that she was forever separated from her son.

Даже те редкие минуты нежности, которые наступали между ними, не успокоивали её: в нежности его теперь она видела оттенок спокойствия, уверенности, которых не было прежде и которые раздражали её.

Even the rare moments of tenderness that came from time to time did not soothe her; in his tenderness now she saw a shade of complacency, of self-confidence, which had not been of old, and which exasperated her.

Были уже сумерки.

It was dusk.

Анна одна, ожидая его возвращения с холостого обеда, на который он поехал, ходила взад и вперёд по его кабинету (комната, где менее был слышен шум мостовой) и во всех подробностях передумывала выражения вчерашней ссоры.

Anna was alone, and waiting for him to come back from a bachelor dinner. She walked up and down in his study (the room where the noise from the street was least heard), and thought over every detail of their yesterday’s quarrel.

Возвращаясь все назад от памятных оскорбительных слов спора к тому, что было их поводом, она добралась, наконец, до начала разговора.

Going back from the well-remembered, offensive words of the quarrel to what had been the ground of it, she arrived at last at its origin.

Она долго не могла поверить тому, чтобы раздор начался с такого безобидного, не близкого ничьему сердцу разговора.

For a long while she could hardly believe that their dissension had arisen from a conversation so inoffensive, of so little moment to either.

А действительно, это было так.

But so it actually had been.

Все началось с того, что он посмеялся над женскими гимназиями, считая их ненужными, а она заступилась за них.

It all arose from his laughing at the girls’ high schools, declaring they were useless, while she defended them.

Он неуважительно отнёсся к женскому образованию вообще и сказал, что Ганна, покровительствуемая Анной англичанка, вовсе не нуждалась в знании физики.

He had spoken slightingly of women’s education in general, and had said that Hannah, Anna’s English protégée, had not the slightest need to know anything of physics.

Это раздражило Анну.

This irritated Anna.

Она видела в этом презрительный намёк на свои занятия.

She saw in this a contemptuous reference to her occupations.

И она придумала и сказала такую фразу, которая бы отплатила ему за сделанную ей боль.

And she bethought her of a phrase to pay him back for the pain he had given her.

–Я не жду того, чтобы вы помнили меня, мои чувства, как может их помнить любящий человек, но я ожидала просто деликатности, – сказала она.

“I don’t expect you to understand me, my feelings, as anyone who loved me might, but simple delicacy I did expect,” she said.

И действительно, он покраснел от досады и что-то сказал неприятное.

And he had actually flushed with vexation, and had said something unpleasant.

Она не помнила, что она ответила ему, но только тут к чему-то он, очевидно с желанием тоже сделать ей больно, сказал:

She could not recall her answer, but at that point, with an unmistakable desire to wound her too, he had said:

–Мне неинтересно ваше пристрастие к этой девочке, это правда, потому что я вижу, что оно ненатурально.

“I feel no interest in your infatuation over this girl, that’s true, because I see it’s unnatural.”

Эта жестокость его, с которой он разрушал мир, с таким трудом построенный ею себе, чтобы переносить свою тяжёлую жизнь, эта несправедливость его, с которой он обвинял её в притворстве, в ненатуральности, взорвали её.

The cruelty with which he shattered the world she had built up for herself so laboriously to enable her to endure her hard life, the injustice with which he had accused her of affectation, of artificiality, aroused her.

–Очень жалею, что одно грубое и материальное вам понятно и натурально, – сказала она и вышла из комнаты.

“I am very sorry that nothing but what’s coarse and material is comprehensible and natural to you,” she said and walked out of the room.

Когда вчера вечером он пришёл к ней, они не поминали о бывшей ссоре, но оба чувствовали, что ссора заглажена, а не прошла.

When he had come in to her yesterday evening, they had not referred to the quarrel, but both felt that the quarrel had been smoothed over, but was not at an end.

Нынче он целый день не был дома, и ей было так одиноко и тяжело чувствовать себя с ним в ссоре, что она хотела все забыть, простить и примириться с ним, хотела обвинить себя и оправдать его.

Today he had not been at home all day, and she felt so lonely and wretched in being on bad terms with him that she wanted to forget it all, to forgive him, and be reconciled with him; she wanted to throw the blame on herself and to justify him.

«Я сама виновата.

“I am myself to blame.

Я раздражительна, я бессмысленно ревнива.

I’m irritable, I’m insanely jealous.

Я примирюсь с ним, и уедем в деревню, там я буду спокойнее», – говорила она себе.

I will make it up with him, and we’ll go away to the country; there I shall be more at peace.”

«Ненатурально», – вспомнила она вдруг более всего оскорбившее её не столько слово, сколько намерение сделать ей больно.

“Unnatural!” She suddenly recalled the word that had stung her most of all, not so much the word itself as the intent to wound her with which it was said.

«Я знаю, что он хотел сказать;

“I know what he meant;

он хотел сказать: ненатурально, не любя свою дочь, любить чужого ребёнка.

he meant—unnatural, not loving my own daughter, to love another person’s child.

Что он понимает в любви к детям, в моей любви к Сереже, которым я для него пожертвовала?

What does he know of love for children, of my love for Seryozha, whom I’ve sacrificed for him?

Но это желание сделать мне больно!

But that wish to wound me!

Нет, он любит другую женщину, это не может быть иначе».

No, he loves another woman, it must be so.”

И, увидав, что, желая успокоить себя, она совершила опять столько раз уже пройденный ею круг и вернулась к прежнему раздражению, она ужаснулась на самое себя.

And perceiving that, while trying to regain her peace of mind, she had gone round the same circle that she had been round so often before, and had come back to her former state of exasperation, she was horrified at herself.

«Неужели нельзя?

“Can it be impossible?

Неужели я не могу взять на себя? –

Can it be beyond me to control myself?”

сказала она себе и начала опять сначала. –

she said to herself, and began again from the beginning.

Он правдив, он честен, он любит меня.

“He’s truthful, he’s honest, he loves me.

Я люблю его, на днях выйдет развод.

I love him, and in a few days the divorce will come.

Чего же ещё нужно?

What more do I want?

Нужно спокойствие и доверие, и я возьму на себя.

I want peace of mind and trust, and I will take the blame on myself.

Да, теперь, как он приедет, я скажу, что я была виновата, хотя я и не была виновата, и мы уедем».

Yes, now when he comes in, I will tell him I was wrong, though I was not wrong, and we will go away tomorrow.”

И чтобы не думать более и не поддаваться раздражению, она позвонила и велела внести сундуки для укладки вещей в деревню.

And to escape thinking any more, and being overcome by irritability, she rang, and ordered the boxes to be brought up for packing their things for the country.

В десять часов Вронский приехал.

At ten o’clock Vronsky came in.

Ты не хочешь понять моей жизни.

You don’t care to understand my life.

Одно, что меня занимало здесь, – Ганна.

The one thing that I cared for here was Hannah.

Ты говоришь, что это притворство.

You say it’s affectation.

Ты ведь говорил вчера, что я не люблю дочь, а притворяюсь, что люблю эту англичанку, что это ненатурально; я бы желала знать, какая жизнь для меня здесь может быть натуральна!

Why, you said yesterday that I don’t love my daughter, that I love this English girl, that it’s unnatural. I should like to know what life there is for me that could be natural!”

На мгновенье она очнулась и ужаснулась тому, что изменила своему намерению.

For an instant she had a clear vision of what she was doing, and was horrified at how she had fallen away from her resolution.

Но и зная, что она губит себя, она не могла воздержаться, не могла не показать ему, как он был неправ, не могла покориться ему.

But even though she knew it was her own ruin, she could not restrain herself, could not keep herself from proving to him that he was wrong, could not give way to him.

– Я никогда не говорил этого; я говорил, что не сочувствую этой внезапной любви.

“I never said that; I said I did not sympathize with this sudden passion.”

– Отчего ты, хвастаясь своею прямотой, не говоришь правду?

“How is it, though you boast of your straightforwardness, you don’t tell the truth?”

– Я никогда не хвастаюсь и никогда не говорю неправду, – сказал он тихо, удерживая поднимавшийся в нем гнев. –

“I never boast, and I never tell lies,” he said slowly, restraining his rising anger.

Очень жаль, если ты не уважаешь…

“It’s a great pity if you can’t respect....”

– Уважение выдумали для того, чтобы скрывать пустое место, где должна быть любовь.

“Respect was invented to cover the empty place where love should be.

А если ты больше не любишь меня, то лучше и честнее это сказать.

And if you don’t love me any more, it would be better and more honest to say so.”

– Нет, это становится невыносимо! –

“No, this is becoming unbearable!”

вскрикнул Вронский, вставая со стула. И, остановившись пред ней, он медленно выговорил: – Для чего ты испытываешь моё терпение? –

cried Vronsky, getting up from his chair; and stopping short, facing her, he said, speaking deliberately: “What do you try my patience for?”

сказал он с таким видом, как будто мог бы сказать ещё многое, но удерживался. –

looking as though he might have said much more, but was restraining himself.

Оно имеет пределы.

“It has limits.”

– Что вы хотите этим сказать? –

“What do you mean by that?”

вскрикнула она, с ужасом вглядываясь в явное выражение ненависти, которое было во всем лице и в особенности в жестоких, грозных глазах.

she cried, looking with terror at the undisguised hatred in his whole face, and especially in his cruel, menacing eyes.

– Я хочу сказать… –

“I mean to say....”

начал было он, но остановился. –

he was beginning, but he checked himself.

Я должен спросить, чего вы от меня хотите.

“I must ask what it is you want of me?”

– Чего я могу хотеть?

“What can I want?

Я могу хотеть только того, чтобы вы не покинули меня, как вы думаете, – сказала она, поняв все то, чего он недосказал. –

All I can want is that you should not desert me, as you think of doing,” she said, understanding all he had not uttered.

Но этого я не хочу, это второстепенно.

“But that I don’t want; that’s secondary.

Я хочу любви, а её нет.

I want love, and there is none.

Стало быть, все кончено!

So then all is over.”

Она направилась к двери.

She turned towards the door.

– Постой! По…

“Stop!

…стой! –

sto-op!”

сказал Вронский, не раздвигая мрачной складки бровей, но останавливая её за руку. –

said Vronsky, with no change in the gloomy lines of his brows, though he held her by the hand.

В чем дело?

“What is it all about?

Я сказал, что отъезд надо отложить на три дня, ты мне на это сказала, что я лгу, что я нечестный человек.

I said that we must put off going for three days, and on that you told me I was lying, that I was not an honorable man.”

– Да, и повторяю, что человек, который попрекает меня, что он всем пожертвовал для меня, – сказала она, вспоминая слова ещё прежней ссоры, – что это хуже, чем нечестный человек, – это человек без сердца.

“Yes, and I repeat that the man who reproaches me with having sacrificed everything for me,” she said, recalling the words of a still earlier quarrel, “that he’s worse than a dishonorable man—he’s a heartless man.”

– Нет, есть границы терпению! –

“Oh, there are limits to endurance!”

вскрикнул он и быстро выпустил её руку.

he cried, and hastily let go her hand.

«Он ненавидит меня, это ясно», – подумала она и молча, не оглядываясь, неверными шагами вышла из комнаты.

“He hates me, that’s clear,” she thought, and in silence, without looking round, she walked with faltering steps out of the room.

«Он любит другую женщину, это ещё яснее, – говорила она себе, входя в свою комнату. –

“He loves another woman, that’s even clearer,” she said to herself as she went into her own room.

Я хочу любви, а её нет.

“I want love, and there is none.

Стало быть, все кончено, – повторила она сказанные ею слова, – и надо кончить».

So, then, all is over.” She repeated the words she had said, “and it must be ended.”

«Но как?» –

“But how?”

спросила она себя и села на кресло пред зеркалом.

she asked herself, and she sat down in a low chair before the looking-glass.

Мысли о том, куда она поедет теперь – к тетке ли, у которой она воспитывалась, к Долли, или просто одна за границу, и о том, что он делает теперь один в кабинете, окончательная ли это ссора, или возможно ещё примирение, и о том, что теперь будут говорить про неё все её петербургские бывшие знакомые, как посмотрит на это Алексей Александрович, и много других мыслей о том, что будет теперь, после разрыва, приходили ей в голову, но она не всею душой отдавалась этим мыслям.

Thoughts of where she would go now, whether to the aunt who had brought her up, to Dolly, or simply alone abroad, and of what he was doing now alone in his study; whether this was the final quarrel, or whether reconciliation were still possible; and of what all her old friends at Petersburg would say of her now; and of how Alexey Alexandrovitch would look at it, and many other ideas of what would happen now after this rupture, came into her head; but she did not give herself up to them with all her heart.

В душе её была какая-то неясная мысль, которая одна интересовала её, но она не могла её сознать.

At the bottom of her heart was some obscure idea that alone interested her, but she could not get clear sight of it.

Вспомнив ещё раз об Алексее Александровиче, она вспомнила и время своей болезни после родов и то чувство, которое тогда не оставляло её.

Thinking once more of Alexey Alexandrovitch, she recalled the time of her illness after her confinement, and the feeling which never left her at that time.

«Зачем я не умерла?» –

“Why didn’t I die?”

вспомнились ей тогдашние её слова и тогдашнее её чувство.

and the words and the feeling of that time came back to her.

И она вдруг поняла то, что было в её душе.

And all at once she knew what was in her soul.

Да, это была та мысль, которая одна разрешала все.

Yes, it was that idea which alone solved all.

«Да, умереть!..»

“Yes, to die!...

«И стыд и позор Алексея Александровича, и Сережи, и мой ужасный стыд – все спасается смертью.

And the shame and disgrace of Alexey Alexandrovitch and of Seryozha, and my awful shame, it will all be saved by death.

Умереть – и он будет раскаиваться, будет жалеть, будет любить, будет страдать за меня».

To die! and he will feel remorse; will be sorry; will love me; he will suffer on my account.”

С остановившеюся улыбкой сострадания к себе она сидела на кресле, снимая и надевая кольца с левой руки, живо с разных сторон представляя себе его чувства после её смерти.

With the trace of a smile of commiseration for herself she sat down in the armchair, taking off and putting on the rings on her left hand, vividly picturing from different sides his feelings after her death.

Приближающиеся шаги, его шаги, развлекли её.

Approaching footsteps—his steps—distracted her attention.

Как бы занятая укладываньем своих колец, она не обратилась даже к нему.

As though absorbed in the arrangement of her rings, she did not even turn to him.

Он подошёл к ней и, взяв её за руку, тихо сказал:

He went up to her, and taking her by the hand, said softly:

– Анна, поедем послезавтра, если хочешь.

“Anna, we’ll go the day after tomorrow, if you like.

Я на все согласен.

I agree to everything.”

Она молчала.

She did not speak.

– Что же? –

“What is it?”

спросил он.

he urged.

– Ты сам знаешь, – сказала она, и в ту же минуту, не в силах удерживаться более, она зарыдала.

“You know,” she said, and at the same instant, unable to restrain herself any longer, she burst into sobs.

– Брось меня, брось! –

“Cast me off!”

выговаривала она между рыданьями. –

she articulated between her sobs.

Я уеду завтра…

“I’ll go away tomorrow ...

I’ll do more.

What am I?

An immoral woman!

A stone round your neck.

Я не хочу мучать тебя, не хочу!

I don’t want to make you wretched, I don’t want to!

Я освобожу тебя.

I’ll set you free.

Ты не любишь, ты любишь другую!

You don’t love me; you love someone else!”

Вронский умолял её успокоиться и уверял, что нет призрака основания её ревности, что он никогда не переставал и не перестанет любить её, что он любит больше, чем прежде.

Vronsky besought her to be calm, and declared that there was no trace of foundation for her jealousy; that he had never ceased, and never would cease, to love her; that he loved her more than ever.

– Анна, за что так мучать себя и меня? –

“Anna, why distress yourself and me so?”

говорил он, целуя её руки.

he said to her, kissing her hands.

В лице его теперь выражалась нежность, и ей казалось, что она слышала ухом звук слез в его голосе и на руке своей чувствовала их влагу.

There was tenderness now in his face, and she fancied she caught the sound of tears in his voice, and she felt them wet on her hand.

И мгновенно отчаянная ревность Анны перешла в отчаянную, страстную нежность; она обнимала его, покрывала поцелуями его голову, шею, руки.

And instantly Anna’s despairing jealousy changed to a despairing passion of tenderness. She put her arms round him, and covered with kisses his head, his neck, his hands.

Get short URL

Text alignment