Reading room | Лев Толстой | Анна Каренина | 📋 | 📖 | 🔀 | Russian ⇄ English

Chapter 18

Левин не мог спокойно смотреть на брата, не мог быть сам естествен и спокоен в его присутствии.

Levin could not look calmly at his brother; he could not himself be natural and calm in his presence.

Когда он входил к больному, глаза и внимание его бессознательно застилались, и он не видел и не различал подробностей положения брата.

When he went in to the sick man, his eyes and his attention were unconsciously dimmed, and he did not see and did not distinguish the details of his brother’s position.

Он слышал ужасный запах, видел грязь, беспорядок и мучительное положение и стоны и чувствовал, что помочь этому нельзя.

He smelt the awful odor, saw the dirt, disorder, and miserable condition, and heard the groans, and felt that nothing could be done to help.

Ему и в голову не приходило подумать, чтобы разобрать все подробности состояния больного, подумать о том, как лежало там, под одеялом, это тело, как, сгибаясь, уложены были эти исхудалые голени, кострецы, спина и нельзя ли как-нибудь лучше уложить их, сделать что-нибудь, чтобы было хоть не лучше, но менее дурно.

It never entered his head to analyze the details of the sick man’s situation, to consider how that body was lying under the quilt, how those emaciated legs and thighs and spine were lying huddled up, and whether they could not be made more comfortable, whether anything could not be done to make things, if not better, at least less bad.

Его мороз пробирал по спине, когда он начинал думать о всех этих подробностях.

It made his blood run cold when he began to think of all these details.

Он был убеждён несомненно, что ничего сделать нельзя ни для продления жизни, ни для облегчения страданий.

He was absolutely convinced that nothing could be done to prolong his brother’s life or to relieve his suffering.

Но сознание того, что он признает всякую помощь невозможною, чувствовалось больным и раздражало его.

But a sense of his regarding all aid as out of the question was felt by the sick man, and exasperated him.

И потому Левину было ещё тяжёлее.

And this made it still more painful for Levin.

Быть в комнате больного было для него мучительно, не быть ещё хуже.

To be in the sick-room was agony to him, not to be there still worse.

И он беспрестанно под разными предлогами выходил и опять входил, не в силах будучи оставаться одним.

And he was continually, on various pretexts, going out of the room, and coming in again, because he was unable to remain alone.

Но Кити думала, чувствовала и действовала совсем не так.

But Kitty thought, and felt, and acted quite differently.

При виде больного ей стало жалко его.

On seeing the sick man, she pitied him.

И жалость в её женской душе произвела совсем не то чувство ужаса и гадливости, которое она произвела в её муже, а потребность действовать, узнать все подробности его состояния и помочь им.

And pity in her womanly heart did not arouse at all that feeling of horror and loathing that it aroused in her husband, but a desire to act, to find out all the details of his state, and to remedy them.

И так как в ней не было ни малейшего сомнения, что она должна помочь ему, она не сомневалась и в том, что это можно, и тотчас же принялась за дело.

And since she had not the slightest doubt that it was her duty to help him, she had no doubt either that it was possible, and immediately set to work.

Те самые подробности, одна мысль о которых приводила её мужа в ужас, тотчас же обратили её внимание.

The very details, the mere thought of which reduced her husband to terror, immediately engaged her attention.

Она послала за доктором, послала в аптеку, заставила приехавшую с ней девушку и Марью Николаевну месть, стирать пыль, мыть, что-то сама обмывала, промывала, что-то подкладывала под одеяло.

She sent for the doctor, sent to the chemist’s, set the maid who had come with her and Marya Nikolaevna to sweep and dust and scrub; she herself washed up something, washed out something else, laid something under the quilt.

Что-то по её распоряжению вносили и уносили из комнаты больного.

Something was by her directions brought into the sick-room, something else was carried out.

Сама она несколько раз ходила в свой нумер, не обращая внимания на проходивших ей навстречу господ, доставала и приносила простыни, наволочки, полотенцы, рубашки.

She herself went several times to her room, regardless of the men she met in the corridor, got out and brought in sheets, pillow cases, towels, and shirts.

Лакей, подававший в общей зале обед инженерам, несколько раз с сердитым лицом приходил на её зов и не мог не исполнить её приказания, так как она с такою ласковою настоятельностью отдавала их, что никак нельзя было уйти от неё.

The waiter, who was busy with a party of engineers dining in the dining hall, came several times with an irate countenance in answer to her summons, and could not avoid carrying out her orders, as she gave them with such gracious insistence that there was no evading her.

Левин не одобрял этого всего;

Levin did not approve of all this;

он не верил, чтоб из этого вышла какая-нибудь польза для больного.

he did not believe it would be of any good to the patient.

Более же всего он боялся, чтобы больной не рассердился.

Above all, he feared the patient would be angry at it.

Но больной, хотя и, казалось, был равнодушен к этому, не сердился, а только стыдился, вообще же как будто интересовался тем, что она над ним делала.

But the sick man, though he seemed and was indifferent about it, was not angry, but only abashed, and on the whole as it were interested in what she was doing with him.

Вернувшись от доктора, к которому посылала его Кити, Левин, отворив дверь, застал больного в ту минуту, как ему по распоряжению Кити переменяли белье.

Coming back from the doctor to whom Kitty had sent him, Levin, on opening the door, came upon the sick man at the instant when, by Kitty’s directions, they were changing his linen.

Длинный белый остов спины с огромными выдающимися лопатками и торчащими ребрами и позвонками был обнажён, и Марья Николаевна с лакеем запутались в рукаве рубашки и не могли направить в него длинную висевшую руку.

The long white ridge of his spine, with the huge, prominent shoulder blades and jutting ribs and vertebrae, was bare, and Marya Nikolaevna and the waiter were struggling with the sleeve of the night shirt, and could not get the long, limp arm into it.

Кити, поспешно затворившая дверь за Левиным, не смотрела в ту сторону;

Kitty, hurriedly closing the door after Levin, was not looking that way;

но больной застонал, и она быстро направилась к нему.

but the sick man groaned, and she moved rapidly towards him.

–Скорее же, – сказала она.

“Make haste,” she said.

–Да не ходите, – проговорил сердито больной, – я сам…

“Oh, don’t you come,” said the sick man angrily. “I’ll do it my myself....”

–Что говорите? –

“What say?”

переспросила Марья Николаевна.

queried Marya Nikolaevna.

Но Кити расслышала и поняла, что ему совестно и неприятно было быть обнажённым при ней.

But Kitty heard and saw he was ashamed and uncomfortable at being naked before her.

–Я не смотрю, не смотрю! –

“I’m not looking, I’m not looking!”

сказала она, поправляя руку. –

she said, putting the arm in.

Марья Николаевна, а вы зайдите с той стороны, поправьте, – прибавила она.

“Marya Nikolaevna, you come this side, you do it,” she added.

–Поди, пожалуйста, у меня в маленьком мешочке сткляночку, – обратилась она к мужу, – знаешь, в боковом карманчике, принеси, пожалуйста, а покуда здесь уберут совсем.

“Please go for me, there’s a little bottle in my small bag,” she said, turning to her husband, “you know, in the side pocket; bring it, please, and meanwhile they’ll finish clearing up here.”

Вернувшись со стклянкой, Левин нашёл уже больного уложенным и все вокруг него совершенно изменённым.

Returning with the bottle, Levin found the sick man settled comfortably and everything about him completely changed.

Тяжёлый запах заменился запахом уксуса с духами, который, выставив губы и раздув румяные щеки, Кити прыскала в трубочку.

The heavy smell was replaced by the smell of aromatic vinegar, which Kitty with pouting lips and puffed-out, rosy cheeks was squirting through a little pipe.

Пыли нигде не было видно, под кроватью был ковер.

There was no dust visible anywhere, a rug was laid by the bedside.

На столе стояли аккуратно стклянки, графин и сложено было нужное белье и работа broderie anglaise Кити.

On the table stood medicine bottles and decanters tidily arranged, and the linen needed was folded up there, and Kitty’s broderie anglaise .

На другом столе, у кровати больного, было питье, свеча и порошки.

On the other table by the patient’s bed there were candles and drink and powders.

Сам больной, вымытый и причёсанный, лежал на чистых простынях, на высоко поднятых подушках, в чистой рубашке с белым воротником около неестественно тонкой шеи и с новым выражением надежды, не спуская глаз, смотрел на Кити.

The sick man himself, washed and combed, lay in clean sheets on high raised pillows, in a clean night-shirt with a white collar about his astoundingly thin neck, and with a new expression of hope looked fixedly at Kitty.

Привезённый Левиным и найденный в клубе доктор был не тот, который лечил Николая Левина и которым тот был недоволен.

The doctor brought by Levin, and found by him at the club, was not the one who had been attending Nikolay Levin, as the patient was dissatisfied with him.

Новый доктор достал трубочку и прослушал больного, покачал головой, прописал лекарство и с особенною подробностью объяснил сначала, как принимать лекарство, потом – какую соблюдать диету.

The new doctor took up a stethoscope and sounded the patient, shook his head, prescribed medicine, and with extreme minuteness explained first how to take the medicine and then what diet was to be kept to.

Он советовал яйца сырые или чуть сваренные и сельтерскую воду с парным молоком известной температуры.

He advised eggs, raw or hardly cooked, and seltzer water, with warm milk at a certain temperature.

Когда доктор уехал, больной что-то сказал брату;

When the doctor had gone away the sick man said something to his brother, of which Levin could distinguish only the last words: “Your Katya.”

но Левин расслышал только последние слова: «твоя Катя», по взгляду же, с которым он посмотрел на неё, Левин понял, что он хвалил её.

By the expression with which he gazed at her, Levin saw that he was praising her.

Он подозвал и Катю, как он звал её.

He called indeed to Katya, as he called her.

–Мне гораздо уж лучше, – сказал он. –

“I’m much better already,” he said.

Вот с вами я бы давно выздоровел.

“Why, with you I should have got well long ago.

Как хорошо! –

How nice it is!”

Он взял её руку и потянул её к своим губам, но, как бы боясь, что это ей неприятно будет, раздумал, выпустил и только погладил её.

he took her hand and drew it towards his lips, but as though afraid she would dislike it he changed his mind, let it go, and only stroked it.

Кити взяла эту руку обеими руками и пожала её.

Kitty took his hand in both hers and pressed it.

–Теперь переложите меня на левую сторону и идите спать, – проговорил он.

“Now turn me over on the left side and go to bed,” he said.

Никто не расслышал того, что он сказал, одна Кити поняла.

No one could make out what he said but Kitty; she alone understood.

Она понимала, потому что не переставая следила мыслью за тем, что ему нужно было.

She understood because she was all the while mentally keeping watch on what he needed.

–На другую сторону, – сказала она мужу, – он спит всегда на той.

“On the other side,” she said to her husband, “he always sleeps on that side.

Переложи его, неприятно звать слуг.

Turn him over, it’s so disagreeable calling the servants.

Я не могу.

I’m not strong enough.

А вы не можете? –

Can you?”

обратилась она к Марье Николаевне.

she said to Marya Nikolaevna.

–Я боюсь, – отвечала Марья Николаевна.

“I’m afraid not,” answered Marya Nikolaevna.

Как ни страшно было Левину обнять руками это страшное тело, взяться за те места под одеялом, про которые он хотел не знать, но, поддаваясь влиянию жены, Левин сделал своё решительное лицо, какое знала его жена, и, запустив руки, взялся, но, несмотря на свою силу, был поражён странною тяжестью этих измождённых членов.

Terrible as it was to Levin to put his arms round that terrible body, to take hold of that under the quilt, of which he preferred to know nothing, under his wife’s influence he made his resolute face that she knew so well, and putting his arms into the bed took hold of the body, but in spite of his own strength he was struck by the strange heaviness of those powerless limbs.

Пока он поворачивал его, чувствуя свою шею обнятою огромной исхудалой рукой, Кити быстро, неслышно перевернула подушку, подбила её и поправила голову больного и редкие его волоса, опять прилипшие на виске.

While he was turning him over, conscious of the huge emaciated arm about his neck, Kitty swiftly and noiselessly turned the pillow, beat it up and settled in it the sick man’s head, smoothing back his hair, which was sticking again to his moist brow.

Больной удержал в своей руке руку брата.

The sick man kept his brother’s hand in his own.

Левин чувствовал, что он хочет что-то сделать с его рукой и тянет её куда-то.

Levin felt that he meant to do something with his hand and was pulling it somewhere.

Левин отдавался, замирая. Да, он притянул её к своему рту и поцеловал.

Levin yielded with a sinking heart: yes, he drew it to his mouth and kissed it.

Левин затрясся от рыдания и, не в силах ничего выговорить, вышел из комнаты.

Levin, shaking with sobs and unable to articulate a word, went out of the room.

Get short URL

Text alignment