Sign in | English | Terms of Use
DictionaryForumContacts

Reading room | Лев Толстой | Анна Каренина | 📋 | 📖 | 🔀 | Russian ⇄ English
III
Chapter 3
Толпа народа, в особенности женщин, окружала освещённую для свадьбы церковь.
A crowd of people, principally women, was thronging round the church lighted up for the wedding.
Те, которые не успели проникнуть в средину, толпились около окон, толкаясь, споря и заглядывая сквозь решётки.
Those who had not succeeded in getting into the main entrance were crowding about the windows, pushing, wrangling, and peeping through the gratings.
Больше двадцати карет уже были расставлены жандармами вдоль по улице.
More than twenty carriages had already been drawn up in ranks along the street by the police.
Полицейский офицер, пренебрегая морозом, стоял у входа, сияя своим мундиром.
A police officer, regardless of the frost, stood at the entrance, gorgeous in his uniform.
Беспрестанно подъезжали ещё экипажи, и то дамы в цветах с поднятыми шлейфами, то мужчины, снимая кепи или чёрную шляпу, вступали в церковь.
More carriages were continually driving up, and ladies wearing flowers and carrying their trains, and men taking off their helmets or black hats kept walking into the church.
В самой церкви уже были зажжены обе люстры и все свечи у местных образов.
Inside the church both lusters were already lighted, and all the candles before the holy pictures.
Золотое сияние на красном фоне иконостаса, и золочёная резьба икон, и серебро паникадил и подсвечников, и плиты пола, и коврики, и хоругви вверху у клиросов, и ступеньки амвона, и старые почерневшие книги, и подрясники, и стихари – все было залито светом.
The gilt on the red ground of the holy picture-stand, and the gilt relief on the pictures, and the silver of the lusters and candlesticks, and the stones of the floor, and the rugs, and the banners above in the choir, and the steps of the altar, and the old blackened books, and the cassocks and surplices—all were flooded with light.
На правой стороне тёплой церкви, в толпе фраков и белых галстуков, мундиров и штофов, бархата, атласа, волос, цветов, обнажённых плеч и рук и высоких перчаток, шёл сдержанный и оживлённый говор, странно отдававшийся в высоком куполе.
On the right side of the warm church, in the crowd of frock coats and white ties, uniforms and broadcloth, velvet, satin, hair and flowers, bare shoulders and arms and long gloves, there was discreet but lively conversation that echoed strangely in the high cupola.
Каждый раз, как раздавался писк отворяемой двери, говор в толпе затихал, и все оглядывались, ожидая видеть входящих жениха и невесту.
Every time there was heard the creak of the opened door the conversation in the crowd died away, and everybody looked round expecting to see the bride and bridegroom come in.
Но дверь уже отворялась более чем десять раз, и каждый раз это был или запоздавший гость или гостья, присоединявшиеся к кружку званых, направо, или зрительница, обманувшая или умилостивившая полицейского офицера, присоединявшаяся к чужой толпе, налево.
But the door had opened more than ten times, and each time it was either a belated guest or guests, who joined the circle of the invited on the right, or a spectator, who had eluded or softened the police officer, and went to join the crowd of outsiders on the left.
И родные и посторонние уже прошли чрез все фазы ожидания.
Both the guests and the outside public had by now passed through all the phases of anticipation.
Сначала полагали, что жених с невестой сию минуту приедут, не приписывая никакого значения этому запозданию.
At first they imagined that the bride and bridegroom would arrive immediately, and attached no importance at all to their being late.
Потом стали чаще и чаще поглядывать на дверь, поговаривая о том, что не случилось ли чего-нибудь.
Then they began to look more and more often towards the door, and to talk of whether anything could have happened.
Потом это опоздание стало уже неловко, и родные и гости старались делать вид, что они не думают о женихе и заняты своим разговором.
Then the long delay began to be positively discomforting, and relations and guests tried to look as if they were not thinking of the bridegroom but were engrossed in conversation.
Протодьякон, как бы напоминая о ценности своего времени, нетерпеливо покашливал, заставляя дрожать стекла в окнах.
The head deacon, as though to remind them of the value of his time, coughed impatiently, making the window-panes quiver in their frames.
На клиросе слышны были то пробы голосов, то сморкание соскучившихся певчих.
In the choir the bored choristers could be heard trying their voices and blowing their noses.
Священник беспрестанно высылал то дьячка, то дьякона узнать, не приехал ли жених, и сам, в лиловой рясе и шитом поясе, чаще и чаще выходил к боковым дверям, ожидая жениха.
The priest was continually sending first the beadle and then the deacon to find out whether the bridegroom had not come, more and more often he went himself, in a lilac vestment and an embroidered sash, to the side door, expecting to see the bridegroom.
Наконец одна из дам, взглянув на часы, сказала: «Однако это странно!» –
At last one of the ladies, glancing at her watch, said, “It really is strange, though!”
и все гости пришли в беспокойство и стали громко выражать своё удивление и неудовольствие.
and all the guests became uneasy and began loudly expressing their wonder and dissatisfaction.
Один из шаферов поехал узнать, что случилось.
One of the bridegroom’s best men went to find out what had happened.
Кити в это время, давно уже совсем готовая, в белом платье, длинном вуале и венке померанцевых цветов, с посаженой матерью и сестрой Львовой стояла в зале щербацкого дома и смотрела в окно, тщетно ожидая уже более получаса известия от своего шафера о приезде жениха в церковь.
Kitty meanwhile had long ago been quite ready, and in her white dress and long veil and wreath of orange blossoms she was standing in the drawing-room of the Shtcherbatskys’ house with her sister, Madame Lvova, who was her bridal-mother. She was looking out of the window, and had been for over half an hour anxiously expecting to hear from the best man that her bridegroom was at the church.
Левин же между тем в панталонах, но без жилета и фрака ходил взад и вперёд по своему нумеру, беспрестанно высовываясь в дверь и оглядывая коридор.
Levin meanwhile, in his trousers, but without his coat and waistcoat, was walking to and fro in his room at the hotel, continually putting his head out of the door and looking up and down the corridor.
Но в коридоре не видно было того, кого он ожидал, и он, с отчаянием возвращаясь и взмахивая руками, относился к спокойно курившему Степану Аркадьичу.
But in the corridor there was no sign of the person he was looking for and he came back in despair, and frantically waving his hands addressed Stepan Arkadyevitch, who was smoking serenely.
–Был ли когда-нибудь человек в таком ужасном дурацком положении! –
“Was ever a man in such a fearful fool’s position?”
говорил он.
he said.
–Да, глупо, – подтвердил Степан Аркадьич, смягчительно улыбаясь. –
“Yes, it is stupid,” Stepan Arkadyevitch assented, smiling soothingly.
Но успокойся, сейчас привезут.
“But don’t worry, it’ll be brought directly.”
–Нет, как же! –
“No, what is to be done!”
со сдержанным бешенством говорил Левин. –
said Levin, with smothered fury.
И эти дурацкие открытые жилеты!
“And these fools of open waistcoats!
Невозможно! –
Out of the question!”
говорил он, глядя на измятый перед своей рубашки. –
he said, looking at the crumpled front of his shirt.
И что как вещи увезли уже на железную дорогу! –
“And what if the things have been taken on to the railway station!”
вскрикнул он с отчаянием.
he roared in desperation.
–Тогда мою наденешь.
“Then you must put on mine.”
–И давно бы так надо.
“I ought to have done so long ago, if at all.”
–Нехорошо быть смешным…
“It’s not nice to look ridiculous....
Погоди!
Wait a bit!
образуется.
it will come round .”
Дело было в том, что, когда Левин потребовал одеваться, Кузьма, старый слуга Левина, принёс фрак, жилет и все, что нужно было.
The point was that when Levin asked for his evening suit, Kouzma, his old servant, had brought him the coat, waistcoat, and everything that was wanted.
–А рубашка! –
“But the shirt!”
вскрикнул Левин.
cried Levin.
–Рубашка на вас, – с спокойной улыбкой ответил Кузьма.
“You’ve got a shirt on,” Kouzma answered, with a placid smile.
Рубашки чистой Кузьма не догадался оставить, и, получив приказанье все уложить и свезти к Щербацким, от которых в нынешний же вечер уезжали молодые, он так и сделал, уложив все, кроме фрачной пары.
Kouzma had not thought of leaving out a clean shirt, and on receiving instructions to pack up everything and send it round to the Shtcherbatskys’ house, from which the young people were to set out the same evening, he had done so, packing everything but the dress suit.
Рубашка, надетая с утра, была измята и невозможна с открытой модой жилетов.
The shirt worn since the morning was crumpled and out of the question with the fashionable open waistcoat.
Посылать к Щербацким было далеко.
It was a long way to send to the Shtcherbatskys’.
Послали купить рубашку.
They sent out to buy a shirt.
Лакей вернулся: все заперто – воскресенье.
The servant came back; everything was shut up—it was Sunday.
Послали к Степану Аркадьичу, привезли рубашку; она была невозможно широка и коротка.
They sent to Stepan Arkadyevitch’s and brought a shirt—it was impossibly wide and short.
Послали, наконец, к Щербацким разложить вещи.
They sent finally to the Shtcherbatskys’ to unpack the things.
Жениха ждали в церкви, а он, как запертый в клетке зверь, ходил по комнате, выглядывая в коридор и с ужасом и отчаянием вспоминая, что он наговорил Кити и что она может теперь думать.
The bridegroom was expected at the church while he was pacing up and down his room like a wild beast in a cage, peeping out into the corridor, and with horror and despair recalling what absurd things he had said to Kitty and what she might be thinking now.
Наконец виноватый Кузьма, насилу переводя дух, влетел в комнату с рубашкой.
At last the guilty Kouzma flew panting into the room with the shirt.
–Только застал.
“Only just in time.
Уж на ломового поднимали, – сказал Кузьма.
They were just lifting it into the van,” said Kouzma.
Через три минуты, не глядя на часы, чтобы не растравлять раны, Левин бегом бежал по коридору.
Three minutes later Levin ran full speed into the corridor, not looking at his watch for fear of aggravating his sufferings.
–Уж этим не поможешь, – говорил Степан Аркадьич с улыбкой, неторопливо поспешая за ним. –
“You won’t help matters like this,” said Stepan Arkadyevitch with a smile, hurrying with more deliberation after him.
Образуется, образуется … –
“It will come round, it will come round ...
говорю тебе.
I tell you.”
Ему несколько сверху виднелся её профиль, и по чуть заметному движению её губ и ресниц он знал, что она почувствовала его взгляд.
Looking down at her he saw her face in profile, and from the scarcely perceptible quiver of her lips and eyelashes he knew she was aware of his eyes upon her.
Она не оглянулась, но высокий сборчатый воротничок зашевелился, поднимаясь к её розовому маленькому уху.
She did not look round, but the high scalloped collar, that reached her little pink ear, trembled faintly.
Он видел, что вздох остановился в её груди и задрожала маленькая рука в высокой перчатке, державшая свечу.
He saw that a sigh was held back in her throat, and the little hand in the long glove shook as it held the candle.
Вся суета рубашки, опоздания, разговор с знакомыми, родными, их неудовольствие, его смешное положение – все вдруг исчезло, и ему стало радостно и страшно.
All the fuss of the shirt, of being late, all the talk of friends and relations, their annoyance, his ludicrous position—all suddenly passed away and he was filled with joy and dread.
Красивый рослый протодьякон в серебряном стихаре, со стоящими по сторонам расчесанными завитыми кудрями, бойко выступил вперёд и, привычным жестом приподняв на двух пальцах орарь, остановился против священника.
The handsome, stately head-deacon wearing a silver robe and his curly locks standing out at each side of his head, stepped smartly forward, and lifting his stole on two fingers, stood opposite the priest.
«Бла-го-сло-ви, вла-дыко!» – медленно один за другим, колебля волны воздуха, раздались торжественные звуки.
“Blessed be the name of the Lord,” the solemn syllables rang out slowly one after another, setting the air quivering with waves of sound.
«Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков», – смиренно и певуче ответил старичок священник, продолжая перебирать что-то на аналое.
“Blessed is the name of our God, from the beginning, is now, and ever shall be,” the little old priest answered in a submissive, piping voice, still fingering something at the lectern.
И, наполняя всю церковь от окон до сводов, стройно и широко поднялся, усилился, остановился на мгновение и тихо замер полный аккорд невидимого клира.
And the full chorus of the unseen choir rose up, filling the whole church, from the windows to the vaulted roof, with broad waves of melody. It grew stronger, rested for an instant, and slowly died away.
Молились, как и всегда, о свышнем мире и спасении, о синоде, о государе; молились и о ныне обручающихся рабе Божием Константине и Екатерине.
They prayed, as they always do, for peace from on high and for salvation, for the Holy Synod, and for the Tsar; they prayed, too, for the servants of God, Konstantin and Ekaterina, now plighting their troth.
«О еже ниспослатися им любве совершенней, мирней и помощи, Господу помолимся», – как бы дышала вся церковь голосом протодьякона.
“Vouchsafe to them love made perfect, peace and help, O Lord, we beseech Thee,” the whole church seemed to breathe with the voice of the head deacon.
Левин слушал слова, и они поражали его.
Levin heard the words, and they impressed him.
«Как они догадались, что помощи, именно помощи? –
“How did they guess that it is help, just help that one wants?”
думал он, вспоминая все свои недавние страхи и сомнения. –
he thought, recalling all his fears and doubts of late.
Что я знаю?
“What do I know?
Что я могу в этом страшном деле, – думал он, – без помощи?
what can I do in this fearful business,” he thought, “without help?
Именно помощи мне нужно теперь».
Yes, it is help I want now.”
Когда дьякон кончил ектенью, священник обратился к обручавшимся с книгой: «Боже вечный, расстоящияся собравый в соединение, – читал он кротким певучим голосом, – и союз любве положивый им неразрушимый; благословивый Исаака и Ревекку, наследники я Твоего обетования показавый: сам благослови и рабы Твоя сия, Константина, Екатерину, наставляя я на всякое дело благое.
When the deacon had finished the prayer for the Imperial family, the priest turned to the bridal pair with a book: “Eternal God, that joinest together in love them that were separate,” he read in a gentle, piping voice: “who hast ordained the union of holy wedlock that cannot be set asunder, Thou who didst bless Isaac and Rebecca and their descendants, according to Thy Holy Covenant; bless Thy servants, Konstantin and Ekaterina, leading them in the path of all good works.
Яко милостивый и человеколюбец Бог еси, и Тебе славу воссылаем, Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков». –
For gracious and merciful art Thou, our Lord, and glory be to Thee, the Father, the Son, and the Holy Ghost, now and ever shall be.”
«А-аминь», – опять разлился в воздухе невидимый хор.
“Amen!” the unseen choir sent rolling again upon the air.
«Расстоящияся собравый в соединение и союз любве положивый», – как глубокомысленны эти слова и как соответственны тому, что чувствуешь в эту минуту! –
“‘Joinest together in love them that were separate.’ What deep meaning in those words, and how they correspond with what one feels at this moment,” thought Levin.
думал Левин. – Чувствует ли она то же, что я?»
“Is she feeling the same as I?”
И, оглянувшись, он встретил её взгляд. И по выражению этого взгляда он заключил, что она понимала то же, что и он.
And looking round, he met her eyes, and from their expression he concluded that she was understanding it just as he was.
Но это было неправда; она совсем почти не понимала слов службы и даже не слушала их во время обручения.
But this was a mistake; she almost completely missed the meaning of the words of the service; she had not heard them, in fact.
Она не могла слушать и понимать их: так сильно было одно то чувство, которое наполняло её душу и все более и более усиливалось.
She could not listen to them and take them in, so strong was the one feeling that filled her breast and grew stronger and stronger.
Чувство это была радость полного совершения того, что уже полтора месяца совершилось в её душе и что в продолжение всех этих шести недель радовало и мучало её.
That feeling was joy at the completion of the process that for the last month and a half had been going on in her soul, and had during those six weeks been a joy and a torture to her.
В душе её в тот день, как она в своём коричневом платье в зале арбатского дома подошла к нему молча и отдалась ему, – в душе её в этот день и час совершился полный разрыв со всею прежнею жизнью, и началась совершенно другая, новая, совершенно неизвестная ей жизнь, в действительности же продолжалась старая.
On the day when in the drawing-room of the house in Arbaty Street she had gone up to him in her brown dress, and given herself to him without a word—on that day, at that hour, there took place in her heart a complete severance from all her old life, and a quite different, new, utterly strange life had begun for her, while the old life was actually going on as before.
Эти шесть недель были самое блаженное и самое мучительное для неё время.
Those six weeks had for her been a time of the utmost bliss and the utmost misery.
Вся жизнь её, все желания, надежды были сосредоточены на одном этом непонятном ещё для неё человеке, с которым связывало её какое-то ещё более непонятное, чем сам человек, то сближающее, то отталкивающее чувство, а вместе с тем она продолжала жить в условиях прежней жизни.
All her life, all her desires and hopes were concentrated on this one man, still uncomprehended by her, to whom she was bound by a feeling of alternate attraction and repulsion, even less comprehended than the man himself, and all the while she was going on living in the outward conditions of her old life.
Живя старою жизнью, она ужасалась на себя, на своё полное непреодолимое равнодушие ко всему своему прошедшему: к вещам, к привычкам, к людям, любившим и любящим её, к огорченной этим равнодушием матери, к милому, прежде больше всего на свете любимому нежному отцу.
Living the old life, she was horrified at herself, at her utter insurmountable callousness to all her own past, to things, to habits, to the people she had loved, who loved her—to her mother, who was wounded by her indifference, to her kind, tender father, till then dearer than all the world.
То она ужасалась на это равнодушие, то радовалась тому, что привело её к этому равнодушию.
At one moment she was horrified at this indifference, at another she rejoiced at what had brought her to this indifference.
Ни думать, ни желать она ничего не могла вне жизни с этим человеком; но этой новой жизни ещё не было, и она не могла себе даже представить её ясно.
She could not frame a thought, not a wish apart from life with this man; but this new life was not yet, and she could not even picture it clearly to herself.
Было одно ожидание – страх и радость нового и неизвестного.
There was only anticipation, the dread and joy of the new and the unknown.
И теперь вот-вот ожидание, и неизвестность, и раскаяние в отречении от прежней жизни – все кончится, и начнётся новое.
And now behold—anticipation and uncertainty and remorse at the abandonment of the old life—all was ending, and the new was beginning.
Это новое не могло быть не страшно по своей неизвестности; но страшно или не страшно – оно уже совершилось ещё шесть недель тому назад в её душе; теперь же только освящалось то, что давно уже сделалось в её душе.
This new life could not but have terrors for her inexperience; but, terrible or not, the change had been wrought six weeks before in her soul, and this was merely the final sanction of what had long been completed in her heart.
Повернувшись опять к аналою, священник с трудом поймал маленькое кольцо Кити и, потребовав руку Левина, надел на первый сустав его пальца.
Turning again to the lectern, the priest with some difficulty took Kitty’s little ring, and asking Levin for his hand, put it on the first joint of his finger.
«Обручается раб Божий Константин рабе Божией Екатерине».
“The servant of God, Konstantin, plights his troth to the servant of God, Ekaterina.”
И, надев большое кольцо на розовый, маленький, жалкий своею слабостью палец Кити, священник проговорил то же.
And putting his big ring on Kitty’s touchingly weak, pink little finger, the priest said the same thing.
Несколько раз обручаемые хотели догадаться, что надо сделать, и каждый раз ошибались, и священник шёпотом поправлял их.
And the bridal pair tried several times to understand what they had to do, and each time made some mistake and were corrected by the priest in a whisper.
Наконец, сделав, что нужно было, перекрестив их кольцами, он опять передал Кити большое, а Левину маленькое; опять они запутались и два раза передавали кольцо из руки в руку, и все-таки выходило не то, что требовалось.
At last, having duly performed the ceremony, having signed the rings with the cross, the priest handed Kitty the big ring, and Levin the little one. Again they were puzzled, and passed the rings from hand to hand, still without doing what was expected.
Долли, Чириков и Степан Аркадьич выступили вперёд поправить их.
Dolly, Tchirikov, and Stepan Arkadyevitch stepped forward to set them right.
Произошло замешательство, шёпот и улыбки, но торжественно-умилённое выражение на лицах обручаемых не изменилось; напротив, путаясь руками, они смотрели серьезнее и торжественнее, чем прежде, и улыбка, с которою Степан Аркадьич шепнул, чтобы теперь каждый надел своё кольцо, невольно замерла у него на губах. Ему чувствовалось, что всякая улыбка оскорбит их.
There was an interval of hesitation, whispering, and smiles; but the expression of solemn emotion on the faces of the betrothed pair did not change: on the contrary, in their perplexity over their hands they looked more grave and deeply moved than before, and the smile with which Stepan Arkadyevitch whispered to them that now they would each put on their own ring died away on his lips.
«Ты бо изначала создал еси мужеский пол и женский, – читал священник вслед за переменой колец, – и от Тебе сочетавается мужу жена, в помощь и в восприятие рода человеча.
He had a feeling that any smile would jar on them. “Thou who didst from the beginning create male and female,” the priest read after the exchange of rings, “from Thee woman was given to man to be a helpmeet to him, and for the procreation of children.
Сам убо, Господи Боже наш, пославый истину на наследие Твоё и обетование Твоё, на рабы Твоя отцы наша, в коемждо роде и роде, избранныя Твоя: призри на раба Твоего Константина и на рабу Твою Екатерину и утверди обручение их в вере, и единомыслии, и истине, и любви…»
O Lord, our God, who hast poured down the blessings of Thy Truth according to Thy Holy Covenant upon Thy chosen servants, our fathers, from generation to generation, bless Thy servants Konstantin and Ekaterina, and make their troth fast in faith, and union of hearts, and truth, and love....”
Левин чувствовал все более и более, что все его мысли о женитьбе, его мечты о том, как он устроит свою жизнь, – что все это было ребячество и что это что-то такое, чего он не понимал до сих пор и теперь ещё менее понимает, хотя это и совершается над ним; в груди его все выше и выше поднимались содрогания, и непокорные слезы выступали ему на глаза.
Levin felt more and more that all his ideas of marriage, all his dreams of how he would order his life, were mere childishness, and that it was something he had not understood hitherto, and now understood less than ever, though it was being performed upon him. The lump in his throat rose higher and higher, tears that would not be checked came into his eyes.
   

 

   

Get short URL
Text alignment