Reading room | Лев Толстой | Анна Каренина | 📋 | 📖 | 🔀 | Russian ⇄ English

Chapter 11

Все принимали участие в общем разговоре, кроме Кити и Левина.

Everyone took part in the conversation except Kitty and Levin.

Сначала, когда говорилось о влиянии, которое имеет один народ на другой, Левину невольно приходило в голову то, что он имел сказать по этому предмету;

At first, when they were talking of the influence that one people has on another, there rose to Levin’s mind what he had to say on the subject.

но мысли эти, прежде для него очень важные, как бы во сне мелькали в его голове и не имели для него теперь ни малейшего интереса.

But these ideas, once of such importance in his eyes, seemed to come into his brain as in a dream, and had now not the slightest interest for him.

Ему даже странно казалось, зачем они так стараются говорить о том, что никому не нужно.

It even struck him as strange that they should be so eager to talk of what was of no use to anyone.

Для Кити точно так же, казалось, должно бы быть интересно то, что они говорили о правах и образовании женщин.

Kitty, too, should, one would have supposed, have been interested in what they were saying of the rights and education of women.

Сколько раз она думала об этом, вспоминая о своей заграничной приятельнице Вареньке, о её тяжёлой зависимости, сколько раз думала про себя, что с ней самой будет, если она не выйдет замуж, и сколько раз спорила об этом с сестрою!

How often she had mused on the subject, thinking of her friend abroad, Varenka, of her painful state of dependence, how often she had wondered about herself what would become of her if she did not marry, and how often she had argued with her sister about it!

Но теперь это нисколько не интересовало её.

But it did not interest her at all.

У них шёл свой разговор с Левиным, и не разговор, а какое-то таинственное общение, которое с каждою минутой все ближе связывало их и производило в обоих чувство радостного страха пред тем неизвестным, в которое они вступали.

She and Levin had a conversation of their own, yet not a conversation, but some sort of mysterious communication, which brought them every moment nearer, and stirred in both a sense of glad terror before the unknown into which they were entering.

Сначала Левин, на вопрос Кити о том, как он мог видеть её прошлого года в карете, рассказал ей, как он шёл с покоса по большой дороге и встретил её.

At first Levin, in answer to Kitty’s question how he could have seen her last year in the carriage, told her how he had been coming home from the mowing along the highroad and had met her.

–Это было рано-рано утром.

“It was very, very early in the morning.

Вы, верно, только проснулись. Maman

You were probably only just awake.

ваша спала в своём уголке.

Your mother was asleep in the corner.

Чудное утро было.

It was an exquisite morning.

Я иду и думаю: кто это четверней в карете?

I was walking along wondering who it could be in a four-in-hand?

Славная четверка с бубенчиками, и на мгновенье вы мелькнули, и вижу я в окно – вы сидите вот так и обеими руками держите завязки чепчика и о чем-то ужасно задумались, – говорил он, улыбаясь. –

It was a splendid set of four horses with bells, and in a second you flashed by, and I saw you at the window—you were sitting like this, holding the strings of your cap in both hands, and thinking awfully deeply about something,” he said, smiling.

Как бы я желал знать, о чем вы тогда думали.

“How I should like to know what you were thinking about then!

О важном?

Something important?”

«Не была ли растрёпана?» –

“Wasn’t I dreadfully untidy?”

подумала она; но, увидав восторженную улыбку, которую вызывали в его воспоминании эти подробности, она почувствовала, что, напротив, впечатление, произведённое ею, было очень хорошее.

she wondered, but seeing the smile of ecstasy these reminiscences called up, she felt that the impression she had made had been very good.

Она покраснела и радостно засмеялась.

She blushed and laughed with delight;

–Право, не помню.

“Really I don’t remember.”

–Как хорошо смеётся Туровцын! –

“How nicely Turovtsin laughs!”

сказал Левин, любуясь на его влажные глаза и трясущееся тело.

said Levin, admiring his moist eyes and shaking chest.

–Вы давно его знаете? –

“Have you known him long?”

спросила Кити.

asked Kitty.

–Кто его не знает!

“Oh, everyone knows him!”

–И я вижу, что вы думаете, что он дурной человек?

“And I see you think he’s a horrid man?”

–Не дурной, а ничтожный.

“Not horrid, but nothing in him.”

–И неправда!

“Oh, you’re wrong!

И поскорей не думайте больше так! –

And you must give up thinking so directly!”

сказала Кити. –

said Kitty.

Я тоже была о нем очень низкого мнения, но это, это – премилый и удивительно добрый человек.

“I used to have a very poor opinion of him too, but he, he’s an awfully nice and wonderfully good-hearted man.

Сердце у него золотое.

He has a heart of gold.”

–Как это вы могли узнать его сердце?

“How could you find out what sort of heart he has?”

–Мы с ним большие друзья.

“We are great friends.

Я очень хорошо знаю его.

I know him very well.

Прошлую зиму, вскоре после того…

Last winter, soon after ...

как вы у нас были, – сказала она с виноватою и вместе доверчивою улыбкой, – у Долли дети все были в скарлатине, и он зашёл к ней как-то.

you came to see us,” she said, with a guilty and at the same time confiding smile, “all Dolly’s children had scarlet fever, and he happened to come and see her.

И можете себе представить, – говорила она шёпотом, – ему так жалко стало её, что он остался и стал помогать ей ходить за детьми.

And only fancy,” she said in a whisper, “he felt so sorry for her that he stayed and began to help her look after the children.

Да, и три недели прожил у них в доме и как нянька ходил за детьми.

Yes, and for three weeks he stopped with them, and looked after the children like a nurse.”

–Я рассказываю Константину Дмитричу про Туровцына в скарлатине, – сказала она, перегнувшись к сестре.

“I am telling Konstantin Dmitrievitch about Turovtsin in the scarlet fever,” she said, bending over to her sister.

–Да, удивительно, прелесть! –

“Yes, it was wonderful, noble!”

сказала Долли, взглядывая на Туровцына, чувствовавшего, что говорили о нем, и кротко улыбаясь ему.

said Dolly, glancing towards Turovtsin, who had become aware they were talking of him, and smiling gently to him.

Левин ещё раз взглянул на Туровцына и удивился, как он прежде не понимал всей прелести этого человека.

Levin glanced once more at Turovtsin, and wondered how it was he had not realized all this man’s goodness before.

–Виноват, виноват, и никогда не буду больше дурно думать о людях! –

“I’m sorry, I’m sorry, and I’ll never think ill of people again!”

весело сказал он, искренно высказывая то, что он теперь чувствовал.

he said gaily, genuinely expressing what he felt at the moment.

– Она презрела свои обязанности и изменила своему мужу.

“She has forsaken her duty, and deceived her husband.

Вот что она сделала, – сказал он.

That’s what she has done,” said he.

– Нет, нет, не может быть!

“No, no, it can’t be!

Нет, ради Бога, вы ошиблись! – говорила Долли, дотрагиваясь руками до висков и закрывая глаза.

No, for God’s sake, you are mistaken,” said Dolly, putting her hands to her temples and closing her eyes.

Алексей Александрович холодно улыбнулся одними губами, желая показать ей и самому себе твёрдость своего убеждения; но эта горячая защита, хотя и не колебала его, растравляла его рану.

Alexey Alexandrovitch smiled coldly, with his lips alone, meaning to signify to her and to himself the firmness of his conviction; but this warm defense, though it could not shake him, reopened his wound.

Он заговорил с бóльшим оживлением.

He began to speak with greater heat.

– Весьма трудно ошибаться, когда жена сама объявляет о том мужу. Объявляет, что восемь лет жизни и сын – что все это ошибка и что она хочет жить сначала, – сказал он сердито, сопя носом.

“It is extremely difficult to be mistaken when a wife herself informs her husband of the fact—informs him that eight years of her life, and a son, all that’s a mistake, and that she wants to begin life again,” he said angrily, with a snort.

– Анна и порок – я не могу соединить, не могу верить этому.

“Anna and sin—I cannot connect them, I cannot believe it!”

– Дарья Александровна! – сказал он, теперь прямо взглянув в доброе взволнованное лицо Долли и чувствуя, что язык его невольно развязывается. – Как бы я дорого дал, чтобы сомнение ещё было возможно.

“Darya Alexandrovna,” he said, now looking straight into Dolly’s kindly, troubled face, and feeling that his tongue was being loosened in spite of himself, “I would give a great deal for doubt to be still possible.

Когда я сомневался, мне было тяжело, но легче, чем теперь.

When I doubted, I was miserable, but it was better than now.

Когда я сомневался, то была надежда; но теперь нет надежды, и я все-таки сомневаюсь во всем.

When I doubted, I had hope; but now there is no hope, and still I doubt of everything.

Я сомневаюсь во всем, я ненавижу сына, я иногда не верю, что это мой сын.

I am in such doubt of everything that I even hate my son, and sometimes do not believe he is my son.

Я очень несчастлив.

I am very unhappy.”

Ему не нужно было говорить этого.

He had no need to say that.

Дарья Александровна поняла это, как только он взглянул ей в лицо; и ей стало жалко его, и вера в невинность её друга поколебалась в ней.

Darya Alexandrovna had seen that as soon as he glanced into her face; and she felt sorry for him, and her faith in the innocence of her friend began to totter.

– Ах! это ужасно, ужасно!

“Oh, this is awful, awful!

Но неужели это правда, что вы решились на развод?

But can it be true that you are resolved on a divorce?”

– Я решился на последнюю меру.

“I am resolved on extreme measures.

Мне больше нечего делать.

There is nothing else for me to do.”

– Нечего делать, нечего делать… –

“Nothing else to do, nothing else to do....”

проговорила она со слезами на глазах. –

she replied, with tears in her eyes.

Нет, не нечего делать! –

“Oh no, don’t say nothing else to do!”

сказала она.

she said.

– То-то и ужасно в этом роде горя, что нельзя, как во всяком другом – в потере, в смерти, нести крест, а тут нужно действовать, – сказал он, как будто угадывая её мысль. –

“What is horrible in a trouble of this kind is that one cannot, as in any other—in loss, in death—bear one’s trouble in peace, but that one must act,” said he, as though guessing her thought.

Нужно выйти из того унизительного положения, в которое вы поставлены: нельзя жить втроём.

“One must get out of the humiliating position in which one is placed; one can’t live à trois .”

– Я понимаю, я очень понимаю это, – сказала Долли и опустила голову.

“I understand, I quite understand that,” said Dolly, and her head sank.

Она помолчала, думая о себе, о своём семейном горе, и вдруг энергическим жестом подняла голову и умоляющим жестом сложила руки. –

She was silent for a little, thinking of herself, of her own grief in her family, and all at once, with an impulsive movement, she raised her head and clasped her hands with an imploring gesture.

Но постойте!

“But wait a little!

Вы христианин.

You are a Christian.

Подумайте о ней!

Think of her!

Что с ней будет, если вы бросите её?

What will become of her, if you cast her off?”

– Я думал, Дарья Александровна, и много думал, – говорил Алексей Александрович.

“I have thought, Darya Alexandrovna, I have thought a great deal,” said Alexey Alexandrovitch.

Лицо его покраснело пятнами, и мутные глаза глядели прямо на неё.

His face turned red in patches, and his dim eyes looked straight before him.

Дарья Александровна теперь всею душой уже жалела его. –

Darya Alexandrovna at that moment pitied him with all her heart.

Я это самое сделал после того, как мне объявлен был ею же самой мой позор; я оставил все по-старому.

“That was what I did indeed when she herself made known to me my humiliation; I left everything as of old.

Я дал возможность исправления, я старался спасти её.

I gave her a chance to reform, I tried to save her.

И что же?

And with what result?

Она не исполнила самого лёгкого требования – соблюдения приличий, – говорил он, разгорячаясь. –

She would not regard the slightest request—that she should observe decorum,” he said, getting heated.

Спасать можно человека, который не хочет погибать; но если натура вся так испорчена, развращена, что самая погибель кажется ей спасением, то что же делать?

“One may save anyone who does not want to be ruined; but if the whole nature is so corrupt, so depraved, that ruin itself seems to be her salvation, what’s to be done?”

– Все, только не развод! –

“Anything, only not divorce!”

отвечала Дарья Александровна.

answered Darya Alexandrovna

– Но что же все?

“But what is anything?”

– Нет, это ужасно.

“No, it is awful!

Она будет ничьей женой, она погибнет!

She will be no one’s wife, she will be lost!”

– Что же я могу сделать? –

“What can I do?”

подняв плечи и брови, сказал Алексей Александрович.

said Alexey Alexandrovitch, raising his shoulders and his eyebrows.

Воспоминание о последнем проступке жены так раздражило его, что он опять стал холоден, как и при начале разговора. –

The recollection of his wife’s last act had so incensed him that he had become frigid, as at the beginning of the conversation.

Я очень вас благодарю за ваше участие, но мне пора, – сказал он, вставая.

“I am very grateful for your sympathy, but I must be going,” he said, getting up.

– Нет, постойте!

“No, wait a minute.

Вы не должны погубить её.

You must not ruin her.

Постойте, я вам скажу про себя.

Wait a little; I will tell you about myself.

Я вышла замуж. Муж обманывал меня; в злобе, ревности я хотела все бросить, я хотела сама…

I was married, and my husband deceived me; in anger and jealousy, I would have thrown up everything, I would myself....

Но я опомнилась; и кто же?

But I came to myself again; and who did it?

Анна спасла меня.

Anna saved me.

И вот я живу.

And here I am living on.

Дети растут, муж возвращается в семью и чувствует свою неправоту, делается чище, лучше, и я живу…

The children are growing up, my husband has come back to his family, and feels his fault, is growing purer, better, and I live on....

Я простила, и вы должны простить!

I have forgiven it, and you ought to forgive!”

Алексей Александрович слушал её, но слова её уже не действовали на него.

Alexey Alexandrovitch heard her, but her words had no effect on him now.

В душе его опять поднялась вся злоба того дня, когда он решился на развод.

All the hatred of that day when he had resolved on a divorce had sprung up again in his soul.

Он отряхнулся и заговорил пронзительным, громким голосом:

He shook himself, and said in a shrill, loud voice:

– Простить я не могу, и не хочу, и считаю несправедливым.

“Forgive I cannot, and do not wish to, and I regard it as wrong.

Я для этой женщины сделал все, и она затоптала все в грязь, которая ей свойственна.

I have done everything for this woman, and she has trodden it all in the mud to which she is akin.

Я не злой человек, я никогда никого не ненавидел, но её я ненавижу всеми силами души и не могу даже простить её, потому что слишком ненавижу за все то зло, которое она сделала мне! –

I am not a spiteful man, I have never hated anyone, but I hate her with my whole soul, and I cannot even forgive her, because I hate her too much for all the wrong she has done me!”

проговорил он со слезами злобы в голосе.

he said, with tones of hatred in his voice.

– Любите ненавидящих вас… –

“Love those that hate you....”

стыдливо прошептала Дарья Александровна.

Darya Alexandrovna whispered timorously.

Алексей Александрович презрительно усмехнулся.

Alexey Alexandrovitch smiled contemptuously.

Это он давно знал, но это не могло быть приложимо к его случаю.

That he knew long ago, but it could not be applied to his case.

– Любите ненавидящих вас, а любить тех, кого ненавидишь, нельзя.

“Love those that hate you, but to love those one hates is impossible.