Reading room | Mark Twain | The Adventures of Tom Sawyer | 📋 | 📖 | 🔀 | English ⇄ Russian

CHAPTER XXXV	Глава XXXV
THE reader may rest satisfied that Tom’s and Huck’s windfall made a mighty stir in the poor little village of St. Petersburg. So vast a sum, all in actual cash, seemed next to incredible. It was talked about, gloated over, glorified, until the reason of many of the citizens tottered under the strain of the unhealthy excitement. Every “haunted” house in St. Petersburg and the neighboring villages was dissected, plank by plank, and its foundations dug up and ransacked for hidden treasure—and not by boys, but men—pretty grave, unromantic men, too, some of them. Wherever Tom and Huck appeared they were courted, admired, stared at. The boys were not able to remember that their remarks had possessed weight before; but now their sayings were treasured and repeated; everything they did seemed somehow to be regarded as remarkable; they had evidently lost the power of doing and saying commonplace things; moreover, their past history was raked up and discovered to bear marks of conspicuous originality. The village paper published biographical sketches of the boys.	БЛАГОВОСПИТАННЫЙ ГЕК ВСТУПАЕТ В РАЗБОЙНИЧЬЮ ШАЙКУ Читатель без труда поймёт, что неожиданное богатство, доставшееся Тому и Геку, вызвало большой переполох в убогом городишке Санкт-Петербурге. Такая громадная сумма, да ещё золотом, — это было похоже на чудо. О находке столько толковали, на неё глядели с такой жадностью и так громко восхищались ею, что многие граждане прямо-таки спятили от пережитых потрясений. В Санкт-Петербурге и окрестных городишках каждый дом с привидениями был разобран по брёвнышку, доска за доской. В каждом таком доме разворотили фундамент, отыскивая зарытые клады, — и не мальчики, а взрослые мужчины, люди степенные, совсем не мечтатели. Где бы не появились Том с Геком, за ними ухаживали, ими восхищались, на них таращили глаза, как на диво. Мальчики были не в силах припомнить, чтобы когда-нибудь в прежнее время их словам придавали хоть малейшее значение, а теперь всякое их словечко подхватывалось и повторялось на все лады, как премудрость. В каждом их поступке видели что-то замечательное. Они как будто совсем потеряли способность действовать и говорить, как обыкновенные мальчики. Люди стали рыться в их прошлой жизни и обнаружили, что они обладают талантами, ставящими их выше заурядных детей. Местная газетка напечатала их биографии.
The Widow Douglas put Huck’s money out at six per cent., and Judge Thatcher did the same with Tom’s at Aunt Polly’s request. Each lad had an income, now, that was simply prodigious—a dollar for every weekday in the year and half of the Sundays. It was just what the minister got—no, it was what he was promised—he generally couldn’t collect it. A dollar and a quarter a week would board, lodge, and school a boy in those old simple days—and clothe him and wash him, too, for that matter.	Вдова Дуглас положила деньги Гека в банк из шести процентов годовых, а судья Тэчер, по просьбе тёти Полли, поступил точно так же с деньгами Тома. Теперь у каждого мальчика был огромный доход: по доллару каждый день и даже в воскресенье полдоллара — ровно столько, сколько получал священник, вернее — сколько ему было обещано, потому что на самом деле ему никогда не удавалось собрать эту сумму со своих прихожан. В то доброе старое время стол и квартира для мальчика стоили всего лишь доллар с четвертью за целую неделю, включая сюда расходы на ученье, на одежду, на стирку и прочее.
Judge Thatcher had conceived a great opinion of Tom. He said that no commonplace boy would ever have got his daughter out of the cave. When Becky told her father, in strict confidence, how Tom had taken her whipping at school, the Judge was visibly moved; and when she pleaded grace for the mighty lie which Tom had told in order to shift that whipping from her shoulders to his own, the Judge said with a fine outburst that it was a noble, a generous, a magnanimous lie—a lie that was worthy to hold up its head and march down through history breast to breast with George Washington’s lauded Truth about the hatchet! Becky thought her father had never looked so tall and so superb as when he walked the floor and stamped his foot and said that. She went straight off and told Tom about it.	Судья Тэчер проникся большим уважением к Тому. Он говорил, что обыкновенному мальчику никогда не удалось бы вывести его дочь из пещеры. Когда Бекки по секрету рассказала отцу, как Том спас её от розги, приняв на себя её вину, судья был заметно тронут. Когда же она стала просить, чтобы отец не судил Тома строго за ужасную ложь, благодаря которой розга досталась ему, а не ей, судья в порыве восторга объявил, что то была самоотверженная, благородная, великодушная ложь, ложь, которая достойна того, чтобы высоко поднять голову и шагать плечом к плечу с прославленной Правдой Джорджа Вашингтона — той Правдой, которую он сказал про топор. Бекки тогда же подумала, что никогда ещё отец не был таким величавым и важным, как в ту минуту, когда, шагая по комнате, он топнул ногой и произнёс эти чудесные слова. Она сейчас же побежала к Тому и рассказала ему всё.
Judge Thatcher hoped to see Tom a great lawyer or a great soldier some day. He said he meant to look to it that Tom should be admitted to the National Military Academy and afterward trained in the best law school in the country, in order that he might be ready for either career or both.	Судья Тэчер утверждал, что из Тома со временем выйдет либо великий полководец, либо великий юрист. Он говорил, что похлопочет о том, чтобы мальчика приняли в Национальную военную академию; затем пусть он прослушает курс юридических наук в лучшем учебном заведении страны и таким образом подготовится к любой из этих профессий, а быть может, к обеим сразу.
Huck Finn’s wealth and the fact that he was now under the Widow Douglas’ protection introduced him into society—no, dragged him into it, hurled him into it—and his sufferings were almost more than he could bear. The widow’s servants kept him clean and neat, combed and brushed, and they bedded him nightly in unsympathetic sheets that had not one little spot or stain which he could press to his heart and know for a friend. He had to eat with a knife and fork; he had to use napkin, cup, and plate; he had to learn his book, he had to go to church; he had to talk so properly that speech was become insipid in his mouth; whithersoever he turned, the bars and shackles of civilization shut him in and bound him hand and foot.	Богатство, доставшееся Геку Финну, и покровительство вдовы Дуглас ввели Гека в светское общество — вернее, втянули туда, втиснули насильно, и Гек невыносимо страдал. Слуги вдовы умывали его, чистили ему платье, причёсывали его гребнем и щёткой, каждую ночь укладывали его на отвратительно чистые простыни, где не было ни единого грязного пятнышка, которое он мог бы прижать к своему сердцу, как лучшего друга. Ему приходилось есть при помощи ножа и вилки; приходилось — пользоваться салфетками, тарелками, чашками; приходилось учиться по книжке; приходилось посещать церковь; приходилось разговаривать так благопристойно и чинно, что слова стали казаться ему очень невкусными; куда бы он ни повернулся, оковы и барьеры цивилизации держали его в плену. Он чувствовал себя связанным по рукам и ногам.
He bravely bore his miseries three weeks, and then one day turned up missing. For forty-eight hours the widow hunted for him everywhere in great distress. The public were profoundly concerned; they searched high and low, they dragged the river for his body. Early the third morning Tom Sawyer wisely went poking among some old empty hogsheads down behind the abandoned slaughter-house, and in one of them he found the refugee. Huck had slept there; he had just breakfasted upon some stolen odds and ends of food, and was lying off, now, in comfort, with his pipe. He was unkempt, uncombed, and clad in the same old ruin of rags that had made him picturesque in the days when he was free and happy. Tom routed him out, told him the trouble he had been causing, and urged him to go home. Huck’s face lost its tranquil content, and took a melancholy cast. He said:	Три недели он мужественно терпел эти муки, но наконец не выдержал и в один прекрасный день исчез. Миссис Дуглас в великой тревоге двое суток искала его повсюду. Его искали во всех закоулках, обшарили реку, надеясь выудить его мёртвое тело. Наконец на третьи сутки рано утром Тому Сойеру пришла мудрая мысль обследовать пустые бочки за покинутой бойней, и в одной из них он нашёл беглеца. Гек только что проснулся, позавтракал объедками, которые ему удалось где-то подцепить, и теперь блаженствовал с трубкой в зубах. Он был немыт, нечёсан и одет в своё прежнее ветхое рубище, которое делало его таким живописным в те дни, когда он был ещё свободен и счастлив. Том вытащил его из бочки, рассказал ему, сколько причинил он хлопот, и потребовал, чтобы он воротился домой. Лицо Гека сразу утратило выражение спокойного счастья и сделалось очень печальным. —Брось этот разговор! —
“Don’t talk about it, Tom. I’ve tried it, and it don’t work; it don’t work, Tom. It ain’t for me; I ain’t used to it. The widder’s good to me, and friendly; but I can’t stand them ways. She makes me get up just at the same time every morning; she makes me wash, they comb me all to thunder; she won’t let me sleep in the woodshed; I got to wear them blamed clothes that just smothers me, Tom; they don’t seem to any air git through ’em, somehow; and they’re so rotten nice that I can’t set down, nor lay down, nor roll around anywher’s; I hain’t slid on a cellar-door for—well, it ’pears to be years; I got to go to church and sweat and sweat—I hate them ornery sermons! I can’t ketch a fly in there, I can’t chaw. I got to wear shoes all Sunday. The widder eats by a bell; she goes to bed by a bell; she gits up by a bell—everything’s so awful reg’lar a body can’t stand it.”	оказал он. — Ведь я пробовал, да ничего не выходит! Не для меня это всё… Не привык я. Вдова добрая, обращается со мной хорошо, но не вынести мне этих порядков! Изволь каждое утро вставать в один и тот же час; хочешь не хочешь, ступай умываться; потом тебе зверски царапают голову гребнем; она не позволяет мне спать в дровяном сарае. А эта проклятая одёжа! Она меня душит, Том. Как будто и воздух сквозь неё не проходит, и такая она — чёрт бы её побрал! — франтовская: ни сесть, ни лечь, ни на земле поваляться. А с погребов я не скатывался вот уже целую вечность. Потом иди в церковь, сиди там и хлопай ушами — ненавижу нудные проповеди! — даже мух нельзя в церкви ловить, даже табаку нельзя пожевать. И всё воскресенье носи башмаки, а снимать их не смей. Вдова и ест по звонку, и ложится в постель по звонку, и встаёт по звонку… И такие ужасные порядки во всём — никакому человеку не вытерпеть.
“Well, everybody does that way, Huck.”	—Да ведь все так живут, Гек.
“Tom, it don’t make no difference. I ain’t everybody, and I can’t stand it. It’s awful to be tied up so. And grub comes too easy—I don’t take no interest in vittles, that way. I got to ask to go a-fishing; I got to ask to go in a-swimming—dern’d if I hain’t got to ask to do everything. Well, I’d got to talk so nice it wasn’t no comfort—I’d got to go up in the attic and rip out awhile, every day, to git a taste in my mouth, or I’d a died, Tom. The widder wouldn’t let me smoke; she wouldn’t let me yell, she wouldn’t let me gape, nor stretch, nor scratch, before folks—” Then with a spasm of special irritation and injury—“And dad fetch it, she prayed all the time! I never see such a woman! I had to shove, Tom—I just had to. And besides, that school’s going to open, and I’d a had to go to it—well, I wouldn’t stand that , Tom. Looky-here, Tom, being rich ain’t what it’s cracked up to be. It’s just worry and worry, and sweat and sweat, and a-wishing you was dead all the time. Now these clothes suits me, and this bar’l suits me, and I ain’t ever going to shake ’em any more. Tom, I wouldn’t ever got into all this trouble if it hadn’t ’a’ ben for that money; now you just take my sheer of it along with your’n, and gimme a ten-center sometimes—not many times, becuz I don’t give a dern for a thing ’thout it’s tollable hard to git—and you go and beg off for me with the widder.”	—Ах, Том, какое мне до этого дело! Я — не все, мне это невтерпёж. Связан по рукам и ногам — прямо смерть. А еда там даётся мне слишком легко — даже нет интереса набивать ею брюхо. А захочется рыбку поудить — проси позволения; поплавать — проси позволения. Кажется, скоро и дохнуть без спросу нельзя будет. Потом, изволь выражаться так вежливо, что и говорить пропадает охота. Я и так уже убегаю каждый день на чердак — выругаться хорошенько, чтобы отвести душу, — не то я бы помер, ей-богу! Вдова не позволяет курить, не позволяет кричать, нельзя ни зевать, ни потягиваться, и почёсываться не смей… — Тут он выкрикнул с особой обидой и болью: — И всё время она молится, Том! Молится — чтоб ей пусто было! — с утра до вечера. Никогда не видал такой женщины!.. Я не мог не удрать от неё… да, я иначе не мог. К тому же скоро откроется школа, мне пришлось бы ходить и туда, а этого я прямо не выдержу! Оказывается, Том, быть богатым вовсе не такое весёлое дело. Богатство — тоска и забота, тоска и забота… Только и думаешь, как бы скорей околеть. А вот эта рвань — она по мне, и эта бочка — по мне, и я с ними век не расстанусь. Том, ни за что не стряслась бы надо мною такая беда, если б не эти проклятые деньги! И возьми ты мою долю себе и пользуйся ею как хочешь, а мне выдавай центов по десять — и то не часто, потому что я терпеть не могу даровщинки. Только то и приятно, что трудно достать. И поди попроси хорошенько вдову, чтоб она оставила меня в покое.
“Oh, Huck, you know I can’t do that. ’ ’Tain’t fair; and besides if you’ll try this thing just a while longer you’ll come to like it.”	—Гек, ты же знаешь, что денег твоих я не возьму… Это было бы нечестно… И к тому же, если ты ещё немного потерпишь, вот увидишь сам — тебе эта жизнь понравится.
“Like it! Yes—the way I’d like a hot stove if I was to set on it long enough. No, Tom, I won’t be rich, and I won’t live in them cussed smothery houses. I like the woods, and the river, and hogsheads, and I’ll stick to ’em, too. Blame it all! just as we’d got guns, and a cave, and all just fixed to rob, here this dern foolishness has got to come up and spile it all!”	—Понравится? Понравится мне сидеть на раскалённой плите, если я посижу на ней подольше?.. Нет, Том, не хочу быть богатым, не желаю жить в гнусных и душных домах! Я люблю этот лес, эту реку, эти бочки — от них я никуда не уйду. Ведь чёрт бы его побрал! — как раз теперь, когда у нас есть пещера, и ружья, и всё, что надо для того, чтоб разбойничать, нужно же было подвернуться этим дурацким деньгам и всё испортить!
Tom saw his opportunity—	Том поспешил воспользоваться удобным случаем:
“Lookyhere, Huck, being rich ain’t going to keep me back from turning robber.”	—Послушай-ка, Гек, никакое богатство не помешает мне уйти в разбойники.
“No! Oh, good-licks; are you in real dead-wood earnest, Tom?”	—Да что ты говоришь! Ей-богу, правда?
“Just as dead earnest as I’m sitting here. But Huck, we can’t let you into the gang if you ain’t respectable, you know.”	—Такая же правда, как то, что я сижу здесь. Но тебя нельзя будет принять в шайку, Гек, если ты останешься таким оборванцем.
Huck’s joy was quenched.	Радость Гека мгновенно угасла.
“Can’t let me in, Tom? Didn’t you let me go for a pirate?”	—Нельзя будет принять меня в шайку разбойников? Принял же ты меня в шайку пиратов!
“Yes, but that’s different. A robber is more high-toned than what a pirate is—as a general thing. In most countries they’re awful high up in the nobility—dukes and such.”	—Да, но то совсем другое дело. Разбойники — не чета пиратам. Почти во всех странах разбойники принадлежат к самому высшему обществу — всё больше графы да герцоги.
“Now, Tom, hain’t you always ben friendly to me? You wouldn’t shet me out, would you, Tom? You wouldn’t do that, now, would you, Tom?”	—Но послушай, Том! Ты всегда был мне другом: ты примешь меня в шайку, ведь правда, Том? Примешь? Правда?
“Huck, I wouldn’t want to, and I don’t want to—but what would people say? Why, they’d say, ‘Mph! Tom Sawyer’s Gang! pretty low characters in it!’ They’d mean you, Huck. You wouldn’t like that, and I wouldn’t.”	—Гек, я-то, конечно, принял бы, но что скажут люди? Они скажут: «Шайка Тома Сойера! Брр! Шайка, подумаешь! Какие-то оборванцы!» Оборванец — это они будут говорить про тебя. Тебе небось это будет не очень приятно — и мне, конечно, тоже.
Huck was silent for some time, engaged in a mental struggle. Finally he said:	Гек с минуту молчал: в душе у него происходила борьба. —Хорошо, — сказал он наконец. —
“Well, I’ll go back to the widder for a month and tackle it and see if I can come to stand it, if you’ll let me b’long to the gang, Tom.”	Я снова вернусь к вдове Дуглас и постараюсь прожить у неё… ну, хоть месяц. Авось и привыкну. Только ты уж возьми меня в шайку, Том!
“All right, Huck, it’s a whiz! Come along, old chap, and I’ll ask the widow to let up on you a little, Huck.”	—Ладно, Гек, по рукам! Пойдём, старина, и я упрошу вдову, чтобы она не слишком прижимала тебя.
“Will you, Tom—now will you? That’s good. If she’ll let up on some of the roughest things, I’ll smoke private and cuss private, and crowd through or bust. When you going to start the gang and turn robbers?”	—Правда упросишь, Том? Правда?.. Вот хорошо! Если она не будет притеснять меня в главном, я буду курить потихоньку и ругаться тоже потихоньку и как-нибудь перетерплю… Когда же ты соберёшь свою шайку и начнёшь заниматься разбоем?
“Oh, right off. We’ll get the boys together and have the initiation tonight, maybe.”	—Скоро. Мы, может быть, сегодня же вечером соберёмся все вместе и устроим посвящение.
“Have the which?”	—Устроим что?
“Have the initiation.”	—Посвящение.
“What’s that?”	—Это ещё что за штука?
“It’s to swear to stand by one another, and never tell the gang’s secrets, even if you’re chopped all to flinders, and kill anybody and all his family that hurts one of the gang.”	—Это значит, что мы все поклянёмся стоять друг за дружку и никогда не выдавать секретов шайки, даже если нас будут резать на куски; что мы убьём всякого, кто обидит кого-нибудь из нашей шайки, и не только его, но и всех его родичей.
“That’s gay—that’s mighty gay, Tom, I tell you.”	—Вот это здорово, Том!
“Well, I bet it is. And all that swearing’s got to be done at midnight, in the lonesomest, awfulest place you can find—a ha’nted house is the best, but they’re all ripped up now.”	—Ещё бы не здорово! А клятву нужно приносить непременно в полночь, в самом глухом, в самом страшном месте, какое только можно отыскать. Лучше всего в доме, где водится нечистая сила. Впрочем, нынче все такие дома разворочены…
“Well, midnight’s good, anyway, Tom.”	—Это не беда, лишь бы в полночь.
“Yes, so it is. And you’ve got to swear on a coffin, and sign it with blood.”	—Да. А клятву мы будем приносить на гробу и расписываться кровью.
“Now, that’s something like ! Why, it’s a million times bullier than pirating. I’ll stick to the widder till I rot, Tom; and if I git to be a reg’lar ripper of a robber, and everybody talking ’bout it, I reckon she’ll be proud she snaked me in out of the wet.”	—Вот это дело! В миллион раз шикарнее, чем быть пиратам. Уж так и быть, Том, я буду жить у вдовы, хоть бы мне пришлось околеть! А если сделаюсь знаменитым разбойником и все заговорят обо мне, она сама будет гордиться и чваниться, что в — своё время пригрела меня.
CONCLUSION	ЗАКЛЮЧЕНИЕ
SO endeth this chronicle. It being strictly a history of a boy , it must stop here; the story could not go much further without becoming the history of a man . When one writes a novel about grown people, he knows exactly where to stop—that is, with a marriage; but when he writes of juveniles, he must stop where he best can.	Наша летопись окончена. Так как в ней изложена биография мальчика, она должна остановиться именно здесь; если бы она двинулась дальше, она превратилась бы в биографию мужчины. Когда пишешь роман о взрослых, точно знаешь, где остановиться, — на свадьбе; но когда пишешь о детях, приходится ставить последнюю точку там, где тебе удобнее.
Most of the characters that perform in this book still live, and are prosperous and happy. Some day it may seem worth while to take up the story of the younger ones again and see what sort of men and women they turned out to be; therefore it will be wisest not to reveal any of that part of their lives at present.	Большинство героев этой книги здравствуют и посейчас; они преуспевают и счастливы. Может быть, когда-нибудь после я сочту небесполезным снова заняться историей изображённых в этой книге детей и погляжу, какие вышли из них мужчины и женщины; поэтому я поступил бы весьма неразумно, если бы сообщил вам теперь об их нынешней жизни.

End