![]() |
Весь месяц, оставшийся до начала судебной сессии, он тяжко болел. |
У него было сломано два ребра, они задели лёгкое, и ему день ото дня становилось труднее и больнее дышать. |
И говорил он от боли так тихо, что его едва можно было расслышать, а потому все больше молчал. |
Но слушать меня он был готов сколько угодно, и первой моей обязанностью стало говорить и читать ему то, что, как я знал, было ему всего нужнее. |
В таком состоянии он не мог помешаться в общей камере, и дня через два его перевели в лазарет. |
Только это и позволило мне навещать его так часто. |
И если бы не болезнь, его непременно заковали бы в кандалы – ведь считалось, что он – закоренелый преступник и обязательно попытается бежать. |
Я приходил к нему каждый день, но лишь на короткое время; таким образом от одного нашего свидания до другого малейшая перемена в его состоянии успевала отразиться у него на лице. |
Я не припомню, чтобы хоть когда-нибудь заметил в нем перемену к лучшему; с тех пор как за ним захлопнулись тюремные ворота, он день ото дня худел, терял силы и чувствовал себя все хуже. |
Почти безразличная покорность, проявляемая им, была покорностью смертельно уставшего человека. |
По его тону, по отдельным, шёпотом сказанным словам, я мог заключить, что он размышляет над тем, не стал ли бы он другим, лучшим человеком, сложись его жизнь более благоприятно. |
Но он никогда на это не ссылался и не делал попыток перетолковать в свою пользу прошлое, неумолимо тяготевшее над ним. |
Два или три раза случилось, что арестанты, работавшие в лазарете, упомянули при мне об утвердившейся за ним славе неисправимого злодея. |
По лицу его пробегала тогда улыбка, и он обращал на меня доверчивый взгляд, словно хотел сказать, что я-то ещё ребёнком видел от него не одно только дурное. |
Если не считать этого, он был исполнен смирения и кротости, и я не помню, чтобы он хоть раз на что-нибудь пожаловался. |
Когда пришло время, мистер Джегтерс подал ходатайство об отсрочке дела до следующей сессии. |
Шаг этот был явно рассчитан на то, что он до тех пор не доживёт, и в просьбе отказали. |
Его дело слушалось одним из первых. |
В суде он сидел на стуле, и мне разрешили стоять у самой решётки, которой были отгорожены подсудимые, и держать его за руку. |
Дело разбиралось недолго – все было ясно. |
То, что можно было сказать в его защиту, было сказано: как он в изгнании занялся честным трудом и законными путями нажил богатство. |
Однако ничто не могло изменить того обстоятельства, что он вернулся и находится здесь, перед судьёй и присяжными. |
Поскольку именно за это его и судили, не признать его виновным было невозможно. |
В то время существовал обычай (как я узнал на опыте этой страшной сессии) посвящать заключительный день объявлению приговоров, причём смертный приговор для вящего эффекта объявлялся последним. |
Если бы картина эта не сохранилась неизгладимо в моей памяти, то сейчас, когда я пишу эти строки, я бы просто не поверил, что на моих глазах судья прочёл этот приговор сразу тридцати двум мужчинам и женщинам. |
И первым среди этих тридцати двух был он, – ему и тут позволили сидеть, потому что стоя он бы попросту задохнулся. |
Как сейчас вижу я перед собою залу суда, вижу все, вплоть до капель апрельского дождя на оконных стёклах, сверкающих в лучах апрельского солнца. |
За решёткой, возле которой я снова стою, держа его за руку, выстроены мужчины и женщины – тридцать два человеческих существа: иные держатся вызывающе, иные сжались от страха, те плачут и рыдают, те закрыли лицо руками, те угрюмо озираются по сторонам. |
Некоторые из женщин пронзительно кричали, но теперь их усмирили, и водворилась тишина. |
Шерифы с массивными цепями и медалями, прочие судейские букашки и чудища, глашатаи, приставы, галерея, битком набитая публикой – как в театре! – все смотрят на осужденных, которые остались теперь лицом к лицу с судьёй. |
Он обращается к ним с речью. |
Среди несчастных, коих он видит перед собой, есть человек, заслуживающий быть особо отмеченным, который чуть ли не с младенчества нарушал закон; который после неоднократного заключения в тюрьму и других наказаний был наконец приговорен к каторжным работам на определённый срок; который совершил дерзкий побег, сопряженный с насильственными действиями, и был приговорен к ссылке, на этот раз пожизненно. |
Одно время этот человек, оказавшись далеко от мест, бывших свидетелями его преступлений, как будто проникся сознанием своей вины и вёл жизнь тихую и честную. |
Но в какую-то роковую минуту, не устояв против тех склонностей и страстей, кои столь долго делали его язвой нашего общества, он покинул убежище, где обрел душевный покой и раскаяние, и вернулся в страну, пребывание в которой было ему запрещено законом. |
Здесь он вскоре был изобличён, по ему некоторое время удавалось скрываться от правосудия; когда же его наконец схватили при попытке к бегству, он оказал сопротивление и – умышленно ли, или в ослеплении собственной дерзостью, о том ему лучше знать, – явился причиной смерти изобличившего его лица, которому была известна вся история его жизни. |
Поскольку возвращение в страну, изгнавшую его, карается смертью, и поскольку он в дальнейшем ещё отяготил свою вину, ему надлежит приготовиться к смерти. |
Солнце ярко светило в большие окна сквозь сверкавшие на стёклах капли дождя, и широкая полоса света протянулась от судьи к тем тридцати двум, связывая их воедино и, быть может, напоминая кой-кому из присутствующих, что и тот и другие как равные предстанут перед иным, вечным судией, для которого нет ничего сокрытого и который никогда не ошибается. |
С трудом приподнявшись, так что лицо его стало отчётливо видно в этой полоске света, осужденный сказал: – Милорд, смертный приговор мне произнёс всевышний, но я принимаю и ваш, – и снова сел. |
Кто-то призвал к тишине, и судья договорил то, что ещё имел сказать остальным. |
Затем был прочитан официальный текст приговора, и часть осужденных вывели под руки, другие вышли, тщетно стараясь напустить на себя равнодушный вид. Кое-кто кивнул в сторону галереи, двое или трое пожали друг другу руки, некоторые, выходя, жевали душистую сухую траву, подобранную в зале. |
Он вышел последним, потому что ему нужно было помочь встать со с гула, и двигался он очень медленно: и он держал меня за руку все время, пока уводили остальных и пока зрители вставали с мест (застёгивая сюртуки, отряхивая юбки, как в церкви или после обеда) и сверху показывали друг дружке то того преступника, то другого, а чаше всех – его и меня. |
Я молил бога, чтобы он умер до того, как будет подписан указ об исполнении приговора, и твердо на это надеялся, но, терзаясь опасением, как бы он все-таки не протянул слишком долго, в тот же вечер засел писать прошение министру внутренних дел, в котором изложил все, что знал об осужденном, указал, что он возвратился в Англию только из-за меня. |
Я писал это прошение горячо, с чувством, а на следующий день, отослав его, стал составлять другие – разным высокопоставленным лицам, на милосердие которых особенно надеялся, и даже на высочайшее имя. |
Поглощённый сочинением этих петиций, я несколько дней и ночей после объявления приговора не знал ни минуты покоя, разве что засыпал иногда, сидя на стуле. |
А разослав их по назначению, не мог оторваться от тех мест, где их оставил: когда я находился поблизости, мои хлопоты казались мне не столь безнадёжными. |
Охваченный безрассудным волнением и душевной болью, я бродил вечерами по улицам мимо присутственных мест и особняков, где лежали поданные мною бумаги. |
По сей день, в холодные, пыльные весенние вечера унылые улицы западного Лондона с длинными рядами фонарей и пышных, наглухо запертых домов всегда пробуждают во мне печальные думы. |
Ежедневные наши свидания теперь ещё больше сократили, и надзор за ним стал строже. |
Заметив или вообразив, что меня подозревают в намерении передать ему яд, я попросил, чтобы меня обыскивали, прежде чем подпустить к его койке, и предложил надзирателю, который от нас не отлучался, потребовать от меня любых доказательств того, что я не замышляю ничего дурного. |
Грубого обращения ни я, ни он ни от кого не видели. |
Люди исполняли свой долг, но без излишней жестокости. |
Надзиратель всякий раз сообщал мне, что ему хуже, и слова его подтверждали другие больные арестанты и те арестанты, которые за ними ходили (все злодеи, но, благодарение богу, не чуждые истинной доброты!). |
По мере того как проходили дни, он все больше и больше лежал молча, устремив безучастный взгляд на белый потолок, и лицо его ничего не выражало, лишь изредка оживая от какого-нибудь сказанного мною слова. |
Иногда он совсем не мог говорить; тогда он вместо ответа слабо пожимал мою руку, и я научился быстро угадывать его желания. |
Придя в тюрьму на десятый день, я заметил в нем большею перемену, чем обычно. |
Глаза его были обращены к двери и засветились при моем появлении. |
–Милый мальчик, – сказал он, когда я сел возле его койки, – а я уж боялся, что ты опоздаешь. |
Хоть и знал, что этого не может быть. |
–Сейчас как раз время, – ответил я. – |
Я ещё подождал у ворот. |
–Ты всегда ждёшь у ворот, ведь верно, мой мальчик? |
–Да. Чтобы не потерять ни минуты. |
–Спасибо тебе, мой мальчик. Спасибо. |
Дай бог тебе здоровья. |
Ты от меня не отступился, мой мальчик. |
Я пожал его руку и не ответил, ибо не мог забыть, что было время, когда я готов был от него отступиться. |
–А дороже всего то, – сказал он, – что, с тех пор как надо мной висит черная туча, ты стал ко мне ласковей, чем когда светило солнце. |
Вот это всего дороже. |
Он лежал на спине, дыхание с трудом вырывалось из его груди. |
Сколько бы он ни боролся, как бы ни любил меня, сознание временами покидало его, и мутная плёнка заволакивала безучастный взгляд, устремлённый к белому потолку. |
–Боль вас сегодня очень мучает? |
–Я не жалуюсь, мой мальчик. |
–Вы никогда не жалуетесь. |
Больше он уже ничего не сказал. |
Он улыбнулся, и по движению его пальцев я понял, что он хочет приподнять мою руку и положить ее себе на грудь. |
Я помог ему, и он опять улыбнулся и сложил руки поверх моей. |
Между тем время, разрешённое для свидания, истекло; но, оглянувшись, я увидел около себя смотрителя тюрьмы, который сказал мне шёпотом: – Вы можете ещё не уходить. |
Я горячо поблагодарил его и спросил: – Можно мне кое-что сказать ему, если он будет в состоянии меня услышать? |
Смотритель отошёл в сторону и поманил за собой надзирателя. |
Движения их были бесшумны, но безучастный взгляд, устремлённый к белому потолку, ожил и с нежностью обратился на меня. |
–Дорогой Мэгвич, теперь наконец я должен вам это сказать. |
Вы понимаете, что я говорю? |
Пальцы его чуть сжали мою руку. |
–Когда-то у вас была дочь, которую вы любили и потеряли. |
Пальцы его сжали мою руку сильнее. |
–Она осталась жива и нашла влиятельных друзей. |
Она жива и сейчас. |
Она – знатная леди, красавица. |
И я люблю ее. |
Последним усилием, которое не осталось втуне лишь потому, что я сам помог ему, он поднёс мою руку к губам. |
Потом снова опустил ее себе на грудь и прикрыл своими. |
Ещё на мгновенье безучастный взгляд устремился к белому потолку, потом погас, и голова спокойно склонилась на грудь. |
Тогда, вспомнив, о чем мы вместе читали, я подумал про тех двух человек, которые вошли в храм помолиться, и понял, что не могу сказать у его смертного одра ничего лучшего, как: «Боже! Будь милостив к нему, грешнику!» |
|