Reading room | Charles Dickens | Great Expectations | 📋 | 📖 | 🔀 | English ⇄ Russian

Глава LIV

It was one of those March days when the sun shines hot and the wind blows cold: when it is summer in the light, and winter in the shade.

Был один из тех мартовских дней, когда светит жаркое солнце и дует холодный ветер, когда на солнце лето, а в тени зима.

We had our pea-coats with us, and I took a bag.

Мы захватили толстые куртки, я взял свой дорожный мешок.

Of all my worldly possessions I took no more than the few necessaries that filled the bag.

Из всего, чем я владел на земле, я брал с собой лишь то немногое, что уместилось в этом мешке.

Where I might go, what I might do, or when I might return, were questions utterly unknown to me; nor did I vex my mind with them, for it was wholly set on Provis’s safety.

Куда я еду, как буду жить и когда вернусь, – на все эти вопросы я не мог бы ответить, да и не пробовал: все мои помыслы были сосредоточены на спасении Провиса.

I only wondered for the passing moment, as I stopped at the door and looked back, under what altered circumstances I should next see those rooms, if ever.

Только в дверях я на минуту оглянулся с мимолётной мыслью – сколько всего произойдёт до того, как я снопа увижу эти комнаты, если мне ещё суждено их увидеть!

We loitered down to the Temple stairs, and stood loitering there, as if we were not quite decided to go upon the water at all.

Мы не спеша дошли до лестницы на набережной и постояли там, делая вид, что обдумываем, стоит ли нам спускаться к воде. (

Of course, I had taken care that the boat should be ready and everything in order.

(Я, разумеется, заранее озаботился тем, чтобы лодка была наготове.)

After a little show of indecision, which there were none to see but the two or three amphibious creatures belonging to our Temple stairs, we went on board and cast off; Herbert in the bow, I steering.

Разыграв эту маленькую комедию, которую некому было смотреть, кроме двух-трёх земноводных созданий – завсегдатаев нашей лестницы, мы сели в лодку, Герберт на носу, я за рулём, и отчалили.

It was then about high-water,—half-past eight.

Время было половина девятого.

Our plan was this. The tide, beginning to run down at nine, and being with us until three, we intended still to creep on after it had turned, and row against it until dark.

Свой план мы составили так: от девяти до трёх спускаться с отливом, а когда он кончится, потихоньку плыть дальше, против течения, до самой темноты.

We should then be well in those long reaches below Gravesend, between Kent and Essex, where the river is broad and solitary, where the water-side inhabitants are very few, and where lone public-houses are scattered here and there, of which we could choose one for a resting-place.

К этому времени мы уже будем много ниже Грейвзенда, между Кентом и Эссексом, где река широко разливается по равнине и движения на ней почти нет, где на берегу мало кто живет и только изредка попадаются одинокие прибрежные трактиры, в одном из которых мы и найдём себе приют.

There, we meant to lie by all night.

Там мы пробудем всю ночь.

The steamer for Hamburg and the steamer for Rotterdam would start from London at about nine on Thursday morning.

Оба парохода – один на Гамбург, другой на Роттердам – выйдут из Лондона в четверг, в девять утра.

We should know at what time to expect them, according to where we were, and would hail the first; so that, if by any accident we were not taken abroad, we should have another chance.

В зависимости от того, где мы к этому времени будем, мы рассчитаем, когда их можно ждать, и окликнем тот, который подойдёт первым, так чтобы, если нас почему-нибудь не возьмут на борт, в запасе оставался ещё второй.

We knew the distinguishing marks of each vessel.

Их отличительные признаки мы хорошо запомнили.

The relief of being at last engaged in the execution of the purpose was so great to me that I felt it difficult to realise the condition in which I had been a few hours before.

Так отрадно было наконец-то приступить к осуществлению нашего замысла, что мне уже не верилось – неужели я всего несколько часов назад был близок к отчаянию.

The crisp air, the sunlight, the movement on the river, and the moving river itself,—the road that ran with us, seeming to sympathise with us, animate us, and encourage us on,—freshened me with new hope.

Свежий воздух, солнце, движение на реке, движение самой реки – этой живой дороги, которая, казалось, сочувствовала нам, подбадривала нас и подгоняла, – все вливало в меня новые надежды.

I felt mortified to be of so little use in the boat; but, there were few better oarsmen than my two friends, and they rowed with a steady stroke that was to last all day.

Я огорчался тем, что в лодке от меня так мало пользы; но трудно было найти лучших гребцов, чем мои два товарища, – вот такими сильными, ровными взмахами они могли грести весь день.

At that time, the steam-traffic on the Thames was far below its present extent, and watermen’s boats were far more numerous.

В то время пароходное движение на Темзе было не столь велико, как теперь, зато весельных лодок встречалось гораздо больше.

Of barges, sailing colliers, and coasting-traders, there were perhaps, as many as now; but of steam-ships, great and small, not a tithe or a twentieth part so many.

Парусных угольщиков, каботажных судов и барок было, пожалуй, столько же, но число пароходов, больших и малых, увеличилось с тех пор раз в десять, а то и в двадцать.

Early as it was, there were plenty of scullers going here and there that morning, and plenty of barges dropping down with the tide; the navigation of the river between bridges, in an open boat, was a much easier and commoner matter in those days than it is in these; and we went ahead among many skiffs and wherries briskly.

В этот день, несмотря на ранний час, по реке уже сновали бесчисленные гребные лодки, и бесчисленные баржи тянулись вниз с отливом; по все же плавать в черте города было тогда не в пример проще теперешнего, и мы бодро неслись вперёд среди множества яликов и шлюпок.

Old London Bridge was soon passed, and old Billingsgate Market with its oyster-boats and Dutchmen, and the White Tower and Traitor’s Gate, and we were in among the tiers of shipping.

Уже остались позади старый Лондонский мост, и старый Биллингстетский рынок с устричными баркасами и голландскими шлюпами, и Белая башня Тауэра, и Ворота изменников, и мы оказались в самой оживлённой части порта.

Here were the Leith, Aberdeen, and Glasgow steamers, loading and unloading goods, and looking immensely high out of the water as we passed alongside; here, were colliers by the score and score, with the coal-whippers plunging off stages on deck, as counterweights to measures of coal swinging up, which were then rattled over the side into barges; here, at her moorings was to-morrow’s steamer for Rotterdam, of which we took good notice; and here to-morrow’s for Hamburg, under whose bowsprit we crossed.

Здесь грузились и разгружались пароходы из Лита, Абердина, Глазго, казавшиеся нам снизу неимоверно высокими; здесь на десятках угольщиков поднимали из трюмов уголь и с грохотом переваливали его через борт на баржи; здесь стоял завтрашний пароход на Роттердам, который мы внимательно оглядели, и здесь же второй, на Гамбург, – мы проскочили под самым его бушпритом.

And now I, sitting in the stern, could see, with a faster beating heart, Mill Pond Bank and Mill Pond stairs.

И вот уже у меня сильнее забилось сердце, – со своего места на корме я завидел впереди берег Мельничного пруда и лестницу.

–Он там? –

спросил Герберт.

–Нет ещё.

–Ну и правильно.

He was not to come down till he saw us.

Он должен сойти, только когда заметит нас.

Can you see his signal?”

А сигнал видно?

“Not well from here; but I think I see it.—

–Отсюда ещё не вижу... нет, кажется, вижу...

А вот и он сам!

Навались!

Легче, Герберт.

Суши весла!

We touched the stairs lightly for a single moment, and he was on board, and we were off again.

Лодка едва коснулась лестницы, и вот он уже сел в нее, и мы понеслись дальше.

He had a boat-cloak with him, and a black canvas bag; and he looked as like a river-pilot as my heart could have wished.

У него был с собой грубый матросский плащ и черная парусиновая сумка, – заправский портовый лоцман, да и только.

“Dear boy!”

–Милый мальчик! –

he said, putting his arm on my shoulder, as he took his seat. “

сказал он, усевшись, и тронул меня за плечо. –

“Faithful dear boy, well done.

Молодец мальчик, не подвёл.

Thankye, thankye!”

Ну, спасибо тебе, спасибо!

Again among the tiers of shipping, in and out, avoiding rusty chain-cables frayed hempen hawsers and bobbing buoys, sinking for the moment floating broken baskets, scattering floating chips of wood and shaving, cleaving floating scum of coal, in and out, under the figure-head of the John of Sunderland making a speech to the winds (as is done by many Johns), and the Betsy of Yarmouth with a firm formality of bosom and her knobby eyes starting two inches out of her head; in and out, hammers going in ship-builders’ yards, saws going at timber, clashing engines going at things unknown, pumps going in leaky ships, capstans going, ships going out to sea, and unintelligible sea-creatures roaring curses over the bulwarks at respondent lightermen, in and out,—out at last upon the clearer river, where the ships’ boys might take their fenders in, no longer fishing in troubled waters with them over the side, and where the festooned sails might fly out to the wind.

И снова мы лавируем среди сотен судов и суденышек, вправо, влево, увёртываемся от ржавых цепей, растрёпанных пеньковых канатов, подпрыгивающих буйков, на ходу окунаем в воду плывущие по ней сломанные корзины, разгоняем стайки щепок и стружек, режем пятна угольной пыли: вправо, влево, под деревянными фигурами на форштевне «Джона Сандерландского», держащего речь к ветрам (удел многих Джонов на свете!), и «Бетси Ярмутской», красавицы с крепкой грудью и круглыми глазами, на два дюйма торчащими из орбит; вправо, влево, между верфей, где не смолкая стучат молотки и пилы ходят по дереву, где грохочут машины, работают насосы на кораблях, давших течь, и скрипят лебёдки, где корабли берут курс в открытое море и какие-то морские чудища во всю глотку переругиваются через фальшборт с матросами на лихтерах; вправо, влево, и наконец – вон из этого столпотворения, туда, где юнги могут убрать свои кранцы – хватит, мол, ловить рыбу в мутной воде, – и свёрнутые паруса могут раздуться на вольном ветру.

At the stairs where we had taken him abroad, and ever since, I had looked warily for any token of our being suspected. I had seen none.

У лестницы, куда мы подходили взять Провиса, и позже, я все время поглядывал – не наблюдают ли за нами, но ничего подозрительного не заметил.

We certainly had not been, and at that time as certainly we were not either attended or followed by any boat.

Уж конечно, никакая лодка не шла следом за нашей ни сейчас, пи раньше.

If we had been waited on by any boat, I should have run in to shore, and have obliged her to go on, or to make her purpose evident.

Если бы я обнаружил такую лодку, то пристал бы к берегу и вынудил сидящих в ней либо обогнать нас, либо выдать свои намерения.

But we held our own without any appearance of molestation.

Но по всем признакам нам ниоткуда ничто не грозило.

He had his boat-cloak on him, and looked, as I have said, a natural part of the scene.

Провис надел свой длинный плащ и, как я уже сказал, прекрасно подходил к окружающей картине.

It was remarkable (but perhaps the wretched life he had led accounted for it) that he was the least anxious of any of us.

Меня удивило, что он казался спокойнее нас всех (впрочем, это, возможно, объяснялось тем, какую страшную жизнь он прожил).

He was not indifferent, for he told me that he hoped to live to see his gentleman one of the best of gentlemen in a foreign country; he was not disposed to be passive or resigned, as I understood it; but he had no notion of meeting danger half way.

То не было равнодушие, – он сказал мне, что надеется ещё увидеть своего джентльмена лучшим из лучших в чужой стране; не замечал я в нем и смиренной покорности судьбе, – просто он не желал волноваться раньше времени.

When it came upon him, he confronted it, but it must come before he troubled himself.

Когда опасность придёт, он встретит ее мужественно, но к чему забегать вперёд?

“If you knowed, dear boy,” he said to me, “what it is to sit here alonger my dear boy and have my smoke, arter having been day by day betwixt four walls, you’d envy me.

–Кабы ты знал, до чего это хорошо, мой мальчик, – сказал он мне, – сидеть возле моего мальчика да покуривать, после того как столько дней был заперт в четырёх стенах, – ты бы мне позавидовал.

But you don’t know what it is.”

Но тебе этого не понять.

“I think I know the delights of freedom,” I answered.

–Мне кажется, я понимаю всю сладость свободы, – сказал я.

“Ah,” said he, shaking his head gravely. “But you don’t know it equal to me.

–Может быть, – сказал он, важно покачав головой, – по все же не настолько понимаешь, как я.

You must have been under lock and key, dear boy, to know it equal to me,—but I ain’t a-going to be low.”

Для этого, мой мальчик, надо под замком посидеть, как я... Да что там, не буду я говорить недостойных слов.

It occurred to me as inconsistent, that, for any mastering idea, he should have endangered his freedom, and even his life.

Мне подумалось – как же он в таком случае мог ради владевшей им фантазии подвергнуть опасности не только свою свободу, но и жизнь?

But I reflected that perhaps freedom without danger was too much apart from all the habit of his existence to be to him what it would be to another man.

А потом я сообразил, что ему, не в пример другим людям, свобода, не связанная с опасностью, представлялась чем-то противоестественным.

I was not far out, since he said, after smoking a little:—

Как видно, догадка моя была близка к истине, потому что он, покурив немного, продолжал:

“You see, dear boy, when I was over yonder, t’other side the world, I was always a looking to this side; and it come flat to be there, for all I was a growing rich.

–Видишь ли, мой мальчик, когда я жил там, на другом конце света, меня все время тянуло сюда, на этот конец; и шибко мне там наскучило, хоть я и богател день ото дня.

Everybody knowed Magwitch, and Magwitch could come, and Magwitch could go, and nobody’s head would be troubled about him.

Мэгвича все знали, Мэгвич мог ездить куда хотел и делать что хотел, и никто на него внимания не обращал.

They ain’t so easy concerning me here, dear boy,—wouldn’t be, leastwise, if they knowed where I was.”

Ну, а здесь, милый мальчик, мною куда больше интересуются, вернее сказать – стали бы интересоваться, кабы знали, где я есть.

“If all goes well,” said I, “you will be perfectly free and safe again within a few hours.”

–Если все будет хорошо, – сказал я, – завтра вы опять окажетесь на свободе и в полной безопасности.

“Well,” he returned, drawing a long breath, “I hope so.”

–Что ж, – сказал он и глубоко вздохнул, – будем надеяться.

“And think so?”

–А вы не очень надеетесь?

He dipped his hand in the water over the boat’s gunwale, and said, smiling with that softened air upon him which was not new to me:—

Он окунул руку в воду и сказал, улыбаясь с той мягкостью, которую я уже в нем подметил:

“Ay, I s’pose I think so, dear boy.

–Да нет, мой мальчик, отчего же.

We’d be puzzled to be more quiet and easy-going than we are at present.

Вон, видишь, как у нас все идёт ладно да гладко.

But—it’s a flowing so soft and pleasant through the water, p’raps, as makes me think it—I was a thinking through my smoke just then, that we can no more see to the bottom of the next few hours than we can see to the bottom of this river what I catches hold of.

Только, – я это, может, потому подумал, что очень уж приятно да тихо мы скользим по воде, – только я вот сейчас подумал, пока трубку свою курил, что как реку до дна не увидишь, так не угадаешь, что будет через несколько часов.

Nor yet we can’t no more hold their tide than I can hold this.

И остановить время не остановишь, все равно как воду.

And it’s run through my fingers and gone, you see!”

А она – вон – прошла между пальцев, и нет ее, видишь? –

holding up his dripping hand.

И он поднял руку, с которой стекали блестящие капли.

“But for your face I should think you were a little despondent,” said I.

–Если бы не выражение вашего лица, я бы подумал, что вы что-то приуныли, – сказал я.

“Not a bit on it, dear boy!

–Ни чуточки, мой мальчик!

It comes of flowing on so quiet, and of that there rippling at the boat’s head making a sort of a Sunday tune.

Это все оттого, что очень уж мы славно плывём, и вода под лодкой журчит, все равно как из церкви пение доносится.

Maybe I’m a growing a trifle old besides.”

А ещё – видно, я понемножку стареть начинаю.

He put his pipe back in his mouth with an undisturbed expression of face, and sat as composed and contented as if we were already out of England.

Он с невозмутимым видом сунул трубку в рот и сидел, такой безмятежный и довольный, точно мы уже находились за пределами Англии.

Yet he was as submissive to a word of advice as if he had been in constant terror; for, when we ran ashore to get some bottles of beer into the boat, and he was stepping out, I hinted that I thought he would be safest where he was, and he said. “Do you, dear boy?”

А между тем каждого совета он слушался так, словно пребывал в непрестанном страхе: когда мы часов в двенадцать пристали к берегу, чтобы купить на дорогу пива, и он хотел выйти из лодки, я заметил, что ему, по-моему, не следует выходить, и он только произнёс – «Ты так думаешь, мой мальчик?» –

and quietly sat down again.

и покорно уселся на своё место.

The air felt cold upon the river, but it was a bright day, and the sunshine was very cheering.

На реке было свежо, но солнце светило ярко, и это придавало нам бодрости.

The tide ran strong, I took care to lose none of it, and our steady stroke carried us on thoroughly well.

Я старался как можно лучше использовать течение, товарищи мои гребли все так же ровно, и мы быстро подвигались вперёд.

By imperceptible degrees, as the tide ran out, we lost more and more of the nearer woods and hills, and dropped lower and lower between the muddy banks, but the tide was yet with us when we were off Gravesend.

Вода между тем спадала, ближние холмы и леса постепенно скрывались из виду, и мм опускались все ниже между илистых берегов, но отлив хорошо помогал нам ещё и тогда, когда мы проходили Грейвзенд.

As our charge was wrapped in his cloak, I purposely passed within a boat or two’s length of the floating Custom House, and so out to catch the stream, alongside of two emigrant ships, and under the bows of a large transport with troops on the forecastle looking down at us.

Пассажир наш был надёжно укутан плащом, поэтому я, чтобы попасть в фарватер, провёл лодку совсем близко от плавучей таможни, мимо двух пароходов с переселенцами и под самым носом военного транспорта, на глазах у солдат, смотревших на нас со шканцев.

And soon the tide began to slacken, and the craft lying at anchor to swing, and presently they had all swung round, and the ships that were taking advantage of the new tide to get up to the Pool began to crowd upon us in a fleet, and we kept under the shore, as much out of the strength of the tide now as we could, standing carefully off from low shallows and mudbanks.

Но вскоре сила отлива стала убывать, и все суда, стоявшие на якоре, стали поворачиваться, и вот они уже повернулись, а корабли, ожидавшие прилива, чтобы войти в порт, стали надвигаться на нас целой флотилией, и тогда мы прижались к берегу, где прилив меньше давал себя чувствовать, и ещё некоторое время ползли вперёд, осторожно обходя банки и отмели.

Our oarsmen were so fresh, by dint of having occasionally let her drive with the tide for a minute or two, that a quarter of an hour’s rest proved full as much as they wanted.

Наши гребцы, которые за день несколько раз делали короткую передышку, пуская лодку плыть по течению, заявили, что почти не устали и для отдыха им вполне хватит четверти часа.

We got ashore among some slippery stones while we ate and drank what we had with us, and looked about.

По скользким камням мы поднялись на берег, чтобы закусить тем, что было у нас с собой, и оглядеться.

It was like my own marsh country, flat and monotonous, and with a dim horizon; while the winding river turned and turned, and the great floating buoys upon it turned and turned, and everything else seemed stranded and still.

Местность здесь была похожа на наши болота – плоская однообразная равнина, сколько хватит глаз; река уходила вдаль бесконечными излучинами, и бесконечно поворачивались на ней плавучие буи, а все остальное словно застыло в неподвижности.

For now the last of the fleet of ships was round the last low point we had headed; and the last green barge, straw-laden, with a brown sail, had followed; and some ballast-lighters, shaped like a child’s first rude imitation of a boat, lay low in the mud; and a little squat shoal-lighthouse on open piles stood crippled in the mud on stilts and crutches; and slimy stakes stuck out of the mud, and slimy stones stuck out of the mud, and red landmarks and tidemarks stuck out of the mud, and an old landing-stage and an old roofless building slipped into the mud, and all about us was stagnation and mud.

Ибо последний корабль флотилии уже исчез за последним низким мысом, который мы обогнули, и исчезла последняя зеленая барка с бурым парусом, груженная соломой; несколько плашкотов, похожих на те кораблики, что мастерят неумелые детские руки, стояли, зарывшись в тину; и низенький маяк на сваях стоял в тине, как калека на костылях: и торчали из тины осклизлые колья, и торчали из тины осклизлые камни, и торчали из тины красные столбики-вехи, и сползала в типу ветхая пристань и ветхий домишко без крыши, и не было вокруг нас ничего кроме тины и мёртвого безлюдья.

We pushed off again, and made what way we could.

Мы снова отчалили и, как могли, поплыли дальше.

It was much harder work now, but Herbert and Startop persevered, and rowed and rowed and rowed until the sun went down.

Теперь это было много труднее, но Герберт и Стартоп не сдавались и гребли, гребли, гребли до самого заката.

By that time the river had lifted us a little, so that we could see above the bank.

К этому времени река подняла нас повыше, и стало видно далеко вокруг.

There was the red sun, on the low level of the shore, in a purple haze, fast deepening into black; and there was the solitary flat marsh; and far away there were the rising grounds, between which and us there seemed to be no life, save here and there in the foreground a melancholy gull.

Вон красное солнце на горизонте опускается в лиловую, быстро чернеющую мглу; вот пустынное, плоское болото; а там, вдали, холмы, и кажется, что ничего живого не осталось на земле, разве что мелькнёт над водой одинокая чайка.

As the night was fast falling, and as the moon, being past the full, would not rise early, we held a little council; a short one, for clearly our course was to lie by at the first lonely tavern we could find.

Между тем быстро темнело, луна должна была взойти ещё не скоро, и мы собрали совет; длился он недолго – всем было ясно, что нам следует заночевать в первой же глухой харчевне, какая попадётся на пути.

So, they plied their oars once more, and I looked out for anything like a house.

И вот друзья мои опять взялись за весла, а я стал высматривать какое-нибудь строение.

Thus we held on, speaking little, for four or five dull miles.

Так, лишь изредка перекидываясь словами, мы проплыли четыре-пять долгих миль.

It was very cold, and, a collier coming by us, with her galley-fire smoking and flaring, looked like a comfortable home.

Было очень холодно, и встречный угольщик, в камбузе которого ярко пылал огонь, показался нам уютным, как родной дом.

The night was as dark by this time as it would be until morning; and what light we had, seemed to come more from the river than the sky, as the oars in their dipping struck at a few reflected stars.

Теперь уже совсем стемнело, только река светилась, когда весла, погружаясь в воду, тревожили редкие отражения звезд.

At this dismal time we were evidently all possessed by the idea that we were followed.

В этот смутный час у всех нас, видно, было ощущение, что за нами гонятся.

As the tide made, it flapped heavily at irregular intervals against the shore; and whenever such a sound came, one or other of us was sure to start, and look in that direction.

Временами волны прилива с тяжёлым плеском ударялись о берег, и, заслышав этот звук, кто-нибудь из нас непременно вздрагивал и смотрел в том направлении.

Here and there, the set of the current had worn down the bank into a little creek, and we were all suspicious of such places, and eyed them nervously.

Кое-где течением вымыло в берегу узкие бухточки, и все мы с опаской к ним приближались тревожно в них заглядывали.

Sometimes, “What was that ripple?” one of us would say in a low voice.

По временам кто-нибудь тихо спрашивал: «Что это плеснуло?»

Or another, “Is that a boat yonder?”

Или другой говорил: «Вон там, кажется, лодка!»

And afterwards we would fall into a dead silence, and I would sit impatiently thinking with what an unusual amount of noise the oars worked in the thowels.

После чего воцарялась мёртвая тишина, и я с раздражением думал, как громко весла трутся об уключины.

At length we descried a light and a roof, and presently afterwards ran alongside a little causeway made of stones that had been picked up hard by.

Наконец мы завидели огонёк и крышу, а вскоре после этого причалили к маленькой пристани, сложенной из таких же камней, какие валялись повсюду вокруг.

Leaving the rest in the boat, I stepped ashore, and found the light to be in a window of a public-house.

Я один сошёл на берег и выяснил, что огонёк светится в окне харчевни.

It was a dirty place enough, and I dare say not unknown to smuggling adventurers; but there was a good fire in the kitchen, and there were eggs and bacon to eat, and various liquors to drink.

Дом отнюдь не блистал чистотой и, по всей вероятности, был хорошо знаком контрабандистам; но в кухне жарко топился очаг, и можно было заказать яичницу с салом, не говоря уже о всяких напитках.

Also, there were two double-bedded rooms,—“such as they were,” the landlord said.

Имелись также две комнаты для постояльцев, «какие ни на есть», по словам хозяина.

No other company was in the house than the landlord, his wife, and a grizzled male creature, the “Jack” of the little causeway, who was as slimy and smeary as if he had been low-water mark too.

Во всем доме оказался только хозяин, его жена да седое существо мужского пола – работник, такой осклизлый и грязный, словно и его покрывало приливом до верхней отметки.

With this assistant, I went down to the boat again, and we all came ashore, and brought out the oars, and rudder and boat-hook, and all else, and hauled her up for the night.

С этим помощником я снова спустился к лодке, мы забрали из нее весла, руль и багор, а лодку вытащили на берег.

We made a very good meal by the kitchen fire, and then apportioned the bedrooms: Herbert and Startop were to occupy one; I and our charge the other.

Мы плотно поужинали у кухонного очага и пошли взглянуть на свои комнаты: Герберт и Стартоп заняли одну, мы с Провисом другую.

We found the air as carefully excluded from both, as if air were fatal to life; and there were more dirty clothes and bandboxes under the beds than I should have thought the family possessed. But we considered ourselves well off, notwithstanding, for a more solitary place we could not have found.

Воздух был изгнан из них так основательно, словно присутствие его грозило смертью, а под кроватями валялось такое количество грязного белья и каких-то картонок, что я подивился – откуда у хозяев столько добра.

While we were comforting ourselves by the fire after our meal, the Jack—who was sitting in a corner, and who had a bloated pair of shoes on, which he had exhibited while we were eating our eggs and bacon, as interesting relics that he had taken a few days ago from the feet of a drowned seaman washed ashore—asked me if we had seen a four-oared galley going up with the tide?

Но, несмотря на это, мы решили, что превосходно устроились, потому что более уединенного места и сыскать было нельзя. Когда мы опять расположились у огонька, работник – он сидел поодаль в углу, вытянув ноги в огромных разбухших башмаках, о которых успел сообщить нам, пока мы ели яичницу с салом, что дня три назад снял их с утонувшего матроса, когда труп прибило к берегу, – работник спросил меня, повстречалась ли нам четырёхвёсельная шлюпка.

When I told him No, he said she must have gone down then, and yet she “took up too,” when she left there.

На мой отрицательный ответ он сказал, что она, значит, пошла вниз, хотя отсюда повернула вверх, с приливом.

“They must ha’ thought better on’t for some reason or another,” said the Jack, “and gone down.”

–Видно, они почему-нибудь передумали, – добавил работник.

“A four-oared galley, did you say?”

–Вы как сказали, четырёхвёсельная? –

said I.

переспросил я.

“A four,” said the Jack, “and two sitters.”

–Правильно, – сказал он. – Четыре гребца и два пассажира.

“Did they come ashore here?”

–Они сходили на берег?

“They put in with a stone two-gallon jar for some beer.

–А как же, пива брали, бутыль у них с собой была на два галлона.

I’d ha’ been glad to pison the beer myself,” said the Jack, “or put some rattling physic in it.”

Я бы им в это пиво с моим удовольствием яда подсыпал либо какого зелья подлил.

“Why?”

–Почему?

“I know why,” said the Jack. He spoke in a slushy voice, as if much mud had washed into his throat.

–Уж я-то знаю почему, – голос работника хлюпал, точно в горло ему намыло тины.

“He thinks,” said the landlord, a weakly meditative man with a pale eye, who seemed to rely greatly on his Jack,—“he thinks they was, what they wasn’t.”

–Он думает, – сказал хозяин, хилый, медлительный человек с белёсыми глазами, видимо привыкший полагаться на своего работника, – он думает про них такое, чего и нет.

“I knows what I thinks,” observed the Jack.

–Уж я-то знаю, что я думаю, – заметил работник.

“You thinks Custom ’Us, Jack?” said the landlord.

–Ты думаешь, это таможенные, – сказал хозяин.

“I do,” said the Jack.

–Ага, – сказал работник.

“Then you’re wrong, Jack.”

–Ну, и ошибаешься.

“AM I!”

–Кто, я?

In the infinite meaning of his reply and his boundless confidence in his views, the Jack took one of his bloated shoes off, looked into it, knocked a few stones out of it on the kitchen floor, and put it on again.

После этого красноречивого ответа, в котором звучала безграничная вера в собственную непогрешимость, работник снял один из своих разбухших башмаков, заглянул в него, вытряхнул на пол несколько камешков и надел снова.

He did this with the air of a Jack who was so right that he could afford to do anything.

Он проделал это с видом человека, который может все себе позволить, потому что всегда прав.

“Why, what do you make out that they done with their buttons then, Jack?”

–А куда же они, по-твоему, девали свои пуговицы? –

asked the landlord, vacillating weakly.

возразил хозяин уже менее убежденно.

“Done with their buttons?”

–Пуговицы куда девали? –

returned the Jack. “

окрысился работник. –

“Chucked ’em overboard.

В воду бросили.

Swallered ’em.

Проглотили.

Sowed ’em, to come up small salad.

Посеяли, авось, мол, салат вырастет.

Done with their buttons!”

Вот куда девали.

“Don’t be cheeky, Jack,” remonstrated the landlord, in a melancholy and pathetic way.

–А ты не задирайся, – жалобно попрекнул его хозяин.

“A Custom ’Us officer knows what to do with his Buttons,” said the Jack, repeating the obnoxious word with the greatest contempt, “when they comes betwixt him and his own light.

–Уж таможенный найдёт, куда деть свои пуговицы, – сказал работник, презрительно подчёркивая ненавистное слово, – ежели ему несподручно, чтобы их люди видели.

A four and two sitters don’t go hanging and hovering, up with one tide and down with another, and both with and against another, without there being Custom ’Us at the bottom of it.”

С какой бы радости четырёхвёсельной шлюпке с двумя пассажирами шнырять то вверх по течению, то вниз, то не поймёшь как, – нет, тут наверняка таможенными пахнет.

Saying which he went out in disdain; and the landlord, having no one to reply upon, found it impracticable to pursue the subject.

С этими словами он гордо удалился из кухни; а хозяин счёл за благо оставить неприятную тему.

This dialogue made us all uneasy, and me very uneasy.

От этого их разговора всем нам стало не по себе, а мне – в особенности.

The dismal wind was muttering round the house, the tide was flapping at the shore, and I had a feeling that we were caged and threatened.

Ветер уныло бормотал за окном, вода плескалась о берег, и у меня было ощущение, что мы заперты в клетке, окружённой врагами.

A four-oared galley hovering about in so unusual a way as to attract this notice was an ugly circumstance that I could not get rid of.

Эта зловещая четырёхвёсельная шлюпка, неизвестно зачем шныряющая так близко от нас, не шла у меня из ума.

When I had induced Provis to go up to bed, I went outside with my two companions (Startop by this time knew the state of the case), and held another council.

Уговорив Провиса лечь спать, я вызвал на улицу обоих моих товарищей (Стартоп к этому времени уже был посвящен в нашу тайну), и мы опять стали держать совет.

Whether we should remain at the house until near the steamer’s time, which would be about one in the afternoon, or whether we should put off early in the morning, was the question we discussed.

Нужно было обсудить, оставаться ли здесь до тех пор, пока не пора будет выезжать к пароходу, – то есть примерно до полудня следующего дня, – или же отчалить рано утром.

On the whole we deemed it the better course to lie where we were, until within an hour or so of the steamer’s time, and then to get out in her track, and drift easily with the tide.

Нам казалось, что лучше будет пока остаться на месте, а за час до того, как мог появиться пароход, выгрести в фарватер и тихонько плыть вперёд по течению.

Having settled to do this, we returned into the house and went to bed.

Порешив на этом, мы возвратились в дом и пошли спать.

I lay down with the greater part of my clothes on, and slept well for a few hours.

Я лег, почти не раздеваясь, и несколько часов спокойно проспал.

When I awoke, the wind had risen, and the sign of the house (the Ship) was creaking and banging about, with noises that startled me.

Проснувшись, я услышал, что ветер усилился и вывеска харчевни («Корабль») скрипит и стукается о свой столб.

Rising softly, for my charge lay fast asleep, I looked out of the window.

Встревоженный, я встал тихонько, чтобы не разбудить крепко спавшего Провиса, и подошёл к окну.

It commanded the causeway where we had hauled up our boat, and, as my eyes adapted themselves to the light of the clouded moon, I saw two men looking into her.

Оно выходило на пристань, куда мы вытащили свою лодку, и, когда глаза мои привыкли к тусклому свету затянутой облаками луны, я увидел, что в лодку заглядывают какие-то два человека.

They passed by under the window, looking at nothing else, and they did not go down to the landing-place which I could discern to be empty, but struck across the marsh in the direction of the Nore.

Они прошли под окном и не стали спускаться к причалу, где, как я заметил, никого не было, а зашагали по болотам по направлению к устью реки.

My first impulse was to call up Herbert, and show him the two men going away.

Первой моей мыслью было разбудить Герберта и показать ему их удаляющиеся фигуры.

But reflecting, before I got into his room, which was at the back of the house and adjoined mine, that he and Startop had had a harder day than I, and were fatigued, I forbore.

Однако, ещё не войдя в его комнату, которая примыкала к моей, но смотрела в противоположную сторону, я передумал, вспомнив, что ему и Стартопу пришлось сегодня тяжёлее, чем мне, и жаль нарушать его отдых.

Going back to my window, I could see the two men moving over the marsh. In that light, however, I soon lost them, and, feeling very cold, lay down to think of the matter, and fell asleep again.

Из своего окна я ещё раз поглядел на двух человек, шагающих по болоту; они вскоре скрылись из глаз, и, сильно озябнув, я улёгся, чтобы все хорошенько обдумать, и тут же уснул.

We were up early.

Встали мы рано.

As we walked to and fro, all four together, before breakfast, I deemed it right to recount what I had seen.

Пока мы, дожидаясь завтрака, вчетвером прохаживались перед домом, я решил рассказать о том, что видел ночью.

Again our charge was the least anxious of the party.

И снова Провис взволновался меньше других.

It was very likely that the men belonged to the Custom House, he said quietly, and that they had no thought of us.

Скорей всего, сказал он спокойно, это и правда таможенные, а к нам опи не имеют никакого касательства.

I tried to persuade myself that it was so,—as, indeed, it might easily be.

Я старался убедить себя, что так оно и есть, тем более что это было вполне возможно.

However, I proposed that he and I should walk away together to a distant point we could see, and that the boat should take us aboard there, or as near there as might prove feasible, at about noon.

И все же я подал мысль, – не пройти ли нам с ним пешком до мыса, который был отсюда виден, с тем чтобы лодка забрала нас там часов в двенадцать.

This being considered a good precaution, soon after breakfast he and I set forth, without saying anything at the tavern.

Все решили, что такая предосторожность не помешает, и вскоре после завтрака, не сказавшись никому в харчевне, мы с ним пустились в путь.

He smoked his pipe as we went along, and sometimes stopped to clap me on the shoulder.

Дорогой он курил свою трубку да изредка останавливался, чтобы потрепать меня по плечу.

One would have supposed that it was I who was in danger, not he, and that he was reassuring me.

Можно было подумать, что не ему, а мне грозит опасность и он меня успокаивает.

We spoke very little.

Говорили мы очень мало.

As we approached the point, I begged him to remain in a sheltered place, while I went on to reconnoitre; for it was towards it that the men had passed in the night.

Подойдя к назначенному месту, я попросил его обождать за кучей камней, пока я осмотрю окрестность, потому что ночью те двое шли в этом же направлении.

He complied, and I went on alone.

Он послушался, и я пошёл дальше один.

There was no boat off the point, nor any boat drawn up anywhere near it, nor were there any signs of the men having embarked there.

Ни у самого мыса, ни поблизости от него никаких лодок не было, не было и признаков того, чтобы кто-нибудь здесь садился в лодку.

But, to be sure, the tide was high, and there might have been some footprints under water.

Впрочем, с ночи река сильно поднялась, и следы ног, если они здесь и были, могли оказаться под водой.

When he looked out from his shelter in the distance, and saw that I waved my hat to him to come up, he rejoined me, and there we waited; sometimes lying on the bank, wrapped in our coats, and sometimes moving about to warm ourselves, until we saw our boat coming round.

Когда Провис выглянул из-за своего укрытия и увидел, что я машу ему шляпой, он подошёл ко мне, и мы стали поджидать остальных, то лёжа на берегу, закутавшись в плащи, то прохаживаясь, чтобы согреться.

We got aboard easily, and rowed out into the track of the steamer.

Но вот из-за мыса показалась наша лодка; мы уселись и выгребли в фарватер.

By that time it wanted but ten minutes of one o’clock, and we began to look out for her smoke.

Время уже было без десяти час, и мы стали высматривать, не покажется ли дым парохода.

But, it was half-past one before we saw her smoke, and soon afterwards we saw behind it the smoke of another steamer.

Однако лишь в половине второго мы завидели вдали столб дыма, а вскоре за ним и второй.

As they were coming on at full speed, we got the two bags ready, and took that opportunity of saying good-bye to Herbert and Startop.

Пароходы шли полным ходом, и мы, приготовив наши два дорожных мешка, стали прощаться с Гербертом и Стартопом.

We had all shaken hands cordially, and neither Herbert’s eyes nor mine were quite dry, when I saw a four-oared galley shoot out from under the bank but a little way ahead of us, and row out into the same track.

Только что мы пожали друг другу руки, причём ни Герберт, ни я не могли удержаться от слез, как из бухточки немного впереди нас стрелою вылетела четырёхвёсельная шлюпка и тоже стала править на середину реки.

A stretch of shore had been as yet between us and the steamer’s smoke, by reason of the bend and wind of the river; but now she was visible, coming head on.

До сих пор мы видели только дым, так как самый пароход был скрыт за поворотом берега; но вот и он показался – идёт прямо на нас.

I called to Herbert and Startop to keep before the tide, that she might see us lying by for her, and I adjured Provis to sit quite still, wrapped in his cloak.

Я скомандовал Герберту и Стартопу держать наперерез течению, чтобы нас лучше было видно с парохода, а Провису крикнул – пусть завернётся в свой плащ и сидит тихо.

He answered cheerily, “Trust to me, dear boy,” and sat like a statue. Meantime the galley, which was very skilfully handled, had crossed us, let us come up with her, and fallen alongside.

Он бодро отозвался: «Будь покоен, мой мальчик», – и замер неподвижно, как статуя, Тем временем шлюпка, повинуясь умелым гребцам, пересекла нам путь, дала нам с нею поравняться и пошла рядом.

Leaving just room enough for the play of the oars, she kept alongside, drifting when we drifted, and pulling a stroke or two when we pulled.

Оставив между бортами ровно столько места, сколько требовалось, чтобы работать вёслами, они так и держались рядом – вслед за нами переставали грести, вслед за нами делали два-три взмаха.

Of the two sitters one held the rudder-lines, and looked at us attentively,—as did all the rowers; the other sitter was wrapped up, much as Provis was, and seemed to shrink, and whisper some instruction to the steerer as he looked at us.

Один из двух пассажиров правил рулём и так же, как его гребцы, внимательно нас разглядывал; второй, закутанный не хуже Провиса, взглянул на нас, а потом весь съёжился и что-то шепнул рулевому.

Not a word was spoken in either boat.

Больше никто не произнёс ни слова.

Startop could make out, after a few minutes, which steamer was first, and gave me the word “Hamburg,” in a low voice, as we sat face to face.

Через несколько минут Стартоп, сидевший напротив меня, разобрал, который пароход идёт первым, и вполголоса сказал мне: – Гамбургский. –

She was nearing us very fast, and the beating of her peddles grew louder and louder.

Пароход приближался очень быстро, лопасти его колёс все громче шлёпали по воде.

I felt as if her shadow were absolutely upon us, when the galley hailed us.

Мне уже казалось, что тень его настигает нашу лодку, когда с шлюпки нас окликнули.

I answered.

Я отозвался.

“You have a returned Transport there,” said the man who held the lines. “

–Среди вас имеется самовольно вернувшийся ссыльный, – сказал человек, сидевший на руле. –

“That’s the man, wrapped in the cloak.

Вон он, тот, что закутан в плащ.

His name is Abel Magwitch, otherwise Provis.

Зовут его Абель Мэгвич, иначе – Провис.

I apprehend that man, and call upon him to surrender, and you to assist.”

Я арестую этого человека и предлагаю ему сдаться, а вам – оказать помощь полиции.

At the same moment, without giving any audible direction to his crew, he ran the galley abroad of us. They had pulled one sudden stroke ahead, had got their oars in, had run athwart us, and were holding on to our gunwale, before we knew what they were doing.

В ту же минуту, словно бы ничего и не скомандовав своим гребцам, он подвёл шлюпку вплотную к нашей лодке: не успели мы оглянуться, как они одним сильным взмахом рванули вперёд, убрали весла и крепко вцепились в наш борт.

This caused great confusion on board the steamer, and I heard them calling to us, and heard the order given to stop the paddles, and heard them stop, but felt her driving down upon us irresistibly.

Это вызвало страшное смятение на пароходе, я услышал, как нам что-то кричат, услышал команду остановить машину, услышал, как колеса остановились, но чувствовал, что пароход продолжает неудержимо на нас надвигаться.

In the same moment, I saw the steersman of the galley lay his hand on his prisoner’s shoulder, and saw that both boats were swinging round with the force of the tide, and saw that all hands on board the steamer were running forward quite frantically.

В ту же минуту я увидел, что рулевой шлюпки положил руку на плечо арестованному и что обе лодки стало поворачивать по течению, а вверху матросы со всех ног сбегаются на бак.

Still, in the same moment, I saw the prisoner start up, lean across his captor, and pull the cloak from the neck of the shrinking sitter in the galley.

В ту же минуту арестованный вскочил и, протянув руку через плечо полицейского, сдёрнул плащ с головы человека, который, съёжившись, сидел в шлюпке.

Still in the same moment, I saw that the face disclosed, was the face of the other convict of long ago.

В ту же минуту я узнал его лицо – лицо второго каторжника из времён моего детства.

Still, in the same moment, I saw the face tilt backward with a white terror on it that I shall never forget, and heard a great cry on board the steamer, and a loud splash in the water, and felt the boat sink from under me.

И в ту же минуту это помертвевшее от ужаса лицо, которого я никогда не забуду, отпрянуло назад, с парохода раздался многоголосый крик, потом громкий всплеск где-то рядом со мной, и я почувствовал, что лодка из-под меня уходит.

It was but for an instant that I seemed to struggle with a thousand mill-weirs and a thousand flashes of light; that instant past, I was taken on board the galley.

Всего какое-нибудь мгновение я словно отбивался от тысячи мельничных колёс и тысячи вспышек света; это мгновение прошло, меня втащили в шлюпку.

Herbert was there, and Startop was there; but our boat was gone, and the two convicts were gone.

Тут был и Герберт и Стартоп; но наша лодка исчезла, и оба каторжника тоже исчезли.

What with the cries aboard the steamer, and the furious blowing off of her steam, and her driving on, and our driving on, I could not at first distinguish sky from water or shore from shore; but the crew of the galley righted her with great speed, and, pulling certain swift strong strokes ahead, lay upon their oars, every man looking silently and eagerly at the water astern.

В сумятице оглушительных криков и свиста выходящего пара, поворотов парохода и бешеных скачков шлюпки я сначала не мог отличить небо от воды и один берег от другого; но матросы ловко выправили шлюпку, и отведя ее вперёд с помощью нескольких быстрых, сильных ударов, склонились над вёслами и стали пристально вглядываться в воду за кормой.

Presently a dark object was seen in it, bearing towards us on the tide.

Вскоре мы заметили в воде какой-то чёрный предмет, который несло на нас течением.

No man spoke, but the steersman held up his hand, and all softly backed water, and kept the boat straight and true before it.

Никто не произнёс ни слова, но рулевой поднял руку, и гребцы стали потихоньку табанить, чтобы шлюпку не относило.

As it came nearer, I saw it to be Magwitch, swimming, but not swimming freely.

Темный предмет приблизился, и я увидел, что это плывёт Мэгвич, но плывёт неловко, с трудом.

He was taken on board, and instantly manacled at the wrists and ankles.

Его втащили на борт и немедленно заковали в ручные и ножные кандалы.

The galley was kept steady, and the silent, eager look-out at the water was resumed.

Шлюпку опять выправили, и молчаливое наблюдение за водой возобновилось.

But, the Rotterdam steamer now came up, and apparently not understanding what had happened, came on at speed.

Но уже близко был роттердамский пароход, который, видимо ничего не подозревая, шел полным ходом.

By the time she had been hailed and stopped, both steamers were drifting away from us, and we were rising and falling in a troubled wake of water.

Его окликали, пытались остановить, но поздно: через минуту оба парохода уже удалялись от нас, а шлюпка подпрыгивала на поднятых ими волнах.

The look-out was kept, long after all was still again and the two steamers were gone; but everybody knew that it was hopeless now.

Наблюдение продолжалось ещё долго после того, как все стихло и пароходы скрылись из виду; но все знали, что теперь это дело безнадёжное.

At length we gave it up, and pulled under the shore towards the tavern we had lately left, where we were received with no little surprise.

В конце концов мы отступились и поплыли вдоль берега к харчевне, которую мы так недавно покинули и где были встречены с превеликим удивлением.

Here I was able to get some comforts for Magwitch,—Provis no longer,—who had received some very severe injury in the chest, and a deep cut in the head.

Здесь я мог кое-чем облегчить страдания Мэгвича – теперь уже не Провиса! – у которого была сильно ушиблена грудь и рассечена голова.

He told me that he believed himself to have gone under the keel of the steamer, and to have been struck on the head in rising.

Он рассказал мне, что, по-видимому, очутился под килем парохода и, подымаясь, задел о него головой.

The injury to his chest (which rendered his breathing extremely painful) he thought he had received against the side of the galley.

А грудью он, очевидно, ударился о борт шлюпки, да так сильно, что дыхание причиняло ему страшную боль.

He added that he did not pretend to say what he might or might not have done to Compeyson, but that, in the moment of his laying his hand on his cloak to identify him, that villain had staggered up and staggered back, and they had both gone overboard together, when the sudden wrenching of him (Magwitch) out of our boat, and the endeavour of his captor to keep him in it, had capsized us.

Он добавил, что не берётся сказать, что готов был сделать с Компесоном, но в ту минуту, как он сдёрнул с него плащ, негодяй вскочил с места, откинулся назад, и они вместе свалились за борт; а оттого, что он, Мэгвич, падая, толкнул нашу лодку и от попыток его поимщика удержать его, лодка перевернулась.

He told me in a whisper that they had gone down fiercely locked in each other’s arms, and that there had been a struggle under water, and that he had disengaged himself, struck out, and swum away.

И ещё он рассказал мне, шёпотом, что они пошли ко дну, вцепившись друг в друга, что под водой произошла жестокая схватка, а потом он рванулся, вырвался и уплыл.

I never had any reason to doubt the exact truth of what he thus told me.

У меня не было причин сомневаться в том, что его рассказ – истинная правда.

The officer who steered the galley gave the same account of their going overboard.

Полицейский офицер, правивший шлюпкой, почти в тех же словах описал, как они свалились в воду.

When I asked this officer’s permission to change the prisoner’s wet clothes by purchasing any spare garments I could get at the public-house, he gave it readily: merely observing that he must take charge of everything his prisoner had about him.

Когда я попросил у этого офицера разрешения снять с арестованного мокрую одежду и взамен купить для него, что найдётся у хозяев харчевни, он охотно согласился, оговорив только, что обязан взять на сохранение все, что Мэгвич имел при себе; таким образом к нему перешёл и бумажник, некогда отданный в моё распоряжение.

So the pocket-book which had once been in my hands passed into the officer’s. He further gave me leave to accompany the prisoner to London; but declined to accord that grace to my two friends.

Он также разрешил мне – но только мне, а не моим друзьям – сопровождать арестованного в Лондон.

The Jack at the Ship was instructed where the drowned man had gone down, and undertook to search for the body in the places where it was likeliest to come ashore.

Работнику из «Корабля» было указано, где именно погибший упал в воду, и он взялся поискать труп в тех местах, куда его скорее всего могло выбросить.

His interest in its recovery seemed to me to be much heightened when he heard that it had stockings on.

Мне показалось, что его интерес к этим поискам сильно возрос, когда он узнал, что на утонувшем были чулки.

Probably, it took about a dozen drowned men to fit him out completely; and that may have been the reason why the different articles of his dress were in various stages of decay.

Вероятно, чтобы одеть его с головы до ног, требовалось не менее десятка утопленников: этим, должно быть, и объясняется, почему все предметы его одежды находились на различных ступенях разрушения.

We remained at the public-house until the tide turned, and then Magwitch was carried down to the galley and put on board.

Мы пробыли в харчевне до трёх часов дня, а когда начался прилив, Мэгвича снесли к пристани и положили в шлюпку.

Herbert and Startop were to get to London by land, as soon as they could.

Герберту и Стартопу предстояло добираться до Лондона сухим путём.

We had a doleful parting, and when I took my place by Magwitch’s side, I felt that that was my place henceforth while he lived.

Печально было наше прощание, я садясь в лодку рядом с Мэгвичем, я почувствовал, что, пока он жив, тут теперь и будет моё место.

For now, my repugnance to him had all melted away; and in the hunted, wounded, shackled creature who held my hand in his, I only saw a man who had meant to be my benefactor, and who had felt affectionately, gratefully, and generously, towards me with great constancy through a series of years.

Ибо от моего отвращения к нему не осталось и следа, и в загнанном, израненном, закованном арестанте, державшем мою руку в своей, я видел только человека, который вознамерился стать моим благодетелем и в течение долгих лет хранил ко мне добрые, благодарные, великодушные чувства.

I only saw in him a much better man than I had been to Joe.

Я видел в нем только человека, который обошёлся со мной куда лучше, чем я обошёлся с Джо.

His breathing became more difficult and painful as the night drew on, and often he could not repress a groan.

Ему делалось все труднее дышать, и часто он не мог удержаться от стона.

I tried to rest him on the arm I could use, in any easy position; but it was dreadful to think that I could not be sorry at heart for his being badly hurt, since it was unquestionably best that he should die.

Я старался поддерживать его голову здоровой рукой, а сам с ужасом чувствовал, что не могу сожалеть о его тяжёлых увечьях, поскольку скорая смерть была бы для него избавлением.

That there were, still living, people enough who were able and willing to identify him, I could not doubt. That he would be leniently treated, I could not hope.

Я не сомневался, что ещё живы люди, способные и готовые опознать его, и не надеялся, что к нему проявят снисхождение.

He who had been presented in the worst light at his trial, who had since broken prison and had been tried again, who had returned from transportation under a life sentence, and who had occasioned the death of the man who was the cause of his arrest.

Ведь в своё время, на суде, его постарались выставить в наихудшем свете, а после того он бежал из тюрьмы и опять предстал перед судом, вернулся из ссылки, зная, что это грозит ему смертью, и по сути дела убил человека, стараниями которого был арестован.

As we returned towards the setting sun we had yesterday left behind us, and as the stream of our hopes seemed all running back, I told him how grieved I was to think that he had come home for my sake.

Пока мы плыли к заходящему солнцу, которое вчера садилось позади нас, и река наших надежд словно катила спои волны вспять, я сказал ему, как меня гнетёт мысль, что он возвратился на родину из-за меня.

“Dear boy,” he answered, “I’m quite content to take my chance.

–Милый мальчик, – отвечал он, – что бы ни случилось, я доволен.

I’ve seen my boy, and he can be a gentleman without me.”

Я повидал своего мальчика, а джентльменом он может быть и без меня.

No.

Нет.

I had thought about that, while we had been there side by side.

Я и об этом успел подумать, пока сидел с ним рядом.

No.

Нет.

Apart from any inclinations of my own, I understood Wemmick’s hint now.

Не говоря уже о моих собственных желаниях, теперь я понимал намёки Уэммика.

I foresaw that, being convicted, his possessions would be forfeited to the Crown.

Я не сомневался, что раз он будет осужден, все его имущество отойдёт в казну.

“Lookee here, dear boy,” said he “It’s best as a gentleman should not be knowed to belong to me now.

–Послушай, мой мальчик, – сказал он. – Теперь люди пусть лучше не знают, что джентльмен со мной знакомство водит.

Only come to see me as if you come by chance alonger Wemmick.

Ты навещай меня этак случайно, как будто просто зашёл за компанию с Уэммиком.

Sit where I can see you when I am swore to, for the last o’ many times, and I don’t ask no more.”

И когда меня приведут к присяге, – уж это будет в последний раз! – сядь так, чтобы мне тебя видно было. А больше мне ничего не нужно.

“I will never stir from your side,” said I, “when I am suffered to be near you.

–Я никуда от вас не уйду, – сказал я. –

Please God, I will be as true to you as you have been to me!”

буду с вами всегда, когда только разрешат. Видит бог, я останусь вам верен, как вы были верны мне!

I felt his hand tremble as it held mine, and he turned his face away as he lay in the bottom of the boat, and I heard that old sound in his throat,—softened now, like all the rest of him.

Я почувствовал, как рука его задрожала: он отвернулся лицом к дощатому борту лодки, и снова из горла его послышался знакомый булькающий звук, но словно смягчённый, так же как и сам он смягчился.

It was a good thing that he had touched this point, for it put into my mind what I might not otherwise have thought of until too late,—that he need never know how his hopes of enriching me had perished.

И хорошо, что благодаря его словам я вовремя сообразил то, до чего иначе мог додуматься слишком поздно: конечно же, от него нужно таить, что его расчёты – сделать из меня богатого человека – пошли прахом.

Get short URL

Text alignment