XVIII |
После разговора своего с Алексеем Александровичем Вронский вышел на крыльцо дома Карениных и остановился, с трудом вспоминая, где он и куда ему надо идти или ехать. |
Он чувствовал себя пристыженным, униженным, виноватым и лишенным возможности смыть своё унижение. |
Он чувствовал себя выбитым из той колеи, по которой он так гордо и легко шёл до сих пор. |
Все, казавшиеся столь твёрдыми, привычки и уставы его жизни вдруг оказались ложными и неприложимыми. |
Муж, обманутый муж, представлявшийся до сих пор жалким существом, случайною и несколько комическою помехой его счастью, вдруг ею же самой был вызван, вознесён на внушающую подобострастие высоту, и этот муж явился на этой высоте не злым, не фальшивым, не смешным, но добрым, простым и величественным. |
Этого не мог не чувствовать Вронский. Роли вдруг изменились. |
Вронский чувствовал его высоту и своё унижение, его правоту и свою неправду. |
Он почувствовал, что муж был великодушен и в своём горе, а он низок, мелочен в своём обмане. |
Но это сознание своей низости пред тем человеком, которого он несправедливо презирал, составляло только малую часть его горя. |
Он чувствовал себя невыразимо несчастным теперь оттого, что страсть его к Анне, которая охлаждалась, ему казалось, в последнее время, теперь, когда он знал, что навсегда потерял её, стала сильнее, чем была когда-нибудь. |
Он увидал её всю во время её болезни, узнал её душу, и ему казалось, что он никогда до тех пор не любил её. |
И теперь-то, когда он узнал её, полюбил, как должно было любить, он был унижен пред нею и потерял её навсегда, оставив в ней о себе одно постыдное воспоминание. |
Ужаснее же всего было то смешное, постыдное положение его, когда Алексей Александрович отдирал ему руки от его пристыженного лица. |
Он стоял на крыльце дома Карениных как потерянный и не знал, что делать. |
–Извозчика прикажете? – |
спросил швейцар. |
–Да, извозчика. |
Вернувшись домой после трёх бессонных ночей, Вронский, не раздеваясь, лёг ничком на диван, сложив руки и положив на них голову. |
Голова его была тяжёла. |
Представления, воспоминания и мысли самые странные с чрезвычайною быстротой и ясностью сменялись одна другою: то это было лекарство, которое он наливал больной и перелил через ложку, то белые руки акушерки, то странное положение Алексея Александровича на полу пред кроватью. |
«Заснуть! |
Забыть!» – |
сказал он себе, со спокойною уверенностью здорового человека в том, что если он устал и хочет спать, то сейчас же и заснёт. |
И действительно, в то же мгновение в голове стало путаться, и он стал проваливаться в пропасть забвения. |
Волны моря бессознательной жизни стали уже сходиться над его головой, как вдруг, – точно сильнейший заряд электричества был разряжен в него, – он вздрогнул так, что всем телом подпрыгнул на пружинах дивана и, упёршись руками, с испугом вскочил на колени. |
Глаза его были широко открыты, как будто он никогда не спал. |
Тяжесть головы и вялость членов, которые он испытывал за минуту, вдруг исчезли. |
«Вы можете затоптать в грязь», – слышал он слова Алексея Александровича и видел его пред собой, и видел с горячечным румянцем и блестящими глазами лицо Анны, с нежностью и любовью смотрящее не на него, а на Алексея Александровича; |
он видел свою, как ему казалось, глупую и смешную фигуру, когда Алексей Александрович отнял ему от лица руки. |
Он опять вытянул ноги и бросился на диван в прежней позе и закрыл глаза. |
«Заснуть! |
заснуть!» – |
повторял он себе. |
Но с закрытыми глазами он ещё яснее видел лицо Анны таким, какое оно было в памятный ему вечер до скачек. |
–Этого нет и не будет, и она желает стереть это из своего воспоминания. |
А я не могу жить без этого. |
Как же нам помириться, как же нам помириться? – |
сказал он вслух и бессознательно стал повторять эти слова. |
Это повторение слов удерживало возникновение новых образов и воспоминаний, которые, он чувствовал, толпились в его голове. |
Но повторение слов удержало воображение ненадолго. |
Опять одна за другой стали представляться с чрезвычайною быстротой лучшие минуты и вместе с ними недавнее унижение. |
«Отними руки», – говорит голос Анны. |
Он отнимает руки и чувствует пристыженное и глупое выражение своего лица. |
Он все лежал, стараясь заснуть, хотя чувствовал, что не было ни малейшей надежды, и все повторял шёпотом случайные слова из какой-нибудь мысли, желая этим удержать возникновение новых образов. |
Он прислушался – и услыхал странным, сумасшедшим шёпотом повторяемые слова: «Не умел ценить, не умел пользоваться; |
не умел ценить, не умел пользоваться». |
«Что это? |
или я с ума схожу? – |
сказал он себе. – |
Может быть. |
Отчего же и сходят с ума, отчего же и стреляются?» – |
ответил он сам себе и, открыв глаза, с удивлением увидел подле своей головы шитую подушку работы Вари, жены брата. |
Он потрогал кисть подушки и попытался вспомнить о Варе, о том, когда он видел её последний раз. |
Но думать о чем-нибудь постороннем было мучительно. |
«Нет, надо заснуть!» |
Он подвинул подушку и прижался к ней головой, но надо было делать усилие, чтобы держать глаза закрытыми. |
Он вскочил и сел. |
«Это кончено для меня, – сказал он себе. – |
Надо обдумать, что делать. |
Что осталось?» |
Мысль его быстро обежала жизнь вне его любви к Анне. |
«Честолюбие? |
Серпуховской? |
Свет? |
Двор?» |
Ни на чем он не мог остановиться. |
Все это имело смысл прежде, но теперь ничего этого уже не было. |
Он встал с дивана, снял сюртук, выпустил ремень и, открыв мохнатую грудь, чтобы дышать свободнее, прошёлся по комнате. |
«Так сходят с ума, – повторил он, – и так стреляются… |
чтобы не было стыдно», – добавил он медленно. |
Он подошёл к двери и затворил её; потом с остановившимся взглядом и со стиснутыми крепко зубами подошёл к столу, взял револьвер, оглянул его, перевернул на заряженный ствол и задумался. |
Минуты две, опустив голову с выражением напряженного усилия мысли, стоял он с револьвером в руках неподвижно и думал. |
«Разумеется», – сказал он себе, как будто логический, продолжительный и ясный ход мысли привёл его к несомненному заключению. |
В действительности же это убедительное для него «разумеется» было только последствием повторения точно такого же круга воспоминаний и представлений, чрез который он прошёл уже десятки раз в этот час времени. |
Те же были воспоминания счастья, навсегда потерянного, то же представление бессмысленности всего предстоящего в жизни, то же сознание своего унижения. |
Та же была и последовательность этих представлений и чувств. |
«Разумеется», – повторил он, когда в третий раз мысль его направилась опять по тому же самому заколдованному кругу воспоминаний и мыслей, и, приложив револьвер к левой стороне груди и сильно дёрнувшись всей рукой, как бы вдруг сжимая её в кулак, он потянул за гашетку. |
Он не слыхал звука выстрела, но сильный удар в грудь сбил его с ног. |
Он хотел удержаться за край стола, уронил револьвер, пошатнулся и сел на землю, удивленно оглядываясь вокруг себя. |
Он не узнавал своей комнаты, глядя снизу на выгнутые ножки стола, на корзинку для бумаг и тигровую шкуру. |
Быстрые скрипящие шаги слуги, шедшего по гостиной, заставили его опомниться. |
Он сделал усилие мысли и понял, что он на полу, и, увидав кровь на тигровой шкуре и у себя на руке, понял, что он стрелялся. |
–Глупо! |
Не попал, – проговорил он, шаря рукой за револьвером. |
Револьвер был подле него, – он искал дальше. |
Продолжая искать, он потянулся в другую сторону и, не в силах удержать равновесие, упал, истекая кровью. |
Элегантный слуга с бакенбардами, неоднократно жаловавшийся своим знакомым на слабость своих нерв, так испугался, увидав лежавшего на полу господина, что оставил его истекать кровью и убежал за помощью. |
Через час Варя, жена брата, приехала и с помощью трёх явившихся докторов, за которыми она послала во все стороны и которые приехали в одно время, уложила раненого на постель и осталась у него ходить за ним. |
– Мы разговорились с нею слишком, – сказала Бетси, – я чувствую, что это эгоизм с моей стороны, и я уезжаю. |
Она встала, но Анна, вдруг покраснев, быстро схватила её за руку. |
– Нет, побудьте, пожалуйста. |
Мне нужно сказать вам… |
нет, вам, – обратилась она к Алексею Александровичу, и румянец покрыл ей шею и лоб. – |
Я не хочу и не могу иметь от вас ничего скрытого, – сказала она. |
Алексей Александрович потрещал пальцами и опустил голову. |
– Бетси говорила, что граф Вронский желал быть у нас, чтоб проститься пред своим отъездом в Ташкент. – |
Она не смотрела на мужа и, очевидно, торопилась высказать все, как это ни трудно было ей. – |
Я сказала, что я не могу принять его. |
– Вы сказали, мой друг, что это будет зависеть от Алексея Александровича, – поправила её Бетси. |
– Да нет, я не могу его принять, и это ни к чему не… – |
Она вдруг остановилась и взглянула вопросительно на мужа (он не смотрел на неё). – |
Одним словом, я не хочу… |
Алексей Александрович подвинулся и хотел взять её руку. |
Первым движением она отдёрнула свою руку от его влажной, с большими надутыми жилами руки, которая искала её; но, видимо сделав над собой усилие, пожала его руку. |
– Я очень благодарю вас за ваше доверие, но… – |
сказал он, с смущением и досадой чувствуя, что то, что он легко и ясно мог решить сам с собою, он не может обсуждать при княгине Тверской, представлявшейся ему олицетворением той грубой силы, которая должна была руководить его жизнью в глазах света и мешала ему отдаваться своему чувству любви и прощения. |
Он остановился, глядя на княгиню Тверскую. |
– Ну, прощайте, моя прелесть, – сказала Бетси, вставая. |
Она поцеловала Анну и вышла. |
Алексей Александрович провожал её. |
– Алексей Александрович! |
Я знаю вас за истинно великодушного человека, – сказала Бетси, остановившись в маленькой гостиной и особенно крепко пожимая ему ещё раз руку. – |
Я посторонний человек, но я так люблю её и уважаю вас, что я позволяю себе совет. |
Примите его. |
Алексей есть олицетворённая честь, и он уезжает в Ташкент. |
– Благодарю вас, княгиня, за ваше участие и советы. |
Но вопрос о том, может ли, или не может жена принять кого-нибудь, она решит сама. |
Он сказал это, по привычке с достоинством приподняв брови, и тотчас же подумал, что, какие бы ни были слова, достоинства не могло быть в его положении. |
И это он увидал по сдержанной, злой и насмешливой улыбке, с которой Бетси взглянула на него после его фразы. |
|